ельно настроен в пользу Франции. 10 мая Александр II и Горчаков остановились в Берлине (они направлялись на курорт в Эмс). Здесь и разыгрался финал столь неудачного для Бисмарка спектакля, где режиссёром стал русский дипломат.
Александр II и Горчаков встретились с кайзером Вильгельмом I, тот буквально рассыпался в уверениях, будто никаких враждебных намерений к Франции его правительство не имеет. Германский канцлер понял, что зашёл слишком далеко, недооценил решимость России и поспешно стал отступать. В конфиденциальной записке Александра II Горчаков язвительно описывал, что Бисмарк клялся ему, что никогда не помышлял о нападении на Францию. Жестикулируя, он во всём обвинял газеты, «на которые он не имеет влияния», фельдмаршала Мольтке и даже парижских биржевиков, нарочно сеющих панику. По существу, в этих сбивчивых объяснениях германский политик признал своё поражение. Горчаков с полным основанием мог сделать заключение, что выпад, предпринятый русской дипломатией, вполне достиг цели. «Военная тревога» в Европе окончилась.
Эпилог драматического столкновения российского и германского канцлеров оказался весьма впечатляющим, как и положено сюжету хорошей пьесы. Вскоре после завершения переговоров в Берлине Горчаков разослал всем русским дипломатическим представительствам короткую шифрованную телеграмму, которая заканчивалась фразой: «Сохранение мира обеспечено». Вскоре эта телеграмма появилась в иностранной печати, причём в несколько неточной редакции: «Теперь мир обеспечен». В этом выражении ещё более подчёркивалась решающая роль России в предотвращении новой европейской войны. Лучше всех понял обидный для него смысл телеграммы сам «железный канцлер». До конца жизни он не мог простить Горчакову это своё поражение и горько сетовал на него в мемуарах.
Европейская «военная тревога» 875-го и её успех в пользу российской дипломатии вошли во все исторические учебники и навсегда осталось признанием политического таланта Горчакова. Историю эту часто называют «поединком двух канцлеров» или даже их «дуэлью». Совершенно очевидно, кто именно из них двоих выиграл в этом состязании. Причём опять, — говоря словами русского поэта, — «не двинуть пушки, ни рубля». Высшая оценка дипломатического искусства.
НА ЗАКАТЕ
Известно, давно известно, что уходить со сцены следует вовремя. Всем — актёрам и футболистам, а политическим деятелям особенно. Сорвавшийся с голоса певец, бывшая знаменитость, рискует только собственной репутацией в глазах поклонников, пересидевший и «переспевший» политик может невольно принести своей стране беды, с трудом восполнимые.
После бескровной отмены Парижских трактатов, после очевидной победы в дипломатической схватке со знаменитым Бисмарком имя канцлера Горчакова ставилось исключительно высоко, и в России, и за границей. В 875-м, в год «военной тревоги», ему исполнилось уже семьдесят семь, из них почти двадцать лет он стоял у руля внешней политики великой державы. Никогда не отличался он богатырским здоровьем, часто болел, а с годами тело не крепнет...
Болезни превращались в старческую немощь, а это уже никуда не годное качество для любого делового человека. Рассказывали, что как-то в преклонные для Горчаков годы ему представляли молодого российского дипломата. Канцлер, не поднимаясь с кресла, сказал: «Извините, не могу встать, но несмотря на мою болезнь, в мои руки снова отдали интересы России». Сказано с присущим ему изяществом выражений, но всё же... Отдали-то отдали, да только и сам он мог бы воздержаться от принятия того, что отдали в его слабеющие руки... Не воздержался, однако.
Когда-то Горчаков сказал Бисмарку: «Если я выйду в отставку, я не хочу угаснуть, как лампа, которая меркнет, я хочу закатиться, как светило». Сказано несколько выспренне (или перевод на русский тут неважен), но смысл понятен: уйти со службы в пору успехов, а не на закате. Верная мысль и не столь уж редкая у людей, да вот беда: осуществляют её на дёле далеко не все; характера, видимо, не хватает, слаб человек!.. О Горчакове рассказ пойдёт далее, но вот Бисмарк: выдающийся политик, его таланты высоко оценены при жизни, оценки эти не поколебало прошедшее время.
И что же? В престарелом возрасте он натворил таких ошибок, совершил — обидно даже сказать — столько глупостей, что семидесятипятилетнего старца бесцеремонно и оскорбительно выдворили в отставку. И это его, первого канцлера Германской империи, родовитого князя Отто Эдуарда Леопольда Бисмарка фон Шенгаузена, крупнейшего немецкого дипломата?! И добавим: тогда, в марте 890-го, очень немногие немцы сочувствовали своему недавнему кумиру. Sic transit...
Жизнь меж тем продолжалась, не затихала и вековечная борьба богатых и бедных, угнетателей и угнетённых, свободных, отстаивавших свою независимость от поработителей. Потрясения, втягивавшие в свою орбиту все тогдашние великие державы, возникали то здесь, то там. Со второй половины 870-х центром международной напряжённости вновь стали многострадальные Балканы.
Летом 1875 года вспыхнуло восстание в подвластных Османских империях Боснии и Герцоговины (одна из республик Югославии). Невыносимый гнёт турецких пашей сочетался тут с унижением национального и религиозного духа славянских народов. Восставшие требовали независимости и обращались за поддержкой к великим державам, но прежде всего — к России. Мелкое, казалось бы, это событие сразу же возбудило общеевропейский кризис, ибо речь тут вновь пошла о разделе наследства «большого человека» — дряхлеющей султанской Турции.
«Наследниками» выступили сразу три империи: Британская (они, как обычно, первыми почуяли добычу), Австрийская и Российская (последние обе выступали на сей раз осторожно). Английская плутократия зарилась на Ближний Восток, а также — в антирусских целях — на черноморские проливы. Австро-Венгрия не прочь была хоть как-то восполнить свои потери в Италии и Германии. Сложнее всего оказалось положение дел в России.
Если Британия и Австро-Венгрия исходили из традиционной политики захвата того, что вроде бы плохо лежит, то российская политика определялась в этом вопросе борьбой довольно разных и противоречивых сил. Очень широкие круги тогдашней российской общественности, а также Русская православная церковь твёрдо стояли за помощь братским славянским народам — независимо от каких-либо сиюминутных и меняющихся политических обстоятельств. Они исходили из того, что защита славян-единоверцев есть природный и безусловный долг России; такие идеи находили широкую поддержку, в том числе в демократических кругах и в толще народа.
С другой стороны, российская буржуазия, в особенности та, что сплотилась вокруг крупнейших петербургских банков, строила свои надежды на тесной связи с «Европой», то есть европейским космополитическим капиталом (в частности и в особенности с банкирами Ротшильдов).
Этой исключительно влиятельной группе никак не нужны были всякие серьёзные действия России в пользу балканских славян — это могло бы вызвать падение ценностей на питерской бирже (крупнейшей в стране). Выразителем тех кругов в Российском правительстве стал тогдашний министр финансов М.Х. Рейтерн.
Общегосударственные интересы России никак не могли, разумеется, совпадать с интересами столичных биржевиков, хотя не учитывать эту силу тоже было нельзя, особенно при тогдашнем расстройстве русских финансов и зависимости страны от западных займов. Горчаков полагал, что Россия не может уклониться от поддержки восставших славянских народов. В противном случае русское влияние на Балканах, и без того уменьшившееся после Крымской войны, упало бы окончательно. Горчаков и здесь стремился избежать обострений, могущих втянуть Россию в опасную и невыгодную для неё войну. Он попытался разрешить балканский вопрос, не вступая в противоборство с Австро-Венгрией. В общем и целом это было в русле его принципиальной политики, и Александр II отстаивал точку зрения канцлера, хотя наследник престола (Александр III) и ряд видных деятелей правительства стояли за более твёрдую поддержку южных славян.
Пытаясь провести свою линию, Горчаков столкнулся с сильнейшим сопротиводействием главнейшего врага России на Балканах в продолжении уже целого столетия — Австро-Венгерской империей. В Вене смотрели на восточного соседа с опасением, ибо более всего опасались, как бы освободительное движение славян не началось у них «дома», особо тревожились венгерские помещики, а именно их представлял тогдашний министр иностранных дел граф Андраши — ярый враг славянства, и в особенности России.
Антитурецкое выступление в Боснии и Герцеговине стало призывом к другим угнетённым народам Балкан. В апреле 1876 года началось народное восстание в Болгарии, против султанской власти. Оно было подавлено с величайшей жестокостью, вызывая ужас во всём мире, а в России — гнев чуть ли не всего народа. В мае 1876 года Горчаков прибыл в Берлин на переговоры с Бисмарком и Андраши. Там он предложил новый подробно разработанный план предоставления автономии славянским народам, находившимся под турецким игом. Андраши стремился не допустить осуществления горчаковского плана. В принятом 13 мая (н.ст.) так называемом берлинском меморандуме по существу были исключены все основные положения этого проекта, предполагавшего мирное решение вопроса.
Горчаков не отступал, и русская дипломатия предприняла ещё одну попытку договориться с австро-венгерским правительством. В июне 1876 года Александр II и Горчаков вели переговоры с Францем-Иосифом и Андраши в Рейхштадте (Чехия). Была достигнута принципиальная договорённость о будущем балканских областей Турции, причём особо оговаривалось, что «ни в коем случае не будет оказано помощи туркам против христианства». Кроме того, Андраши согласился от имени императора на возвращении в состав России южной Бессарабии с Измаилом, отторгнутых ещё по Пражскому трактату.
Это был некоторый дипломатический успех Горчакова, ибо хоть как-то обеспечивалось невмешательство Австро-Венгрии в возможную русско-турецкую войну. Однако это незначительное достижение явно перекрывалось уступками: венское правительство добилось от русского права на «временную оккупацию» части Боснии и Герцеговины. Приходится признать: царь и Горчаков не смогли добиться действенной защиты интересов южных славян. Соглашение имело непрочный характер, отнюдь не сгладив русско-австрийских противоречий на Балканах.