а землях, которыми ранее владели христиане в Бессарабии{564}.
По всему побережью Черного моря из-за Крымской войны снимались с места и переселялись национальные и религиозные группы. Их пути пересекались в районе конфессиональной разделительной линии, разделяющей Россию от мусульманского мира. Греки эмигрировали десятками тысяч из Молдавии и Бессарабии в южную Россию. В обратную сторону, из России в Турцию, десятки тысяч польских переселенцев и солдат воевавших в Польском легионе (так называемые «оттоманские казаки») против России в Крыму и на Кавказе. Они были поселены Портой на турецких землях в области Добруджи в дельте Дуная, в Анатолии и других местах, часть осела в Адамполе (Полонезкое) польском поселении, основанном Адамом Чарторыйским, лидером польской эмиграции, на окраине Константинополя в 1842 году.
На другой стороне Черного моря десятки тысяч армян-христиан покинули свои дома в Анатолии и эмигрировали в контролируемую Россией Транскавказию после Крымской войны. Они боялись, что турки будут видеть в них союзников русских и отплатят им за это. Европейская комиссия назначенная Парижским соглашением для демаркации русско-оттоманской границы обнаружила, что армянские деревни «населены наполовину» и церкви находятся в состоянии «далеко зашедшего запустения»{565}.
Параллельно с этим еще большие по численности черкесы, абхазы и другие мусульманские племена были изгнаны с родных земель русскими, которые после Крымской войны активизировали военную кампанию против Шамиля, проводя целенаправленную политику, которую бы сейчас можно было определить как «этнические чистки» для христианизации Кавказа. Кампания была в основном мотивирована стратегическими соображениями, созданными Парижским соглашением в регионе Черного моря, где теперь Королевский флот мог оперировать свободно и у русских не было никакой защиты от него в уязвимых прибрежных областях, где мусульманское население было настроено враждебно к России. Русские сфокусировались на плодородных землях Черкесии на западном Кавказе — территориях близкорасположенных к побережью Черного моря. Мусульманские деревни подвергались нападениям русских войск, мужчин и женщин убивали, дома и строения разрушали, вынуждая жителей либо уходить либо умирать от голода. Черкесам дали выбор — либо перебираться на север на Кубанские равнины, достаточно далеко от берега моря, чтобы представлять какую-либо угрозу в случае вторжения — либо эмигрировать в Оттоманскую империю. Десятки тысяч переехали на север, но такое же число черкесов было препровождено в черноморские порты, где они иногда неделями ждали возможности уехать в жутких условиях возле доков, откуда они грузились на турецкие корабли и отправлялись в Трапезунд, Самсун и Синоп в Анатолии. Оттоманские власти не были готовы к такому наплыву беженцев и несколько тысяч из них умерло от болезней в первые месяцы после прибытия в Турцию. К 1864 году мусульманское население Черкесии было полностью расселено. Британский консул Ч[арльз]. Х[анмер]. Диксон заявлял, что можно идти целый день по территории бывшей Черкесии и не встретить ни одной живой души{566}.
После черкесов дошла очередь до абхазских мусульман, в то время живших в районе Сухум-Кале, компания русских по их выдавливаю с обжитых земель началась в 1866 году. Тактика в целом оставалась такой же как против черкесов за тем исключением, что русские теперь оставляли здоровых мужчин, и изгоняли их женщин, детей и стариков. Британский консул и арабист Уильям Гиффорд Палгрейв, который проехал по Абхазии, чтобы собрать информацию об этнических чистках, оценивал, что три четверти мусульманского населения было вынуждено эмигрировать. В целом, с учетом черкесов и абхазов, примерно 1,2 миллиона мусульман были изгнаны с Кавказа за десятилетие после Крымской войны, большинство их них осело в Оттоманской империи, и к концу девятнадцатого века на одного мусульманина в этих областях приходилось по десять новых христианских переселенцев{567}.
В качестве символического жеста, в намерении даровать религиозную толерантность, султан в феврале 1856 года посетил два бала иностранцев в турецкой столице, один в британском посольстве, другой во французском. Это был первый случай в Оттоманской империи, когда султан принимал приглашения на христианские развлечения в домах иностранных послов.
Абдулмеджид прибыл в британское посольство с орденом Подвязки, врученном ему за несколько недель до события, чтобы отметить союзную победу. Стратфорд Каннинг, посол, встретил султана у двери кареты. Когда султан вышел, был подан электрический сигнал британскому флоту, стоящему на якоре в Босфоре, который дал салют многочисленными залпами из пушек. Это был костюмированный бал, поэтому там были принцы и принцессы, мушкетеры, поддельные черкесы и пастушки. Леди Хорнби записала свои впечатления на следующий день:
У меня займет целый день только перечислить половину костюмов. Но любой, кто был на bals costumés[109]королевы согласится со мной, что они не идут ни в какое сравнение с этим в великолепии; ибо помимо собрания французских, сардинских и английских офицеров, люди этой страны появились в своих великолепных и разнообразных костюмах; и эти группы выглядели неописуемо красиво. Греческий патриарх, армянский архиепископ, иудейский первосвященник все были в своих парадных одеждах. Настоящие персы, албанцы, курды, сербы[110], армяне, греки, турки, австрийцы, сардинцы, итальянцы и испанцы все были в разнообразных одеждах, и многие были с инкрустированным оружием. Абдулмеджид тихо вошел в бальную залу вместе с лордом и леди Стратфорд, их дочерьми, и пышным антуражем из пашей. Он остановился с видимыми восхищением и удовольствием перед действительно прекрасной картиной пред ним, поклоны с обеих сторон, улыбки, когда он двинулся дальше… Паши выпили огромное количество шампанского, делая вид, что не знают точного названия, и хитро называли его «eau gazeuse»[111].
На балу во французском посольстве султан появился с медалью Почетного легиона, которая была дарована ему Тувнелем, французским послом. Его приветствовали отдавая честь по-военному, он побеседовал с заграничными сановниками и двинулся вдоль танцующих, которые импровизировали под турецкие марши, исполняемые военным оркестром{568}. Одна из вещей, которая доставила султану наибольшее удовольствие было явление европейских женщин, чье наряды, как он утверждал, он предпочитает гораздо больше, чем одежду мусульманских женщин. «Если общение с этими дамами выглядит так же как их внешний вид», сказал он австрийскому врачу, «тогда я определенно завидую вам европейцам». Поощряемые султаном, женщины в его дворце и жены высших чиновников начали перенимать больше элементов из западной одежды — корсеты, шелковые накидки и прозрачные вуали. Они стали появляться в обществе и чаще общаться с мужчинами.
Домашняя культура в домах оттоманской элиты в Константинополе тоже вестернизировалась, с появлением европейских застольных манер, столовых приборов и фарфора, мебели и декоративных стилей{569}.
Почти в каждой сфере жизни Крымская война стала водоразделом, открывшим и вестернизировавшим турецкое общество. Массовый исход беженцев из Российской империи стал лишь одной из многих причин, по которым Оттоманская империя стала поддаваться внешнему влиянию. Крымская война внесла новые идеи и технологии в оттоманский мир, ускорила турецкую интеграцию в глобальную экономику, многократно увеличила количество контактов между турками и иностранцами. За время и сразу после войны в Константинополь прибыло больше европейцев, чем за все время до этого; множество дипломатов, финансистов, военных советников и солдат, инженеров, туристов, торговцев, миссионеров и священников оставили глубокий след в турецком обществе.
Война привела к заметному увеличению иностранных инвестиций в Оттоманскую империю и вместе с этим увеличила финансовую зависимость Турции от западных банков и правительств (иностранные займы для финансирования войны и Танзимата взлетели с примерно 5 миллионов фунтов в 1855 году до невообразимых 200 миллионов в 1877). Она простимулировала развитие телеграфа и железных дорог, ускорила появление того, что будет названо турецким общественным мнением с помощью газет и нового типа журнализма, который появился напрямую как результат огромной востребованности информации во время Крымской войны. С появлением Новых оттоманов (Yeni Osmanlilar), рыхлой группы из журналистов и будущих реформаторов, которые собрались на некоторое время в некое подобие политической партии в 1860-е годы, война породила и ответную реакцию на некоторые из этих изменений и обеспечила появление первого оттоманского (турецкого) национального движения. Вера Новых оттоманов в принятие западных институтов в рамках мусульманской традиции сделала их во многом «духовными отцами» Младотурок, создателей современного турецкого государства{570}.
Новые оттоманы были против растущего вмешательства европейских держав в дела Оттоманской империи. Они были против реформ, которые, по их мнению, были навязаны Турции западными правительствами, чтобы продвигать особые интересы христиан. В особенности они не одобряли декрет 1856 года Хатт-и-Хумаюн, который действительно был навязан европейскими державами. Декрет был написан Стратфордом Каннингом вместе с Тувнелем и затем представлен Порте как необходимое условие для продолжения предоставления иностранных кредитов. Он повторял принципы религиозной толерантности сформулированные в Хатт-и-Шарифе 1839 года, но описывал их четче в западных юридических терминах, без ссылок на Коран. Помимо обещаний терпимости и гражданских прав для немусульман, он вводил некоторые новые принципы для управления навязанные британцами: строгие ежегодные бюджеты правительства, основание банков, кодификация уголовного и гражданского права, реформы турецких тюрем, смешанные суды для рассмотрения большинства дел с участием мусульман и немусульман. Это была широкомасштабная программа вестернизации Оттоманской империи. Новые оттоманы поддерживали принципы Хатт-и-Шарифа 1839 года как необходимый элемент реформ Танзимат, но в отличие от декрета 1856 года, он имел внутренние корни и не подвергал опасности привилегированное положение ислама в Оттоманской империи. Они видели в Хатт-и-Хумаюне особую милость к немусульманам, уступку под давлением великих держав, и они опасались того, что он подорвет интересы ислама и турецкого суверенитета.