Карел взвесил находку на ладони.
– Ни хрена себе сюрприз! Это что же, мы тут не одни?
– А пес его знает. – Мичман пожал плечами. – Ствол был у моего турка за пазухой. Я его придержал, хотел аккуратненько на мостовую уложить, чтобы, значит, не звякнуло. А волына и выпала! Все же нашумел, паскудина…
Было видно, что мичман считает это своим проколом.
Белых взял пистолет, двумя пальцами оттянул коленчатый затвор, заглянул в патронник. Пусто.
– Три маслины. Вот, гляди, командир…
В прорези плоского, с цилиндрическими выступами магазина поблескивали латунью патроны.
– «Парабеллум», – определил Белых. – Классная пушка, только что-то ствол длинноват. Я как-то в тире стрелял из «люгера», так он был короче. Вот такой примерно…
И показал пальцем какой.
Лютйоганн протянул руку, капитан-лейтенант отдал ему пистолет. Немец повертел оружие в руках, передернул затвор и ковырнул ногтем скол на ореховой щечке рукояти.
– Маринепиштоле Люгер нулль-фиар… четирре, я-а. Дас ист майне пиштоле ди ди тюркише зольдатен у меня отбирайт хэтте…
– Да ладно? – удивился Карел. Он, как и остальные спецназовцы, был знаком с грустной историей «попаданства» обер-лейтенанта. – Выходит, тот козел в феске – это и был тот, что тебя ограбил? Вот ведь, шарик круглый…
– Ну, слава богу, – выдохнул Белых. – А я уж вообразил, что тут еще один немецкий корабль ошивается.
Лютйоганн покосился на спецназовца:
– Дас вэре отшен гут… карашьё. Абер дизе пиштоле ист майн… мой. Кайне Кайзермарине хир… здьес. Плёхо.
– А по мне – так и нормально, – ответил Белых. Ты, Ганс, не обижайся, а только не надо нам тут вашего Кайзермарине. Нет, я ничего против кайзера и немцев не имею, а только сюрпризов и без того достаточно. И давайте-ка поднажмем, а то Блэксторма упустим. Как раз следующая улочка оченно удобная…
Крым, окрестности Евпатории.
15 октября 1854 г.
Прапорщик Лобанов-Ростовский.
Су-лейтенант правильно говорил по-русски; его акцент, характерный для выходца из Царства Польского, забавно накладывался на галльский прононс. Офицер состоял в переводчиках при парламентере, сорокалетнем полковнике в мундире артиллериста. Наверное, подумал Лобанов-Ростовский, су-лейтенант – из потомков тех поляков, что сражались в армии Бонапарта. В кампанию 1812 года французы считали поляков самыми лучшими проводниками и разведчиками – и язык знают, и в нравах местных разбираются, и с казачьими уловками знакомы.
Вид у парламентера был неважный: бледное, с землистым оттенком лицо, пропыленный мундир. И руку бережет: когда адъютант князя Меньшикова предложил гостям сесть – взялся за спинку стула, но поморщился и уступил эту заботу су-лейтенанту. Похоже, французам и правда приходится невесело…
– Командование французских войск надеется, что их противник проявит человеколюбие и согласится на перемирие. Со своей стороны мы заверяем, что никаких вылазок, обстрелов и иных враждебных действий не будет. А как только мы справимся с недоразумениями, возникшими между нами и нашими союзниками, – сможем продолжить переговоры.
– Хватит юлить, мон колонель, – презрительно бросил Меньшиков. – Мы знаем, что ваши солдаты взбунтовались, перекололи половину офицеров, и теперь вы рассчитываете подавить беспорядки турецкими и английскими штыками. Не рассчитывайте, на это мы вам времени не дадим. Хотите остаться в живых – сдавайтесь на аккорд, без условий. Оружие офицерам, так и быть, оставим.
Су-лейтенант растерянно посмотрел на полковника – не знал, как переводить столь бесцеремонный ультиматум. Меньшиков, уловив растерянность переводчика, повторил сказанное по-французски. Полковник резко выпрямился (лицо его скривилось от боли) и быстро заговорил. Су-лейтенант недоуменно глядел то на патрона, то на русских, не понимая, что делать, пока Меньшиков не сделал ему знак – «переводи».
– Ваша светлость неверно судит о том, что у нас происходит. Не буду скрывать, беспорядки имели место. Мятежники убили многих, в том числе командиров первой и четвертой дивизий, генералов Канобе́ра и Форе́. Но новый главнокомандующий, дивизионный генерал Пелисье́…
– Это тот, что засовывает под сукно все приказы вашего императора? – со смешком спросил Фомченко. – Осведомлены, как же. Так что, этот Пелисье́ справился со своими солдатами?
Великий князь, сидевший справа от генерала, поморщился. Прапорщик видел, что ему не по душе тон, взятый Меньшиковым и охотно поддержанный представителем «потомков». Тем более что у Николая Николаевича свое мнение насчет судьбы французов…
Полковник снова заговорил, но на этот раз Лобанов-Ростовский не мог уловить смысла – француз говорил негромко, обращаясь только к су-лейтенанту.
– Генерал Пелисье́ не в восторге от распоряжений, которые мы получаем из Парижа, – перевел тот. – И тем не менее он надеется восстановить порядок.
– С помощью турок и англичан? – повторил Меньшиков. – А Пелисье́ не боится, что и его взденут на штыки? Ваши солдаты не горят желанием воевать!
– И младшие офицеры с ними согласны, – добавил Великий князь. Это были его первые слова с начала переговоров. – В самом деле, мсье, пора признать, что ваши солдаты не желают умирать за Луи-Наполеона!
Француз закаменел лицом, вздернул подбородок. Голос его был сухим, надтреснутым, под стать выражению лица.
– Есть присяга, – переводил су-лейтенант. – Наши офицеры верны долгу, в чем может убедиться любой…
– Хватит ваньку валять! – недипломатично взревел Фомченко. – У нас за люнетами пять мортирных батарей в полной готовности. Хотите долг исполнять? Будет вам долг, с утра и начнем…
Су-лейтенант поперхнулся от неожиданности. Николай Николаевич наклонился и что-то негромко сказал Меньшикову. Тот в свою очередь повернулся к Фомченко. Генерал выслушал и замолк, с раздражением косясь на Великого князя.
– Боюсь, mon colonel, это не мы, а вы неверно судите о своем положении, – мягко сказал сын Николая Первого. – Поверьте, мы хорошо осведомлены о настроениях ваших подчиненных. А сейчас – не оставите ли нас ненадолго? Нам надо обменяться мнениями, а вы пока сможете слегка перекусить и утолить жажду. Я слышал, в Евпатории большая нехватка питьевой воды?
– Я вас решительно не понимаю, Ваше Высочество! – нервно повторял Меньшиков. Он комкал в руках белые перчатки; длинные холеные пальцы подрагивали. – Вы же видите, стоит немного нажать – и они побросают оружие!
– Не согласен с вами, князь, – любезно отозвался Николай Николаевич. – Разумеется, войска на плацдарме обречены, но сражаться еще могут. И если вы и дальше будете переть, простите, как медведь на рогатину – они так и сделают. Это отличные солдаты, вспомните Бородино и Ватерлоо! Когда французы верят своим командирам, они способны творить чудеса!
– К тому же не стоит забывать о флоте, – добавил Корнилов. Он тоже присутствовал при беседе с парламентерами. – Лучшие корабли сейчас у Варны, блокаду держат парусные фрегаты. Да, мы сильнее в кораблях и пушках, но для полного исправления рангоута нужна еще неделя.
– Да, – согласился с вице-адмиралом Великий князь. – Если союзники сейчас попытаются вырваться из Евпатории в открытое море – не уверен, что мы сможем им помешать.
– Так чего вы боитесь? – язвительно осведомился Фомченко. – Того, что они будут драться, или того, что сбегут? Вы уж определитесь, господа, у нас тут война, а не сеанс гаданий на кофейной гуще!
А вот это он зря, подумал прапорщик, увидав, как дрогнул уголок рта Великого князя. Такого Николай Николаевич не простит. А ведь Фомченко, кажется, собирался в Санкт-Петербург…
Впрочем, виду царский сын не подал.
– Мой венценосный отец желает, чтобы эта война прекратилась как можно скорее. И чем меньше прольется при этом русской крови – тем лучше. И я намерен приложить для этого все усилия.
Великий князь обращался к Меньшикову, демонстративно игнорируя Фомченко. Тот набычился, лицо и шея его медленно наливались багровым.
– Я не считаю возможным, чтобы вы вмешивались в руководство кампанией! – высокомерно ответил Меньшиков. – В конце концов, на меня возложено…
– Мне известны границы ваших полномочий, князь. Но в данном – повторяю, в данном случае вы их переходите. Речь идет не о победе в одной кампании, а о том, что может повлиять на всю европейскую политику. И давайте оставим этот спор. Вы, разумеется, можете написать обо всем в столицу, но сейчас прошу не чинить мне препятствий.
Великий князь повернулся к прапорщику:
– Прошу вас, Дмитрий Васильевич, пригласите парламентеров. И пошлите моего адъютанта за принцем Наполеоном. Пора ознакомить этих господ с нашими планами.
Документы Проекта «Крым 18–54», папка 11/22
Выдержки из расшифровки аудиозаписи от 16.10.1854. Аудиозапись сделана во исполнение инструкции 265/АС-12 (о негласной фиксации материалов по теме «Крым 18–54»).
Примечание от руки:
Рг – с. н. с. Рогачев В. А.
Гр – науч. руков. темы «Пробой» Груздев П. М.
Гр: Что ж, юноша, мои выводы подтверждаются. Мы можем подать сигнал операторам «Пробоя».
Рг: Сначала надо дождаться возвращения «Адаманта», профессор.
Гр: Да, именно это я имею в виду.
Рг: То есть нас могут вернуть в любой момент?
Гр: Практически да. Но есть кое-что касательно… как вы назвали это явление?
Рг: Клапштосс.
Гр: Да-да… не лучший термин, но вы, как открыватель, безусловно, вправе… (Смех.)
Рг: Я вовсе не претендую, профессор. Если сочтете нужным – назовите по-другому.
Гр: Ну-ну, юноша, в вашем возрасте некоторое тщеславие вполне естественно и извинительно. Так о чем это я?
Рг: