Первые русские выстрелы однако не смогли достичь цели. Они лишь послужили сигналом к 18 000 французов и 9000 сардинцев приготовиться к сражению и для тех, кто был на передовых позициях, выдвинуться к Трактирному мосту. Разозленный недостаточным продвижением, Горчаков отправил своего адъютанта, лейтенанта Красовского, поторопить Реада и Липранди и сообщить им что пришло «время начинать». К тому времени как сообщение достигло Реада, его содержание было далеко от ясности. «Время начинать что?» спросил Реад Красовского, который ничего не знал. Реад решил, что депеша не означала начать артиллерийский огонь, который уже был открыт, но начать атаку пехотой. Он приказал своим людям пересечь реку и атаковать Федюхины высоты — хотя кавалерийские и пехотные резервы, которые должны были поддержать атаку еще не подошли. Горчаков тем временем решил сконцентрировать свои резервы на левом фланге, ободренный той легкостью с которой егери Липранди смогли отбросить передовые сардинские посты с Телеграфной горы (известной итальянцам как Roccia dei Piemontesi[100]). Услышав ружейную стрельбу людей Реада перед Федюхиными высотами, Горчаков перенаправил часть своих резервов на его поддержку, но, как он потом признавался позднее, он уже знал. что сражение проиграно: его войска были разделены и атаковали на двух фронтах, когда смысл наступления был в нанесении одного мощного удара{507}.
Люди Реада пересекли реку у Трактирного моста. Без кавалерийской и артиллерийской поддержки они шли на практически верное уничтожение французской артиллерией и винтовочным огнем со склонов Федюхиных высот. Через двадцать минут 2000 русских пехотинцев были расстреляны. Прибыли резервы, в виде 5-й пехотной дивизии. её командир предложил отправить в атаку всю дивизию. Возможно имея такой численный перевес они смогут прорваться. Но Реад предпочел их вводить в сражение по частям, полк за полком, и каждый из них был скошен французами, которые к этому моменту уже были полностью уверены в своей способности одолеть русские колонны и не открывали огня до момента максимального сближения. «Наша артиллерия наносила русским серьезные потери», вспоминал Октав Кюлле, французский пехотный капитан, который был на Федюхиных высотах:
Наши солдаты, уверенные и сильные, стреляли по ним в две линии со спокойствием и смертоносного залпа можно добиться только от закаленных в боях войск. Каждому выдали утром по восемьдесят патронов, но выпущено было немного; никто не обращал внимание на огонь с наших флангов, но концентрировались только на приближающихся русских войсках… Только когда они подошли вплотную и угрожали нам обходом с флангов, мы начинали стрелять — ни один выстрел не был мимо в этой полуокружности атакующих. Наши люди выказали удивительное хладнокровие (sang-froid[101]) и никто не помышлял об отступлении{508}.
В итоге Горчаков положил конец головотяпству Реада и приказал всей дивизии присоединиться к атаке. На некоторое время они смогли оттеснить французов вверх по холму, но смертоносные залпы неприятельских винтовок в итоге вынудили их отступить и перейти на другой берег реки. Реад был убит разрывом гранаты и Горчаков принял командование на себя, приказал восьми батальонам Липранди слева поддержать его на восточном конце Федюхиных высот. Но эти войска попали под плотный винтовочный огонь сардинцев, которые сдвинулись с горы Гасфорта для защиты открытого фланга, и они были оттеснены к Телеграфной горе. Ситуация была безнадежной. Вскоре после 10 утра Горчаков приказал общее отступление и с одним последним залпом из пушек, будто последней ноткой непокорности поражению, русские отступили зализывать свои раны{509}.
Союзники потеряли 1800 человек на Черной речке. Русские насчитали 2273 убитыми, почти 4000 ранеными и 1742 пропавшими без вести, большинство из них были дезертирами, которые под прикрытием утреннего тумана и в суматохе сражения сбежали[102]. Потребовалось несколько дней, чтобы собрать убитых и раненых (русские даже не пришли собирать своих) и в это время множество зевак могли наблюдать ужасную сцену битвы, не только сестры милосердия, которые пришли помогать раненым, но и военные туристы, которые собирали трофеи с мертвых тел. Как минимум два британских капеллана поучаствовали в сувенирном мародерстве. Мери Сикоул описывала землю «плотно покрытую ранеными, некоторые из них спокойны и отстранены, другие нетерпеливы и беспокойны, отдельные наполняли воздух своими воплями от боли — все хотели воды, и были благодарны любому, кто её давал». Томас Баззард, британский врач при турецкой армии, был удивлен количеством мертвых «лежащих лицом вниз, буквально, как во фразе Гомера “пали ниц”[103], в отличие от того, как обычно изображают поле сражения классические картины» (большинство русских были убиты спереди, когда они поднимались вверх, поэтому естественно, что они упали вперед){510}.
Каким-то образом русские умудрились уступить противнику вдвое меньшему по численности. В своем объяснении царю Горчаков возложил всю вину на несчастного Реада, утверждая, что тот не понял его приказа, когда он двинул свои войска против французов на Федюхиных высотах. «Печально думать, что если бы Реад выполнил мои приказы до буквы, мы могли бы достичь некоторого успеха, и по меньшей мере треть тех храбрецов, которые были убиты, могли бы остаться живы сегодня», писал он царю 17 августа. Александра эта попытка Горчакова переложить вину на мертвого генерала не впечатлила. Он хотел победы, чтобы начать переговоры с союзниками о мире с благоприятными условиями, а эта неудача разрушила его планы. «Наши храбрые войска», отвечал он Горчакову, «понесли огромные потери не получив ничего (выделено царем)». Правда же была в том, что оба они были виноваты в бессмысленной бойне: Александр настаивал на наступлении когда оно было невозможно, а Горчаков не смог устоять перед давлением требования наступать{511}.
Поражение на Черной речке было катастрофичным для русских. Теперь это был лишь вопрос времени, когда Севастополь падет в руки союзников. «Я уверен, что это было предпоследним кровавым делом в наших операциях в Крыму», писал Эрбе своим родителям 25 августа, после ранения на Черной; «последним будет захват Севастополя». По словам Николая Милошевича, одного из защитников морской базы, «русские войска после поражения потеряли всякую веру в своих офицеров и генералов». Другой солдат писал: «утро 16 августа было нашей последней надеждой. К вечеру она исчезла. Мы начали прощаться с Севастополем»{512}.
Понимая безнадежность ситуации русские теперь были готовы эвакуировать Севастополь, как и предупреждал ранее Горчаков, они будут вынуждены, если проиграют сражение на Черной речке в своем письме военному министру перед сражением. Эвакуация полагалась в первую очередь на плавучий мост через бухту на Северную сторону, где бы у русских была господствующая позиция против союзных войск если они займут южную часть города. Идея моста была впервые предложена генералом Бухмейером, великолепным инженером, в первую неделю июля. Она была отвергнута большинством инженеров на том, основании, что его невозможно построить, особенно там где Бухмейер предложил его построить, между Николаевским фортом и Михайловской батареей, где бухта была шириной 960 метров (что сделало бы мост одним из самых длинных понтонных мостов когда либо построенных), а сильные ветры часто создавали заметное волнение. Но спешность ситуации убедила Горчакова поддержать опасный план, и при помощи сотен солдат бревна для моста были доставлены из Херсона, за 300 километров, большие команды матросов соединяли их в понтоны, Бухмейер организовал сборку моста, который был окончен 27 августа{513}.
А союзники готовились в это время к еще одному штурму Малахова и Редана. К концу августа они пришли к выводу, что русские не смогут продержаться сколько-то долго. Поток дезертиров из Севастополя превратился в реку после поражения на Черной речке — и все они рассказывали одинаковые истории об ужасном состоянии в городе. Когда союзные командующие увидели, что новый штурм скорее всего принесет успех, они были настроены начать его как можно скорее. Приближался сентябрь, погода скоро испортится и никто из них не боялся ничего более, нежели провести еще одну зиму в Крыму.
Пелисье взял инициативу в свои руки. Его позиция заметно усилилась после победы над русскими на Черной речке. Наполеон имел свои сомнения насчет политики Пелисье продолжать осаду — он предпочел бы полевую войну — но после этой победы он отложил в сторону свои сомнения и выразил ему полную поддержку в движении к победе, которой он так сильно желал.
Туда, куда вел французский командующий, британцы были вынуждены следовать в кильватере: у них не хватало войск и военных успехов, чтобы вести свою военную стратегию. После катастрофы 18 июня Пэнмюр был решительно настроен против повторения неудачной британской атаки на Редан, и казалось, что на некоторое время новый штурм с участием британцев не стоял на повестке. Но после победы на Черной речке все стало выглядеть иначе, и новая логика вытекающая из череды событий снова затягивала британцев в новый штурм.
К этому времени французы сделали подкоп до засеки Малахова кургана, всего в 20 метрах от рва крепости, и несли серьезные потери от пушечного огня русских. Подкоп был так близко к Малахову кургану, что когда они разговаривали, русские могли их слышать. Британцы тоже вели подкоп под Редан, насколько это было возможно в каменистой почве, они были в 200 метра от укрепления и тоже теряли много людей. С крыши морской библиотеки русские могли видеть черты лиц британских солдат в открытых траншеях. Их снайперы в Редане легко расстреливали их, как только они поднимали свои голову. Каждый день союзные армии теряли от 250 до 300 человек. Ситуация была нестерпима. Не было причин тянуть со штурмом: если он не удастся сейчас, он тогда никогда не удастся, в этом случае придется оставить всю идею продолжения осады перед лицом наступающей зимы. С такой логикой британское правительство теперь разрешило генералу Дже