Такие телеграммы, составленные по одной и той же модели, под которыми шлепались сталинские факсимиле (скорее всего, он сам понятия не имел об их тексте), сотнями отправлялись по разным адресам: кампания по сбору средств на оборону ширилась с каждым днем. Но можно поручиться, что, по сравнению с вышеприведенной, в них не было и не могло быть лишь одного аналога. Немыслимо представить себе, чтобы хоть в одной телеграмме Сталин передал благодарность “трудящимся армянам Советского Союза”, “трудящимся якутам…”, “трудящимся башкирам…”. И кому могла бы быть адресована такая странная благодарность? Кому еще, кроме евреев, у которых был “свой” комитет?»[294]
Ваксберг, бесспорно, пишет как типичный озетовец – без стыда и совести, в расчете на незнание читателя. Он вынужден признать, что советские люди постоянно делали личные материальные вклады в борьбу против фашистов – каждый в меру своих сил и возможностей: школьники целых городов и даже областей собирали средства на покупку танка или самолета; были семьи, которым удавалось на заработанные деньги купить для Красной Армии военную технику (семейный самолет-истребитель «Леночка – за папу»); были даже одиночки вроде знатного колхозника-пчеловода Василия Викторовича Конева, купившего на скопленные деньги знаменитый самолет-истребитель Ла5ФН «Георгий Конев»[295], на котором воевали летчики-асы Иван Кожедуб, а затем Кирилл Евстигнеев и Павел Брызгалов. Никому из жертвователей даже в голову не приходило педалировать свою национальность или давать машинам свои имена. Каждый боролся за одно общее дела – за победу.
Что касается ЕАК, то через комитет Сталин добивался финансовой помощи у той диаспоры, в руках которой вот уже скоро шестьсот лет находится бОльшая часть мирового капитала. И это понимали и понимают все. Причем здесь названные Ваксбергом якуты или башкиры, ведь даже американским миллионерам армянского происхождения объемы богатств транснациональных корпораций даже не снились? Тем более странно, почему популярный в свое время публицист (сам читавший далеко не всю присланную ему в газету почту да и на прочитанное не желавший самолично давать ответы) предъявляет претензии Председателю Государственного комитета обороны, Верховному Главнокомандующему Вооруженными Силами СССР за то, что тот в годы войны не имел возможности знакомиться с делами частных лиц или даже организаций и лично подписывать отправлявшиеся от его имени письма и что кремлевская канцелярия рассылала ответы корреспондентам с факсимильной подписью вождя – ведь благодарность лично от руководителя страной за помощь обществу в лихое время была так важна духовно для каждого человека.
Необходимо отметить и тот факт, что благодарность была выражена не ЕАК за выпрошенную за границей помощь, а простым людям, собравшим личные средства на приобретение столь необходимой армии техники. Видимо, комитет выступил организатором сбора денег, от его имени было направленно в правительство сообщение о проделанной работе, потому и телеграмма была направлена Михоэлсу… Ну и что из этого вытекает? Искренняя благодарность и никакого подтекста.
О националистических выпадах членов ЕАК можно прочитать преимущественно в мемуарной и современной публицистической литературе еврейских авторов. Сведения там даны урывками, с многочисленными оговорками, оправданиями и доказательствами справедливости таких требований. В целом они сводятся к следующему:
а) требование различных преференций для евреев, как самого страдающего от рук нацистов народа;
б) требование направлять средства, выпрошенные ЕАК за рубежом, преимущественно на создание более высокого уровня жизни для еврейской диаспоры в СССР без учета военных тягот и положения других народов воюющей страны;
в) требование особого признания холокоста евреев (без каких-либо уточнений) как центрального события Второй мировой войны и игнорирования факта холокоста советского народа.
Все это и многое другое возмущало руководителей страны (Совинформбюро, в частности) и не только их. Серьезные опасения такая несправедливость к страданиям людей других национальностей вызывала возможностью спровоцировать в советском обществе антисемитские настроения. Об этом неоднократно предупреждали руководство ЕАК, особенно преуспел в таком беспокойстве глава Совинформбюро А. С. Щербаков. Результат оказался ожидаемый – все возмущавшиеся и беспокоившиеся уже в 1940-х гг. были прозваны антисемитами, представляют их таковыми и в современной еврейской литературе. Пример. В 1944 г. писатели из ЕАК создали т. н. «Черную книгу», в которой рассказали о страданиях исключительно еврейского народа в годы войны. Однако, по признанию того же Ваксберга, «Сталин никак не хотел выделять страдания только одного народа, тем самым как бы умаляя меру страданий других». Известный английский историк С. С. Монтефиоре вторит Ваксбергу: «Вождь постановил, что все советские граждане в равной мере страдали в результате оккупации и что никого нельзя выделять»[296]. Потому в СССР отказались от публикации этой книги, что стало очередным доказательством в копилке сталинского «антисемитизма». Правда, знаменитый историк Ж. А. Медведев утверждает, что «ни антисемитом, ни тем более юдофобом Сталин не был. Юдофобия – это болезненная ненависть к любому представителю еврейской нации… У Сталина этого не было. Нет ни одного высказывания – ни в официальных его выступлениях, ни в архивных документах, которое можно было бы процитировать как антисемитское»[297]. Впрочем, для «обличителей» Сталина подобные уверения все равно что горох об стенку.
Если с 1927–1929 гг. перед сторонниками Сталина стояла задача восстановить и укрепить «единую и неделимую Россию», то во второй половине 1930-х гг. они столкнулись с более сложной проблемой, решение которой пришлось ускорить в связи с трагическими событиями первого года Великой Отечественной войны.
Всю историю своего бытия русский народ главенствовал в собственной стране. Даже онемечивание и офранцуживание национальной аристократии сказывалось на русских весьма относительно – житейские, политические и особенно военные коллизии перемололи аристократическую спесь и принудили правящие круги страны вернуться в русскость. Однако в феврале 1917 г. буржуазный переворот, ныне трактуемый как Февральская революция[298], впервые в истории лишил русских статуса «государство образующего народа». Одновременно русский язык де факто утратил статус «государственного языка», оставшись «языком делопроизводства». С этого начался Первый развал русского государства – Российской империи.
Настоящая революция, случившаяся в октябре 1917 г., поначалу была сориентирована на мировую революцию и интернационал народов, а потому только усугубила ситуацию и узаконила Первый развал. На начальном своем этапе социалистическая революция объективно носила характер «еврейской» революции, и если бы в то время сохранялся статус «государство образующего народа», то на него могли бы безосновательно претендовать галутные евреи России. Это в свою очередь наверняка привело бы к гораздо большему кровопролитию, чем случившееся в Гражданскую войну, и революция гарантированно потерпела бы крах. Не зря именно в те годы получили широкое распространение т. н. «двойные фамилии», что впоследствии чрезвычайно раздражало И. В. Сталина. Как было уже показано выше, русские фамилии у еврейских революционеров сбивали с толку малообразованных солдат и крестьянство, которые автоматически полагали их носителей русскими, восставшими против еврейского правительства капиталистов во главе с Керенским.
С другой стороны, развал Российской империи сопровождался первым геноцидом русского народа, осуществленным националистами вышедших из состава империи малых народов при поддержке правящих кругов большинства западноевропейских стран. Этот факт обычно замалчивается, прикрывается стенаниями о страданиях российских дворянства, интеллигенции и белой эмиграции в целом, якобы с распростертыми объятиями принятых националистами вновь образовавшихся государств.
Здесь проявилось пока еще мало изученное (а вернее, вообще не изучаемое по сей день) свойство численно больших и численно малых народов. А именно: у численно больших народов социальные противоречия обычно преобладают над национальными противоречиями, а потому их представители скорее поддерживают своих социальных единомышленников и агрессивно настроены против собственных единокровцев из иных социальных слоев; у численно малых народов национальные противоречия превалируют над социальными противоречиями, а потому их представители чаще предпочитают поддерживать своих единокровцев (интересы каких бы социальных слоев они не представляли) – при неизбежности выбора такие люди чаще отказывают в поддержке своим соратникам по социальному противоборству в пользу единокровцев. Подобные тенденции особенно присущи либеральной интеллигенции малых народов. Что касается либеральной интеллигенции больших народов, то она в значительной мере склонна к национальному предательству, отрицая при этом социальные противоречия. Объясняется это тем, что либеральная интеллигенция тяготеет к ложно понимаемому национальному равноправию и справедливости в пользу численно малых народов. На деле же такие национальные «равноправие» и «справедливость» оборачиваются геноцидом численно большого народа, а интеллигенты-либералы оказываются для своего народа псами-загонщиками в западню и оправдывателями геноцида. При этом такие интеллигенты-либералы обычно отсиживаются в национальных столицах больших народов.
Это свойство следует признать базовым при осуществлении геноцида больших народов руками националистов малых народов. Такой геноцид становится возможным только при дроблении государства большого народа на малые части – государства малых народов, власть в которых захватывают, как правило, местные националисты. Как показывает история, начинаются такие процессы дробления с лишения большого народа статуса государство образующего народа.