бытия сквозь призму ленинских оценок и определений («Крымская война показала гнилость и бессилие крепостной России»), подобная позиция останется совершенно непонятной. В самом деле, слова Солсбери звучали бы странно, если бы война показала всю гниль и всё бессилие самодержавия и ничего более.
«Франция вынесла гигантскую борьбу; стоять одной, как она стояла тогда и неоднократно потом, против всей Европы, — большой подвиг. Тем не менее можно сказать, что, подобно тому, как Соединенные Провинции показали невозможность успешной борьбы для нации, хотя бы деятельной, но малочисленной и бедной по размерам территории, если она опирается только на внешние ресурсы, так и Франция показала, что нация не может бесконечно опираться только на себя, как бы ни велика была она численно и как бы ни были сильны ее внутренние ресурсы». Эти слова выдающегося американского военно-морского теоретика и историка контр-адмирала Альфреда Мэхэна, посвященные оценке событий так называемой Аугсбургской войны, полностью могли бы подойти к оценке событий другой, Крымской войны при условии замены (естественно, с небольшими условностями) Франции на Россию, а Соединенных Провинций — на Великобританию. Условности эти, впрочем, не будут иметь слишком большого значения, так как в принципе верным останется метод.
Илл. 96 Алексей Федорович Орлов на конгрессе в Париже. 1856
Мир как результат и продолжение войны
После падения Севастополя русский посол в Австрии князь А. М. Горчаков заметил: «Мы лишились возможности говорить, но ничто не мешает нам слушать». Слова последовали вскоре. 20 января (1 февраля) 1856 г. венская конференция подписала протокол о съезде уполномоченных для заключения мира в Париже. Пять пунктов, предложенных Англией и Францией при поддержке Австрии, были приняты за предварительные условия мира. Союзная дипломатия приложила максимум усилий, чтобы подготовить благоприятную для себя почву до начала переговоров. Еще в ходе войны султан издал ряд законов, направленных на развитие положений Гюльханейского хатт-и шерифа. В 1855 г. был отменен харадж — специальный налог, которым облагались не-мусульмане, и разрешил допускать их для службы в армию. Последнее положение имело особый смысл, так как ношение оружия традиционно рассматривалось как исключительная привилегия представителей господствующей конфессии. Эти законы были восприняты исключительно негативно. 18 февраля 1856 г. султанским рескриптом (хатт-и хумаюн) было декларировано равноправие христианских подданных Порты.
Являясь по форме продолжением политики танзимата, этот рескрипт, навязанный султану союзной дипломатией, формально исключал необходимость особого покровительства его христианским подданным со стороны какого-либо иностранного государства. Это был исключительно необычный для оттоманских законов документ. В нем не было ни ссылок на Коран, ни на время былого могущества и величия империи Османов. На торжественной церемонии объявления нового курса шейх-уль-ислам фактически отказался дать свое благословение этой политике («О Аллах! Помилуй народ Мухаммеда»). И среди христианской, и среди мусульманской общины империи были недовольные, но, естественно, среди мусульман их было больше. Мусульманская община была недовольна отменой хараджа и не хотела допускать иудеев и особенно христиан в армию. Что касается последних, то они отнюдь не стремились к реализации права на службу в турецкой армии, а православные христиане — тем более, так как шла война с единоверной Россией. Вскоре выход был найден путем введения «бедель-и аскерие» — откупа от военной службы, который фактически заменил харадж, так как прежде всего им пользовались не-мусульмане.
Русскими представителями на конгрессе, который должен был собраться в столице Франции, были назначены граф А. Ф. Орлов и барон Ф. И. Бруннов. 30 января (11 февраля) Нессельроде направил Орлову инструкции относительно тактики действий русской делегации в Париже. Канцлер предлагал использовать то положительное впечатление, которое после долгой и тяжелой войны произвело в Европе принятие Александром II предварительных условий союзников, а также разногласия между ними. Цель этих усилий была определена точно: «…изъять из редакции прелиминарных условий всё то, что носит унизительный для России характер». Нессельроде до последнего момента не был полностью убежден в благополучном исходе переговоров. «Существенно важным для нас, — инструктировал он Орлова, — является следующее: либо добиться того, чтобы мир был заключен на Парижской конференции, либо, если против всякого ожидания это нам не удастся, выявить перед всем миром лояльность и искренность намерений, руководивших нашим Августейшим Государем в его благородном решении, так, чтобы не оставалось никаких сомнений в правоте дела, которое нам пришлось бы еще защищать, и для того, чтобы отнять у наших врагов возможность вооружить против нас Европу ради своих целей».
Бруннов по прибытию в Париж практически сразу получил аудиенцию у Наполеона III, тот демонстративно высказал свое сожаление по поводу смерти Николая I («Это был великий государь!»). Морни в частной беседе сообщил русскому дипломату о том, что Франция желает мира и не поддерживает воинственной позиции Лондона. Прибывший позже Орлов также получил весьма теплый прием у императора французов. Канцлер предписывал Орлову сохранять особую осторожность при попытках сближения с Наполеоном и ни в коем случае не принимать на себя обязательств в отношении будущей внешней политики России, которые могли бы связать ее с Францией. 11 (23) февраля, по приезду в Париж, Орлов был принят императором, в ходе аудиенции были обговорены основные контуры будущих переговоров и вопросов, в которых русская делегация могла рассчитывать на поддержку французов. Наполеон III сразу же предложил перейти к вопросам, которые интересовали его в отношении ближайшего будущего. Нессельроде оказался прав — разговор пошел о перспективе пересмотра Венской системы и возможном сотрудничестве России и Франции в этом направлении. Император с самого начала затронул два вопроса, вызывавших его особый интерес: итальянский и польский. Как и следовало ожидать, Орлов не сказал ничего об Италии и категорически возражал против вмешательства со стороны в польскую политику Петербурга.
Таким образом, зондаж позиций с самого начала выявил и возможность сближения двух стран и те пределы, за которыми оно станет невозможно. Но пока что в определенном сотрудничестве были заинтересованы и Франция, и Россия. В тот же день, 11 (23) февраля, еще не зная о состоявшейся в Париже беседе, Нессельроде подал на Высочайшее имя мемуар, в котором предупреждал об невозможности союза со Второй империей. Ценой сотрудничества с Наполеоном III могло быть лишь согласие на реализацию его планов относительно левого берега Рейна, то есть фактически на совместные действия против Пруссии — единственной на том момент не враждебной России державе. Естественно, что русский канцлер не считал подобную комбинацию возможной.
«Сверх того, — продолжал он, — со времени раздела Польши между Россией, Австрией и Пруссией существует взаимоохранение интересов, соблюдение коего из этих трех держав, наинеобходимее именно для нас. Польское восстание послужило достаточным тому доказательством. Да и в последнее время, коалиция, вызванная под предлогом восточного вопроса, не угрожала ли сплотиться еще сильнее приобщением к нему и вопроса Польского? Итак, прежде чем стать в разрыв с политической системой, которой держались не по особому предпочтению или по блажи, а по непреодолимой силе принципов и обстоятельств, мы должны хранить в уме, что на почве политики всякое тесное сближение равносильно обязательству. Но, кроме того, не представляется ли неосторожным и несвоевременным основывать политическую систему на тесном союзе со страной, которая с 1813 г., и помимо всех европейских гарантий, была поприщем трех революций, одна другой неистовее и демократичнее, среди которых обрушились в 24 часа две династии, тверже, по видимому, установленные, чем наполеоновская. В заключение повторим уже сказанное: в разумных интересах России, политика наша не должна переставать быть монархической и антипольской. Этим двум основным началам должно быть подчинено наше сближение с Францией, как средство к тому, чтобы расторгнуть сплотившуюся против нас коалицию и не допустить ее пережить войну. Сближение это может со временем перейти и в более тесный союз, но лишь в том случае, если бы того потребовали благоприятные обстоятельства».
Илл. 97 Участники Парижского конгресса 1856 года
12 (25) февраля 1856 г. начал работать Парижский конгресс, в котором участвовали Англия, Франция, Сардиния, Турция, Австрия, Пруссия и Россия. Орлову и Бруннову удалось использовать противоречия между победителями и на основе некоторого сближения с Францией добиться смягчения условий мира. Победа коалиции была очевидной, однако до планируемого разгрома России было весьма далеко, и поэтому ее потери отнюдь не соответствовали ожиданиям союзников. Конгресс начинался тяжело, дискуссии были весьма трудными. Когда англичане столкнулись с требованием России оставить Карс в случае исправления границы в Бессарабии, они пришли в ярость. В конечном итоге всем пришлось идти на уступки. Глава британской делегации Дж. Кларендон заметил: «Я предпочел бы скорее лишить себя правой руки, чем подписывать этот договор». Несколько раньше, 11 марта, так же скептически высказался и Наполеон III: «Жертвы войны не были в соответствии с теми выгодами, которые можно было из нее извлечь». И тем не менее Парижский мирный договор был подписан на заключительном заседании 18 (30) марта 1856 г., в годовщину сдачи Парижа союзникам в 1814 г.
Парижский трактат состоял из 35 статей и присоединенных к трактату конвенций о Проливах, Аландских островах и о числе русских и турецких легких военных судов на Черном море. Карс возвращался Турции (ст.2) в обмен на Севастополь и другие города, захваченные союзниками в Крыму (ст.3). Участники договора обязались сохранять независимость и целостность Оттоманской империи (ст.7), в случае возникновения «несогласия» между участниками договора и Турцией предполагалось посредничество остальных для того, чтобы избежать столкновения (ст.8). Черное море объявлялось нейтральным (ст.11) с запрещением России и Турции иметь арсеналы и военные корабли, за исключением необходимых для сторожевой службы (ст.12–14) (по 6 паровых водоизмещением по 800 тонн и 4 других по 200 тонн). Судоходство по Дунаю переходило под контроль международных комиссий (ст.17), Россия обязывалась не возводить укреплений на Аландских островах в Балтийском море (ст.1 Приложения), передавала княжеству Молдавия часть южной Бессарабии, теряла монопольное право покровительства над Дунайскими княжествами (ст.21), автономия которых, а также и Сербии гарантировалась договором (ст.22–24; 28). Кроме того, в договоре содержалось и упоминание о хатт-и хумаюне 1856 г. (ст.9), что в известной степени делало его положения более обязательными для султана.