Потом мы услышали шаги по замерзшим листьям, но никого не было видно. Через несколько секунд мы увидели немецкую шинель, и решили, что это немцы, но оказалось, что это Ваня Щербина. С ним были два бойца. Я поднялся, поздоровался, попросил закурить. Они вытряхнули мне последний табак. Ваня передал мне записку от комбрига Федоренко, но я читать не смог, слезы лились из глаз, плакал, как дитя.
Тогда Щербина сказал – Брось читать, потом прочтешь, лучше покушай. Он принес мясо, пышки и катык.
Они нас опять замаскировали и ушли, сказали, что придут через три дня.
Мы экономили продукты, понимая, что товарищи могут быть убиты. Только на седьмые сутки появился Щербина и двое бойцов. Передали записку Федоренко: «Посылаю тебе трех бойцов, чтобы они за тобой ухаживали и снабжали продуктами. Крепись пока. Скоро проклятые уйдут, мы тебя возьмём». Дальше он писал, что румыны находятся на Колан-Баире, Стреляном лагере, Яман-Таше, Третьей казарме…
Ваня решил найти более удобное место и перенес меня туда. Соврал, что это близко – метров пятьсот, а оказалось два километра. Это была маленькая совсем незаметная пещера. Меня затолкали туда. Потом влезла Вера. Наносили в пещеру дров, но пока ходили, потеряли зажигалку. Я разрядил несколько патронов, высыпал порох, ударил капсуль и получил огонь. Ребята развели маленький костер. Потом выход завалили веткам, и они ушли за продуктами. Прошло ещё два дня. Вечером ребята вернулись, принесли мясо, фасоли. Из принесённого парашюта мне сделали бинты и стали меня перевязывать. Октябрь Козин прислал марганцовку и я обработал раны. Прошло ещё три дня. Из отряда пригнали четырёх лошадей. Меня вытащили из пещеры. При этом Ваня Щербина каждый раз забирался по пояс в воду. Меня уложили на сани. Там была хорошая перина, подушка, одеяло. Я полулежал и всё видел вокруг. Снег был по колено. Из Шумулинской балки мы выехали на Баксан. Я сам себе не верил, что остался жив. В 3-й казарме, у Стреляного лагеря увидел много партизан. Все закричали: Ваднев приехал. Степанов подбежал, поцеловал меня. Я оброс весь, был с бородой, так как не брился шестнадцать суток. Пришел командир бригады. Я хотел приподняться, но не смог. Меня положили под скалу. Первая ночь была трудная, холодно, раны разболелись. На следующий день оборудовали палатку, поставили в неё железную печку. Я разделся, искупался по пояс, Вера помыла мне голову. Командир дал чистое белье. Вечером сказали, что повезут на Большую землю» [8, с. 78–79].
В полдень 3 января в Васильковскую балку вошел взвод кубанских казаков, которые служили в одном из подразделений Вермахта. На всех была красивая казачья форма и свастика на плече. Спрятавшийся за кустом, Витя Лазоркин увидел, как кубанцы добивали раненых.
В середине января в Васильковской балке состоялись похороны. Были использованы воронки от бомб. Три братских могилы. Как-то так получилась, что через два десятилетия на поверхности сохранилась только одна, на которой нами, в ту пору комсомольцами симферопольского автобусного парка и был поставлен памятник Андрею Власовичу Подскребову, который в 1941 году был директором автобазы «Союзтранс», так тогда назывался автобусный парк, потом в Севастополе попал в плен, находился в концлагере «Картофельный городок», бежал. Погиб в Васильковской балке.
Судя по тому, что писалось, а точнее умалчивалось в мемуарах наших партизанских руководителей, я понял: о Васильковской балке старались забыть.
В семидесятые годы я часто встречался с Николаем Дмитриевичем Луговым и с непростительной юношеской прямотой спросил его: «Признает ли он ошибкой призыв мирного населения идти под защиту партизан». Николай Дмитриевич обиделся и как-то торжественно сказал, что они выполняли директиву ЦК о призыве населения идти в партизаны, что и в Белоруссии, и на Брянщине были целые партизанские районы, где население составляло партизанские республики. Я понял, что дальше спрашивать бесполезно.
В архиве сохранилась стенограмма беседы с Екатериной Камардиной, в которой она рассказывала о происшедшей на ее глазах трагедии в Васильковской балке. Меня поразили её слова: «Однажды, сразу после этих событий я встретила, какую-то женщину, которая, как и я, чудом там выжила. Накануне, она видела меня в гражданском лагере, где я проводила политинформацию, рассказывала сводки с фронта, говорила о скором освобождении…
– Вы во всём виноваты. – бросила она мне в лицо. Я не знала, что ей ответить» [8, л. 149].
Захваченное в лесу население, немцы с помпой провели через весь город в концлагерь совхоза «Красный». В период пред-эвакуационной паники концлагерь «Кратофельный городок» был эвакуирован. Вот тогда и был создан новый лагерь, на северной окраине Симферополя на территории совхоза «Красный». Он стал самым страшным в Крыму лагерем – лагерем уничтожения. Симферопольцы это прекрасно знали. Когда люди увидели, куда их ведут, то женщины стали отдавать прохожим своих детей, в надежде хоть так спасти им жизнь.
Много лет я пытался проследить хоть бы одну судьбу такого ребенка, и удача улыбнулась мне, как ни странно, в Севастополе. В ту пору я собирал материал об истории симферопольского автодорожного техникума и приехал в Севастополь, к одной из первых выпускниц. В девичестве звали её Варвара Граббе, теперь, когда она уже ушла из жизни я могу назвать её фамилию. В годы войны она оставалась в оккупации, случайно оказалась на улице, когда вели колонну пленных партизан. Кто-то протянул ей в руки двухлетнего мальчика. Теперь это её сын, офицер Черноморского флота, который и не подозревает о страшной судьбе, постигшей его родную семью.
В большом Приказе Крымского штаба партизанского движения № 48 от 1 марта 1944 года очень суровой критике было подвергнуто партизанское руководство в Крыму за понесённые потери в период с 29 декабря 1943 по 8 января 1944 года. Правильно указывалось на отсутствие маневра, что сделало более эффективным действия артиллерии и авиации противника, отмечалась неоправданная смена командиров 5-й бригады: Филипп Соловей, Николай Шестаков, Иосиф Москалев, Семён Осовский и опять Филипп Соловей.
Оправившиеся от прочеса отряды оказались очень неравноценными. Некоторые практически прекратили существование. Когда общая картина стала достаточно понятна, то в Крымском штабе партизанского движения были вынуждены провести очередную и, как оказалось, последнюю реорганизацию. Приказом № 9 от 29 января 1944 года Центральная Оперативная Группа упразднялась. В районе действия 1-й, 5-й, 6-й бригад было приказано сформировать Северное соединение в составе 1-й и 5-й бригады. 6-я бригада расформировывалась, а ее личный состав шел на пополнение 1-й и 5-й бригад. В районе действия 4-й бригады сформировать Южное соединение в составе: 4-й, 6-й, 7-й бригад. Был назначен командный состав соединений, бригад, который приведен ниже, но уже с последующими корректировками.
Командир Ямпольский П.Р., комиссар Луговой Н.Д., начальник штаба Савченко В.Е. (25.11.43–20.04.44); Шестаков Н.П. (20.04.44–29.03.44); Саркисьян Г.Х. (29.03.44–20.04.44)
1-я бригада
Командир Федоренко Ф.А., комиссар Степанов Е.П., начальник штаба Саркисьян Г.Х.; (29.01.44–29.03.44); Мозгов С.И. (29.03.44–20.04.44).
5-я бригада
Командир Соловей Ф.С., комиссар Бабичев И.Я., начальник штаба Свиридов Г.Ф.
Южное соединение
Командир Македонский М.А., комиссар Селимов М.В., начальник штаба Аристов А.А.
4-я бригада
Командир Чусси Х.К., комиссар Хайруллаев И.З., начальник штаба Тарнович Е.Н.
7-я бригада
Командир Вихман Л.А., комиссар Сытников Ю.И., начальник штаба Татаринов П.К.
Спустя три недели последовал приказ № 19 от 19.02.44 о реорганизации 2-й и 3-й бригад в
Командир Кузнецов В.С., комиссар Мустафаев Р.Ш., начальник штаба Качанов С.С.
2-я бригада
Командир Котельников Н.К., комиссар Каплун Т.Ф., начальник штаба Ходосевич Е.П.
3-я бригада
Командир. Куликовский А.А., комиссар Джаппар Колесников, начальник штаба Городивский В.А.
Анализируя структуру партизанских формирований в Крыму на протяжении 1941–1944 годов, мы уже отмечали, что названия «район» (1941–1942 гг.), «сектор» (1943 г.) негативно воспринимались партизанами. К февралю 1944 года, наконец, определилась окончательная структура: соединение, бригада, отряд, группа. Только два последних подразделения: отряд и группа без изменений прослужили с ноября 1941 по апрель 1944 года.
О таком подразделении, как группа, следует сказать особо. В сущности, оно не предусматривалось ни одним нормативным документом. Впрочем, в отличие от Устава РККА, где чётко записано: отделение, взвод, рота, батальон, полк, дивизия… Партизанского Устава не было никогда. Уже в ходе войны Центральный штаб партизанского движения издал своеобразное штатное расписание, которое, опираясь на стихийно сложившуюся практику, регламентировало структуру партизанских формирований. Первичным звеном, начиная с ноября 1941 и по апрель 1944 года, неизменно оставалась, доказавшая свое право на жизнь, группа. В ней могло быть и шесть партизан и тридцать. Первоначально, я намеревался определить партизанскую группу, как что-то промежуточное между армейским отделением и взводом. Смущало то, что отделением командуют сержанты срочной службы, а вот взводом – офицеры.
С учетом того, что командиры партизанских групп, оказывается, получали денежное довольствие из расчета 250 рублей в месяц и их всех, кто характеризовался положительно, аттестовали как младших лейтенантов, а политруков групп, с жалованием 125 рублей, тоже аттестовали, как младших лейтенантов, на этом основании без колебаний отношу «группу» к первому структурному подразделению в партизанской иерархии, сопоставимому со взводом в общевойсковом подразделении. Поскольку мое детство прошло в военных гарнизонах Туркмении, то запомнилась грустная шутка: «Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют». Реалии крымского леса были таковы, что рядовыми бойцами вновь становились не то, что командиры групп, но командиры и комиссары отрядов.