[421] об их последних работах. Режиссер позвал обоих к себе в гостиницу на 20.30 вечера. Тогда же Соломон Михайлович сообщил, что они с Голубовым приглашены на 22.00 к секретарю ЦК КП (б) Белоруссии М. Т. Иовчуку[422]. В назначенное время актеры пришли в гостиницу, но дежурная по этажу сообщила им, что Михоэлс и Голубов куда-то срочно вышли и просили их подождать. Сокол и Арончик ждали до 23.00, решили, что москвичи задерживаются на аудиенции у Иовчука, и ушли. Утром Ю. С. Арончик пришла в гостиницу, чтобы проводить Михоэлса в Москву, и узнала, что он до сих пор не вернулся.
Пока все рассказанное Арончик подтверждается независимыми источниками. А вот детали многое подвергают сомнению. Рассказы о предчувствиях и самого Михоэлса, и его окружения оставим любителям театрального нагнетания атмосферы. Рассказы о замеченной слежке за Михоэлсом отнесем к категории анекдота. Разве возможно не смеяться «откровениям» той же Арончик: «Что навсегда врезалось в память и осмысливается теперь иначе, так это странная группа из четырех-пяти мужчин, пробежавшая, протопавшая тяжелыми сапогами мимо нас, когда мы вдвоем, Михоэлс и я, чуть поотстали от остальной компании, и между нами и спутниками образовался небольшой интервал. В этот интервал и рванули громыхавшие сапогами субъекты. Мы даже отпрянули, Михоэлс схватил меня за руку. Очень уж неприятные ассоциации вызвала экипировка пробежавших: все в сапогах, в одинаковых шляпах и одинакового силуэта плащах. Человек импульсивный, очень впечатлительный, Соломон Михайлович не сразу успокоился, не сразу пришел в прежнее состояние»[423]. Или не комичны ли изыскания современного журналиста Е. Жирнова: «В тот же вагон сели два боевика. Они отвечали за то, чтобы Михоэлс не попытался сойти с поезда по пути. В Минске решили за жертвой не следить. Ликвидаторы хотели, чтобы он почувствовал себя в безопасности. К тому же о каждом шаге Михоэлса в МГБ сообщал Голубов»[424].
От таких откровений порой кажется, что либо Сталин и советские спецслужбы до энуреза боялись Михоэлса и по этой причине совершали дилетантские глупости за глупостями, либо сам Михоэлс – Джеймс Бонд во плоти. В любом случае выходит, что за поездкой режиссера в Минск следил чуть ли не весь офицерский состав Лубянки, то и дело высовывая из-за угла свои жандармские рожи. Невольно возникает вопрос: почему шумно арестовать и втихую убить гораздо более знаменитых в мире и почитаемых иностранцев Х. Эльриха и В. Альтера ни Сталин, ни Берия не опасались, а вот ради тайны устранения Михоэлса поставили на уши все МГБ СССР?
О минских событиях вообще рассказывать жутко: оказывается, что ради сокрытия тайны убийства хилого стареющего театрального режиссера-еврея, который всего один раз за всю жизнь случайно промелькнул рядышком с небожителями США и Великобритании, собрался высший генералитет Белоруссии! А решение об этом принимало аж Политбюро ЦК ВКП (б)! Это при том, что для убийства строго охранявшегося Л. Д. Троцкого в чужой стране Мексике тому же самому подразделению, которое якобы устраняло Михоэлса, понадобились лишь личный приказ Сталина и всего два штатских фанатика – и никаких проблем. А чтобы взорвать самого гауляйтера оккупированной (!) Белоруссии Вильгельма Кубе и сталинского решения не понадобилось – те же самые спецы обошлись работой всего двух девиц. Об устранении Степана Бандеры в ФРГ и говорить не приходится: один агент, один укол цианистого калия в подъезде через трубочку свернутой газеты – и Степана нет! Спрашивается, что политически в мировом масштабе представлял собой Михоэлс в сравнении с вышеназванными жертвами советских спецслужб, чтобы у себя дома они устраили вокруг бедняги такую тупую катавасию? И какая толпа агентов оказалась вовлеченной в столь «секретную» операцию?
Но вернемся к неточностям, которые смущают исследователей.
Первая. Командующим Белорусского военного округа в 1946–1949 гг. был генерал С. Г. Трофименко[425], недавний знакомый и приятель Михоэлса. Они дружили семьями. Вот что написала из Израиля дочь генерала Л. С. Эйдус[426] исследователю жизни великого режиссера писателю Б. Я. Фрезинскому[427] (в пересказе): «…о фразе, что Михоэлс, находясь в Минске, у генерала Трофименко вообще не был. Л.С. пишет мне: был и даже ночевал! Об этом И. Д. Трофименко[428] рассказывала ей летом 1953 года, когда Л.С. приехала из Ленинграда к отцу, лежавшему в госпитале и к тому времени пережившему уже семь инсультов. В ее рассказе есть деталь из тех, что обычно не забываются: “Когда Михоэлс был у нас в Минске и остался ночевать, то после ванны я ему дала Сережин халат; это было очень смешно, мы веселились”. (Действительно, – поясняет Л.С., – 196 см. роста отца и Михоэлс, рост которого, я знаю, был ниже среднего.) Напомнив о дружбе Михоэлса с отцом, Л.С. замечает: “Поэтому, когда Михоэлс отправился в Минск, было естественно, что они встретились в хлебосольном доме моего отца”»[429]. По расчетам Фрезинского Михоэлс ночевал у Трофименко 8 января. Таким образом, он ушел с банкета в ресторане гостиницы «Беларусь» раньше срока и один. Если учесть запрет на алкоголь в связи с уколами после укуса собаки, это вполне логично. Об уколах, после которых алкоголь становится смертельно опасным, не знал ни один свидетель тех дней, ни сочинители позднейших официальных «разъяснительных» записок, в которых были расписаны кутежи Михоэлса в минских ресторанах. И. Д. Трофименко, наоборот, рассказывала о простой дружеской встрече, отчего ее рассказу более других веришь. Да и минская посмертная экспертиза подтвердила, что алкоголя в крови режиссера не было.
Второе. Михоэлс ушел в гости один. Следовательно, не такую уж строгую слежку вел за ним Голубов. Видимо, он осуществлял обыкновенный повседневный надзор, под которым находилось большинство руководящих работников страны и часть наиболее влиятельной в обществе интеллигенции. Так что в заговрщики записали Голубова напрасно. Еще забавнее звучит версия, будто генерал-полковник Трофименко (командующий Белорусским военным округом!) шпионил за Михоэлсом при подготовке его убийства. Никакое МГБ не в силах принудить боевого генерала заниматься такими глупостями.
Третье. Самое важное во всей этой истории. Утром 11 января Михоэлс столкнулся в холле гостиницы «Беларусь» с невесть откуда взявшимся там И. С. Фефером! Режиссер был очень удивлен и раздражен неожиданным появлением «соратника». Фефер смутился и сбежал. О случившемся Соломон Михайлович в тот же день рассказал по телефону своей дочери Н. С. Вовси-Михоэлс[430]. Но 12 января разговор «соратников» все же состоялся. Встретились они в ресторане «Беларуси». О чем говорили, не известно. Разошлись около 18.00, а через два часа после этого, в районе 20.00, Михоэлс и Голубов сорвались и ушли пешком в неизвестном направлении. И это при том, что они сами предупредили консьержку о договорености встретиться с артистами БелГОСЕТа в 20.30 и вряд ли забыли о назначенной на 22.00 аудиенции у секретаря белорусского ЦК.
О причине спешного ухода москвичей неведомо куда напридумано много бездоказательных версий. Но о том, что уход этот наверняка связан с тем, что сказал Михоэлсу Фефер в холле гостиницы «Беларусь», никто даже не задумывался. Более того, ни в мемуарной, ни в исследовательской литературе нет ни слова о реакции Фефера на смерть Михоэлса. Ведь он фактически стал последним знакомым человеком, с кем перед смертью встречался режиссер. Кому как не Феферу рассказывать о последних часах жизни национального гения, пусть даже шепотом. Нигде ни слова!
Далее официальная версия рассказала следующее. В 7 часов 10 минут утра 13 января 1948 г. рабочие, спешившие на работу к утренней смене, обнаружили около строившейся трамвайной линии на перекрестке улиц Ульяновская и Белорусская[431] два трупа. Это и сегодня довольно глухое место, хотя и в центре города. Сперва они увидели торчавшие из сугроба ноги, решили, что валяется пьяница. Вытащили труп Михоэлса и вызвали милицию. При первичном осмотре неподалеку обнаружили останки Голубова. Впрочем, следователи составили рапорт о первичном осмотре места гибели людей. Дадим им слово: «…два мужских трупа, лежащих лицом вниз. Около трупов имелось большое количество крови. Одежда, документы и ценности были не тронуты… У обоих оказались поломанными ребра, а у Голубова-Потапова также и правая рука в локтевом изгибе. Возле трупов обнаружены следы грузовых машин, частично заметенные снегом. По данным осмотра места происшествия и первичному заключению медицинских экспертов, смерть Михоэлса и Голубова-Потапова последовала в результате наезда автомашины, которая ехала с превышающей скоростью и настигла их, следуя под крутым уклоном…»[432] Надо отметить, что в том месте, которое сейчас показывают как место гибели москвичей, никаких уклонов нет – ровные полосы дорог.
К расследованию трагедии подключились московские следователи. Ходили слухи, будто во главе группы стоял знаменитый специалист Л. Р. Шейнин[433]. Якобы он прибыл в Минск, удостоверился в том, что речь идет о дорожно-транспортном происшествии, и уехал. Факт участия Шейнина в расследовании и вообще о его поездке в Белоруссию зимой 1948 г. служебной документацией (комнадировочные и др.) не подтверждается.
В рапорте московских следователей заместителю министра внутренних дел СССР генерал-полковнику И. А. Серову