А сегодня утром мы увидели другое удивительное зрелище. Это было как видение из прошлого. Встречным курсом к нашему пароходу шли военные корабли. Много кораблей. Сначала восходящее солнце слепило нам глаза, и мы не могли разглядеть флаги, под которыми эти корабли шли. Потом будто пелена упала с наших глаз – назло всему на их мачтах развевались стяги. Только головной и замыкающий корабли несли большевистские флаги. А все остальные были под нашим старинным Андреевским флагом.
Комок в горле и слезы в глазах – значит, это все-таки правда! Один из кораблей покинул походный ордер и направился в нашу сторону. На его мачтах вверх поползли флажные сигналы. Среди нас были и морские офицеры. На пароходе тут же стало известно, что получен приказ лечь в дрейф и приготовиться к приему досмотровой партии… Господи, неужели мы сейчас увидим тех, кто ходит под Андреевским флагом через четверть века после гибели Российской империи!
С корабля спускают катер. Даже без бинокля на его борту видно выведенное славянской вязью такое обычное для русского флота название: «Сметливый». Катер идет к нам…
У борта парохода толпится народ. Взрослые мужчины в возрасте сильно за сорок и молодые люди, зачастую просто мальчики, с нежным пушком на верхней губе. Наши сыновья, выросшие на чужбине. Как плакали их матери, посылая своих детей, как они считали, на верную смерть. Но разве могли они остаться, когда Родина в опасности, когда Родина зовет?
Есть, конечно, и такие, которые надели форму СС и пошли вместе с немцами «свергать большевизм». Пусть они будут прокляты – Краснов и Шкуро. Они не русские и не немцы, они – выродки. Их немного, но, как говорят, ложка дегтя портит бочку меда. Генерал Деникин проклял их в своем послании, проклянем их и мы.
Вместе со мной на пароходе мой старший сын Олег, и Бог миловал, он не успел попасть во французскую армию, которая так быстро подняла руки перед нацистами. Двое младших сыновей и дочь остались в Лионе с матерью. И да помогут им Бог и добрые люди, если мы не вернемся. Война в России идет страшная, не на жизнь, а на смерть…
Как раз Олег и отвлек меня от этих мрачных размышлений. Указывая рукой на катер, он сказал:
– Папа смотри, у них погоны…
Гул удивления прошел волной по пароходу.
Я напряг зрение – это у сына глаза молодые, а я после сорока пяти начал уже сдавать. Хотя что тут непонятного – если над кораблем развевается Андреевский флаг, то матросы и офицеры на нем должны – просто обязаны! – носить погоны. Это просто чудо из чудес – среди матросов с погонами чекист-пограничник с зелеными петлицами. Один. И при том, что странно, не плюется ядом и не смотрит на погоны с ненавистью, как раввин на свиное ухо. И еще интересно: переговаривается он с офицером и вроде как дружески. Прости меня, Господи, и вразуми – что же это такое деется на свете?
Проклиная судьбу, свою жадность и этих непонятных русских, которым не сидится дома, шкипер приказал опустить трап. Как матерый контрабандист, он даже не думал препираться с командиром военного корабля. Знал, что все это может закончиться для него крупными неприятностями.
К трапу, по которому уже поднимались офицер с матросами, через толпу протиснулся генерального штаба полковник Игнатенко. Он самый старший в нашей компании. Ему уже за пятьдесят. В Гражданской войне не участвовал – был в составе Русского экспедиционного корпуса во Франции. Поскольку мы не махновская банда, то офицерское собрание назначило его нашим командиром как самого старшего по званию и опыту. Отчетливо помню, как волновался он тогда из-за оказанного доверия, как тряслись его руки.
Сейчас же полковник подтянут и собран, сапоги начищены до зеркального блеска, гражданская кепка сидит на голове почти как офицерская фуражка. Толпа чуть отхлынула от трапа, оставляя полковника один на один с уже поднявшимися на борт гостями.
Офицер, судя по звездам на погонах – поручик. Фигуры его не видно совершенно. Этому мешает странный, явно форменный жилет, карманы которого битком набиты разнообразным снаряжением. На правом плече, прижатый локтем, висит короткий то ли карабин, то ли пистолет-пулемет со складным прикладом. Лицо у поручика волевое, жесткое, свежий шрам на щеке. Он смотрит на нас доброжелательно, но в то же время словно на ожившие экспонаты в музее. Видно, что это не первая его война. Если Манштейна в Крыму разбили такие же, как он, то я не завидую немцам.
Второй – чекист. Молодой, чуть старше моего Олега. Он насторожен. Но старательно делает безразлично-равнодушный вид. Кобура нагана расстегнута, но и только. Руку он старается держать подальше от рукояти. По мелким движениям, выражению лица и прочим, почти незаметным признакам видно, что мы внушаем ему легкое опасение. А поручик со шрамом – какое-то непонятное уважение, смешанное с робостью.
Матросы, унтер и два рядовых – внешне полная копия своего командира. Такая же форма со снаряжением, такие же карабины, такие же жесткие лица, смотрят – как целятся.
Немая сцена – прямо как у Гоголя. Потом поручик прикладывает руку к черному берету:
– Старший лейтенант Никитин, морская пехота Черноморского флота. С кем имею честь?
Рука, приложенная в ответ к кепке, слегка дрожит. Но полковник старается держать марку, внешне сохраняя спокойствие.
– Генерального штаба полковник Игнатенко Виктор Петрович, – говорит он. – Скажите, старший лейтенант, что все это значит? Чекист и офицер, чуть ли не в обнимку! Андреевский флаг рядом с советским!
Поручик таинственно улыбнулся.
– Уважаемый Виктор Петрович, вы же закончили Академию Генерального штаба, и не мне вам объяснять, что есть вещи, которые знать должны далеко не все. Начальная причина всех последних событий – это секрет, который опасен для тех, кто его узнает. Вон, к примеру, Черчилль помер, узнав нечто… А ведь такой живучий был, собака.
– Гм, – прищурился полковник, – а я вот грешным делом думал, что Англия ваш союзник… А вы так о Черчилле…
– Союзники бывают разные, господин полковник, иные – такие, что и врагов не надо, – усмехнулся поручик.
Полковник Игнатенко, очевидно, был того же мнения, потому что пожал плечами и кивнул:
– Наверное, вы правы, поручик, эти «джентльмены» ищут лишь для себя выгоду и ради нее могут ударить союзника ножом в спину. Попомните мое слово, с господином Сталиным, как только пропадет в нем нужда, они поступят точно так же.
– С товарищем Сталиным, господин белый полковник! – вдруг нервно выкрикнул чекист дрожащим от ярости голосом.
Мы все напряглись, но поручик быстро разрядил обстановку:
– Товарищ младший сержант госбезопасности, – сказал он спокойным, почти равнодушным голосом, – прошу вас запомнить на будущее – здесь нет белых или царских офицеров. Здесь есть только русские офицеры. Вы помните, что недавно сказал товарищ Сталин: «Гражданская война закончилась, забудьте. Все, кто хотят сражаться с фашизмом, должны получить возможность это сделать», – так что задумайтесь над словами Верховного Главнокомандующего.
Это нравоучение поручика подействовало на чекиста как ушат холодной воды. Он отошел к трапу и больше участия во происходящем не принимал. А мы были удивлены и озадачены.
Поручик тем временем снова повернулся к полковнику Игнатенко.
– Виктор Петрович, надеюсь, я не ошибся: среди здесь собравшихся все русские офицеры?
– Нет, господин поручик, вы не ошиблись, мы все русские офицеры и хотим защищать Россию от напавших на нее германцев. Как сказал Антон Иванович Деникин, во искупления греха Гражданской войны. Мы хотим попасть на Родину вместе с нашими сыновьями… У кого они есть, конечно. Мальчики, понятно, еще не офицеры, и мы считаем их кем-то вроде вольноопределяющихся.
Поручик пробежал взглядом по лицам собравшихся. На некоторых из них отчаянье, упрямство, надежда, наивная решимость «искупить кровью». Видимо, довольный увиденным, он кивнул:
– Хорошо, господин полковник. Скажите, какова ваша конечная точка назначения?
Ответ полковника Игнатенко был коротким, как последняя затяжка сигаретой приговоренного к расстрелу:
– Севастополь!
– Отлично, – кивнул поручик. – В Севастополе вас встретят. Мы предупредим кого нужно. – Он как-то странно прижал ухо к плечу, будто вслушиваясь в нечто, что было внутри него. – Да, так точно. – Потом поручик снова посмотрел на полковника: – Виктор Петрович, на сборном пункте в Севастополе все желающие настоящего дела пусть спросят гвардии майора Тамбовцева. Он вас определит в бригаду генерал-майора Бережного. За сим, господа, позвольте пожелать вам благополучного плавания. Нам пора. И не бойтесь, все будет хорошо.
Сразу после этих слов по трапу в катер спустился сначала сержант-чекист, потом матросы, а последним поручик Никитин. Взвыл мотор, и, оставляя за собой белопенный след, катер рванулся к кораблю. Мы все стояли, как громом пришибленные.
– Да, дела, – сказал кто-то. – Ничего не пойму. Дело ясное, что дело темное.
– Ничего не сказал, – ответил другой голос, – но обнадежил.
А я вспомнил, что когда-то году этак в шестнадцатом, довелось мне встретиться на фронте со штабс-капитаном Василевским. Хоть и было то знакомство шапочным, но вырос Александр Михайлович в Красной России в большого человека. Генерал-лейтенант, фронтами командует…
Эх, может, в восемнадцатом не к белым надо было идти на Дон, а к красным – в Москву? Кто знает, может, и лежал бы я сейчас в сырой земле, как поручик Тухачевский? А может быть, и армиями и фронтами бы командовал? Размечтался ты, Петр Петрович, жизнь ведь уже не переиграть…
Одно ясно – кто на свою землю под чужим знаменем придет – проклят будет, кто за свою землю ляжет – свят. Может, потому мы, белые, красным проиграли, что связались с Антантой и, поверив щедрым обещаниям «союзников», призвали в Россию на помощь всякую заморскую дрянь – англичан, французов, японцев, турок, германцев, американцев и даже поляков… Где-то, говорят, даже греки отметились. Потому и проиграли ту войну, что, ослепленные ненавистью, землю свою предали. А те, у которых и по сей час пелена с глаз не спала, Гитлеру в СС служат, с большевизмом воюют…