[978], у которого будто обрезали нос и уши и отобрали казну в Москве. А хлопочет Менглы-Герай потому, что к нему «Салтан Баязитов сын, салтан Ахмет, Амаси и Самсона и Токата тех городов князь, просити… человека своего и грамоты прислал»[979]. При этом Менглы-Герай, для большей убедительности, вероятно, приводит такие будто бы подлинные слова принца Ахмеда: «Нас Баязитовых детей много, меж нас от тебя ко мне то дело мое сделаешь, всесветных кун боле того мне дашь»[980]. Факт этот тем знаменателен, что принц Ахмед адресуется к посредничеству хана, в то время как в Кафе сидел его родной брат Мухаммед, в которому всего естественнее было бы обратиться для улажения дела, имевшего международное значение, ибо Ахмед, претендуя за обиды своего купца, считает ложными жалобы на притеснения русских купцов в Токате. «Великого князя Ивановы многие гости в наш в Токат ходят, и мы у тех гостей толко возьмет гостем силу учинили, молвят; в лихом имени будем, молвя, не учиним», читаем мы слова принца Ахмеда в слепом переводе ярлыка Менглы-Гераева. Дело делом, а в таком тоне обращения принца к Менглы-Гераю нельзя не заметить некоторого заискивания, может быть даже подсказанного ему доброжелательным отцом, чтобы иметь в Крымском хане на всякий случай лишнего друга и союзника. Оба они, и отец и сын, опасались беспокойного и свирепого нравом Селима, и совершенно основательно.
Этот опиумоед, галлюцинат и поэт уже рано обнаружил свои стремления, когда под разными предлогами требовал от отца посадить его наместником более близкой к столице провинции, между тем как отцу хотелось его услать куда-нибудь подальше. Но упрямый Селим знал слабохарактерность отца и умел преодолеть его волю своей настойчивостью, поступая прямо наперекор отцу, без опасения быть за это строго наказанным. Когда он был губернатором Трапезунда, сыну его Сулейману, впоследствии знаменитому султану, дед султан Баязид хотел дать в управление г. Болы в Худавендгяре в Малой Азии; но принц Ахмед счел это неудобным для себя, и Сулейману дан был пост губернатора в Кафе[981]. Задумавши во что бы то ни стало утвердиться где-нибудь в Румилии, поближе к Стамбулу, Селим сперва перебрался в Кафу под предлогом желания повидаться с сыном. Там он будто бы взял в свое владение семьсот тысяч наделов земли и водворил на них своих людей[982]. Отсюда он отправился в Румилию с отрядом, большая часть которого состояла из татар[983]. Там у них дошло дело до открытого столкновения с отцом. Селим потерпел поражение и на корабле бежал опять в Кафу на свидание с своим любезным сыном[984]. Вот это вторичное пребывание Селима в Крыму особенно достойно примечания, потому что о нем говорят многие турецкие и татарские историки, и все различно.
Сейид-Мухаммед-Риза и автор «Краткой Истории» передают это событие в таком виде. «В те поры, – говорят они, – султан Селим-хан, по воле промысла Божия, будучи разбит и обращен в бегство в сражении, происходившем близь Чорлу в окрестностях деревни Ограта, сел на корабль в Ах-ёлу или в Варне и отплыл в Кафу, бывшую тогда под управлением сына его царевича Сулеймана. Так как у него было намерение вторично сразиться с отцом, то он, оставив сына в Кафе, отправился в Бакчэ-Сарай. Менглы-Герай хан вкупе со всеми султанами и эмирами вышел ему навстречу, оказал всякий почет и уважение, приняв его как гостя[985]. Когда же чрез несколько времени он, объявив хану о своем намерении, стал просить его отрядить в помощь ему тысяч 10–15 татарского войска под начальством одного из султанов, то умный, опытный и дальновидный хан тотчас сообразил, что любовь и дружба татар с Высокой Державой была очень велика, и что послать в ее пределы все войско значило бы отвратить ее от татар и потерять на будущее время всякое доверие. Он не поддался воззрению Селима; да и вовсе отказать-то не счел целесообразным, и потому отрядил из сыновей своих Сеъадет-Герая с некоторым количеством войска на помощь ему»[986].
Этот рассказ довольно правдоподобен: он как нельзя более согласуется с осторожным и предусмотрительным образом действий умного Менглы-Герая, который не мог слишком уже явно стать на сторону Селима, после того как он проиграл сражение и чрез то утерял шансы на счастливую будущность. Родственные же связи, а отчасти, может быть, еще и надежда на возможность успеха Селима, не позволили в то же время Менглы-Гераю вовсе отказать Селиму в помощи, и он оказывает эту помощь, только в довольно скромных размерах.
Турецкие же историки не могли в этом случае поступиться своей национальной гордостью и изображают Селима чрезвычайно как важничающим во время вторичного посещения им Крымского хана. По их словам, хан будто бы сам старался всячески утешить и ободрить потерпевшего фиаско Селима и предлагал ему в его распоряжение татарское войско; но он будто бы с гордостью отверг это предложение, находя неприличным наводнять владения достославных предков своих какими-нибудь татарами. Мало того: когда Менглы-Герай предлагал Селиму руку дочери своей, то он будто бы отверг и это предложение. Передавая этот факт, историки ссылаются на Бали-пашу, современника описываемых происшествий[987]. Другие же, как например автор прибавления к истории Сеъад-эд-Дина, а также неизвестный автор сочинения, переведенного Дицем, прибавляют еще одну тенденциозную подробность, также ссылаясь на Бали-пашу. Они говорят, что Селим придержал своего коня, заметив, что ехавший ему навстречу Менглы-Герай вздумал было остановиться и ждать, пока Селим сам подъедет к нему первый[988]. Но Гаммер-Нургшталль, ссылаясь на другие источники, объявляет рассказ турецких историков о поведении Селима не заслуживающим доверия. Неверно они говорят и о том, что будто Селим отверг руку дочери Менглы-Герая, ибо он уже раньше того был женат на ней[989].
Крымские же историки, для большого беспристрастия, вероятно, к своему собственному пересказу вышеприведенного события присовокупляют также целую статью о том же самом предмете из истории Нишанджи-паши – Сейид-Мухаммед-Риза предпосылает этой статье такую оговорку: «Так как подробности о крымском походе[990], собранные и сгруппированные в дивной истории Нишанджи-паши, несколько противоречат повествованиям бедняка сего[991], то они и приводятся здесь слово в слово». Автор же «Краткой Истории» опять слишком уже сократил рассказ Нишанджи-паши, выпустив некоторые существенные подробности[992]. Вот что мы читаем в этой статье.
«С Божия соизволения направленные на пределы Кафы действия падишаха небожителя[993] способствовали лишь вкушению жителями благомилостей господних. Это светило веры и государства, блеск очей султаната и калифата в доме Османовом, было факелом, озаряющим здание веры мусульманской. Но ему еще надлежало смахнуть пыль заблуждения, нанесенную на зеркало веры вчинаниями восставших в пределах благоденственного и правоверного Рума тиранов-притеснителей и затеями заблуждающихся супротивников, и очистить ясное лицо ее. Но осуществление этих счастливых намерений зависело от благоприятного свидания с находившимся в той стране татарским ханом. По требованию обстоятельств, господин падишах, посадив в Кафе своего благополучного царевича, сам в том же году отправился повидаться с покойным Менглы-Герай-ханом, бывшим в то время ханом татарских стран. А Менглы-Герай-хан был человек честный, правдивый, ведавший исламские дела согласно шариату, правоверный суннит, удачливый, натуральный и благовоспитанный. С султаном Баязидом у них были самые искренние, братские отношения. В грамотах, писанных от его Высокого Порога хану, говорилось: «Ваша сторона, убежище братства». Когда господин падишах, выйдя из Кафы, направился в его сторону, то хан, узнав об этом, встретил его со всем татарским войском, со всей свитой и церемонией, в сопровождении всех султанов, аянов, огланов и мурз. Выказав всякого рода почести, он исполнил все обычаи и требования гостеприимства: ни в чем не оплошал и не промахнулся. Встреча их была причиной всеобщего спокойствия и радости. В то время как падишах выше описанным образом из Трапезунда отправился со всеми своими детьми и свитой в Кафу, сердцем султана Ахмеда овладела тоска и забота, страх и смятение. Вот что ему пришло в голову: «Наверное брат мой оттуда прямой дорогой пошел в Румилию и, обеспечившись теми путями, примется за дела управления». Встревоженный, он пишет хану письмо с такого рода покорнейшей просьбой: «Брат мой Селим нашел у вас прибежище. Его цель пробраться в пределы румилийские; но если вы ему не поможете, это ему не удастся. Вот наш скромный его величеству хану подарок, состоящий в высочайшей грамоте, по которой все находящиеся в кафской области владения, в особенности со всеми девятью славными и известными крепостями, пусть будут ваши, только не пропускайте пожалуйста в ту сторону моего брата». Письмо это было прислано с нарочитым человеком.
«Случилось так, что именно во время встречи падишаха с ханом туда явился человек султана Ахмеда и доставил хану письмо его. Когда хан узнал, в чем дело, сердце его пришло в смущение. Он в рассеянии думал: “Если у вступившего в нашу территорию царевича есть намерение перебраться в Румилию, то препятствовать ему не подходяще вам: это было бы неблагородно”. Он был расстроен этим.