– Война! – вот как нам объясняли необычные для воздухоплавателей темпы движения.
Естественно, что многократные высадки из самолетов и задержки в пути, вовсе не связанные ни со случайностями, ни с прививками, не могли не влиять на наше настроение. И в минуты, когда глаз был уже насыщен множеством памятников, которые старый шах наставил себе при жизни в Тегеране, когда слух притупился от шума многоязычной толпы в Каире – ноги устали от беготни по “офисам” с просьбами и требованиями отправить нас с ближайшим самолетом, а в ответ на наши просьбы и требования звучал унылый рефрен: “Мэй би, ту мороу монинг[335]”, – мы в припадке человеческой слабости готовы были объяснить эти многодневные задержки не войной, а холодком; или, скажем еще проще, отсутствием энтузиазма у некоторых хозяев положения.
И, как ни странно, “холодок” этот меньше всего казался уместным в знойной Суданской пустыне…»[336].
Не будем останавливаться на рассказе о встречах советских делегатов с рядовыми американцами. Об этом написано и опубликовано очень много. Общий характер происходившего передали сами путешественники: «…когда одна газета, желая напугать наших слушателей, сообщила о том, что Михоэлс и Фефер – не артист и не поэт, а участники Сталинградской битвы и прибыли мы со “специальной миссией”, а посему надо быть с нами осторожными, это нам помогло. Узнав из этой заметки, что “мы участвовали в битвах за Сталинград”, народ повалил на митинг. Зал, рассчитанный на десять тысяч человек, был переполнен. На многих собраниях, во многих газетах, на предприятиях и в кафе, в театрах и на фермах, в троллейбусах и в сабвее дебатируются вопросы войны, вопросы открытия второго фронта, послевоенные проблемы»[337]. Подобных, и даже более грандиозных, встреч делегации ЕАК с американской публикой историки насчитывают свыше ста за три месяца!
Однако для нас гораздо важнее понять, как отнеслись к делегатам ЕАК еврейская политическая элита и крупный капитал. Здесь следует учесть, что об истинном положении дел в правящих кругах СССР за рубежом знали весьма смутно и с легкостью верили в возможность существования там неведомого для открытого мира могущественного закулисья. Вот этот миф о советском закулисье, помноженный на столь странное появление в США внепартийной, узко национальной делегации из страны «еврейской» революции, первоначально породил уверенность в американских верхах, что приехали никому не известные истинные политические воротилы – кукловоды в сталинском театре марионеток. А потому и отношение к делегации было серьезное и требовательное.
Как результат, Михоэлс изначально оказался в своей театральной стихии. В нем еще не разглядели политическую пустышку, подставного клоуна-жертву на сцене геополитического театра. Принимавшая сторона видела в режиссере одного из многих московских театров влиятельную политическую фигуру и относилась к нему соответствующим образом. А Михоэлс развернулся во всю свою актерскую мощь, с блеском разыгрывая роль Хлестакова перед восторженной толпой «провинциальных чиновников»… Наивный, добродушный, доверчивый, он искренне представлял себя отцом народа, подвергнутого ужасам холокоста, борцом за утерянное Отечество для изгнанников и вечных мытарей… Так преподносят нам происходившее тогда бесчисленные апологеты Михоэлса.
Из воспоминаний современников известно, что в первые дни турне делегации ЕАК Маргарита Конёнкова представила Михоэлса и Фефера лично Элеоноре Рузвельт[338], жене президента и возвеличенной меценатке еврейского народа. При публичных выходах ее нередко сопровождали представители семейств – владельцев Федеральной резервной системы США и основателей-управителей «Джойнта». Большинство стариков уже покинули этот мир, но молодые Варбурги, Ротшильды, Шиффы, Лебы, Куны продолжали дело своих отцов. Как раз в 1943 г. у них шла активная работа по подготовке к внедрению в мировую экономику долларовой валютной системы, что вскоре и произошло на Бреттон-Вудской конференции (июль 1944 г.).
Правомерно предположить (документально доказать это невозможно, поскольку господа миллиардеры редко засвечиваются на публике), что именно на аудиенции у Элеоноры Рузвельт Михоэлс прошел визуальную проверку у американских банкиров и оценен был положительно. Вряд ли ему удалось актерством пустить пыль в глаза столь искушенным дельцам – их финансовые системы говорят о необыкновенных чутье и прозорливости хозяев. Советский посланец однозначно был понят таким, каким был на самом деле!
А дальше произошел странный случай, о котором редко пишут и никогда не обсуждают. Однажды во второй половине дня, когда Михоэлс и Фефер шли по улице Нью-Йорка, к ним подъехал автомобиль. Михоэлс молча заскочил в него и укатил неведомо куда, оставив Фефера в полной растерянности и испуге. Как режиссер объяснил эту отлучку компаньону, а позднее в ведомстве Л. П. Берии, для нас покрыто мраком истории.
Дальнейшие события весьма любопытно проанализированы в статье Г. В. Костырченко. В целом автор агрессивно бездоказателен в своих рассуждениях, впрочем, как равно агрессивно бездоказательны авторы, с которыми он полемизирует. Там, где исследователь вынужден оперировать исключительно гипотезами и косвенными данными, вряд ли стоит требовать доказательств. Достаточно удовлетвориться предположениями. Факты, рассмотренные Костырченко в цитируемом фрагменте, подтверждены документально, но и предположения любопытны и представляются мне оправданными. Единственное – в свете выше сказанного, я бы отказался от «спонтанных» идей, «случайности» встреч, «непродуманности» или «резкости» высказываний по крымскому вопросу в присутствии советского генерального консула и прочих «вдруг» и «самовольных решений и предложений», которыми «обманулся» Михоэлс и т. д. Можно не сомневаться, что все было продумано, обусловлено, подготовлено и объяснено интеллектуальной обслугой хозяев Федеральной резервной системы США, в том числе и джойнтовцем Дж. Н. Розенбергом. Причем игра велась на «благодарную публику» с участием посвященного в нее Михоэлса. «Благодарной же публикой» стали ничего не ведавшие и принимавшие все разговоры за чистую монету сексот Фефер и разведчик Киселев.
Цитирую: «Вместе с тем есть все основания полагать, что превращение “крымского проекта” из неясной идеи, спонтанно возникшей в головах руководителей ЕАК, в насущную, жизненно важную и конкретную цель произошло только в ходе триумфальной поездки посланцев советского еврейства по Америке. Во многом этому способствовали встречи Михоэлса и Фефера с Джеймсом Н. Розенбергом… горячим сторонником проводившейся при поддержке советского правительства еврейской сельскохозяйственной колонизации Крыма. До появления на горизонте Биробиджана территория Крыма официально рассматривалась как наиболее подходящее место для еврейской автономии.
Розенберг прежде не встречался ни с Михоэлсом, ни с Фефером. Познакомились они, таким образом, только летом 1943 года в Нью-Йорке. Правда, не известно, в какой именно день. На предварительном следствии Фефер показал, что это случилось в конце июня 1943 г., хотя позже, на процессе, называл уже 8 июля, уточнив, что встреча состоялась на нью-йоркском стадионе “Поло-Граунд” сразу по завершении массового митинга солидарности в честь посланцев Москвы. Возможно, Розенберг после митинга пригласил новых знакомых на свою загородную виллу, где, по словам Фефера, за обедом и произошел первый разговор о Крыме. Несмотря на то что Фефер, возможно, перепутал день этой встречи (прошло ведь шесть лет), достоверность того, что она состоялась, в общем-то не вызывает сомнений. И хотя беседа на вилле носила неофициальный характер, при ней присутствовал и советский генеральный консул Е. Д. Киселев[339], взявший на себя обязанности переводчика.
Никто, кроме Фефера, на процессе по “делу ЕАК” уже не мог поведать о личных встречах с американцами в 1943 г. Опираясь, за неимением лучшего, на его досудебные показания (предварительно очищенные от тенденциозной редактуры следователей) и на сказанное им затем перед судом, попытаемся реконструировать беседу, состоявшуюся шестьдесят лет тому назад в загородном доме американского миллионера-благотворителя.
После обычного светского обмена любезностями первыми, видимо, перешли к делу, “взяв быка за рога”, гости, попросившие Розенберга ходатайствовать перед руководством “Джойнта” о немедленном оказании материальной помощи и советским евреям, и другим нуждающимся в СССР. На что тот резко возразил: “Вы только просите, а толку от вас никакого! Вспомните – в связи с созданием еврейской колонии в Крыму мы ухлопали свыше 30 миллионов долларов, а что проку? Крым не ваш, вас оттуда выгнали…” Потом после паузы, призванной усилить эффект, произведенный его решительными словами, Розенберг, несколько смягчившись, продолжил: “…Если советское правительство разрешит заселение Крыма евреями, мы (“Джойнт”. – Г.К.) будем оказывать вам материальную помощь”. И произнес в конце концов мечтательно: “Роскошное место Крым. Черное море, Турция, Балканы…” Припомнив на суде эту последнюю, в чем-то, быть может, двусмысленную фразу, Фефер поспешил уточнить: Розенберг имел в виду только то, что Крым – завидное место для будущей еврейской республики, и прямого разговора о превращении Крыма в военный плацдарм против СССР (вопреки версии следствия!) не было.
В словах Фефера, положенных в основу данной реконструкции, присутствовала, разумеется, большая доля истины, в чем можно наглядно убедиться, сопоставив их с подлинным документом “Джойнта”, где отражено официальное отношение этой организации в 1944 г. к мнению Розенберга по поводу Крыма. К мнению, которое, безусловно, сложилось и результате встреч с Михоэлсом и Фефером:
“Г-н Розенберг настаивает на том, чтобы мы запросили г-на Киселева, советского Генерального консула в Нью-Йорке, о намерениях СССР – в надежде, что ‹Джойнт› сможет принимать участие в восстановлении там (в Крыму. –