Грязные ладони сжались в кулаки, Глеб все так же не поднимал голову, но все тело его напряглось, готовясь к удару. От ярости кровь ударила в голову, разведчик был потрясен обвинениями в измене. Единственное теперь, что он хотел, — это с размаху врезать Тарасову по лицу и ударом кулака заставить того замолчать. Ударить Глеб не успел: к энкавэдэшнику шагнул Саша Евсюков, на его бледном, перемазанном грязью лице по-детски дрожали от обиды губы:
— Вы что, вы что такое говорите. — От волнения парень совсем забыл и про воинский устав, и про субординацию. Он наивно хотел объяснить особисту, что они только что мужественно, под шквалом пуль пытались выполнить задание, что все его обвинения не имеют смысла. — Мы же там были, я сам там был. Мы почти дошли! И капитан Шубин, он нас вывел обратно, иначе мы все бы там погибли! Мы добудем «языка»! Я уверен, я знаю. Егора ранил немецкий снайпер, разве такое можно подстроить?! Что вы такое говорите, как вам в голову это пришло? — Выросший в интеллигентной семье, Саша был смятен ужасными подозрениями майора, и оттого в его голове был сплошной сумбур. — К холмам не подобраться, уже все нам говорят. Не надо по земле, там мины, там обстрел с холмов. Надо с воздуха, с самолета! Ведь забрасывают же разведчиков с воздуха с парашютами! Я готов прыгнуть с парашютом в тыл врага, я в ДОСААФ занимался, у меня десять прыжков! Я расскажу как, научу других. — От молчания Тарасова, который на несколько секунд оторопел из-за наглости новичка, Евсюков еще быстрее затараторил: — Вы зря не верите и думаете, что капитан Шубин предатель. Задачу боевую невозможно выполнить. Это вам же говорили, из-за этого Морозко погиб! Мы же так все погибнем! Надо по-другому действовать, если не получается с земли, надо с воздуха!
Рот у особиста открылся в беззвучном крике, из-за удивления он несколько секунд не мог выдавить из себя ни одного слова. Вдруг с размаху он залепил Саше оплеуху, от которой парень отлетел к противоположной стене окопа:
— Молчать! Щенок, ты что себе позволяешь! — Особист повернулся к Глебу: — Научил ублюдков своих! Таких же изменников воспитал! Всех под трибунал, сегодня же напишу донесение! Да вас после такого даже в штрафную роту не переведут, к немцу сбежите в первом же бою! Лично в каждого пулю выпущу по приговору!
Тарасов развернулся и зашлепал сапогами по грязи, а разведчики остались в залитом по щиколотку водой окопе. Дрожащий Саша стоял у стенки с горящей от удара щекой. Часовой молчал, потому что даже не понимал, за что так майор отругал разведчиков и почему записал их в предатели Родины. Он тихо под нос себе пробормотал:
— Во ругачка, ох! Из огня да в полымя.
Капитан Шубин опустился на корточки, в нем будто что-то сломалось. Он никак не мог поверить — неужели и правда он наделал столько ошибок. Морозко погиб, Стукаленко ранен, боевая задача не выполнена, а Пашка Зинчук, самый сообразительный и талантливый из его учеников, дезертировал при первой же возможности…
От горьких размышлений его отвлекло чье-то прикосновение. Серый с ног до головы из-за высыхающей постепенно грязи, Евсюков подошел поближе:
— Товарищ капитан, товарищ капитан, простите, что мы вас так подвели. В первую же разведку глупостей наделали.
— Не говори так, Саша, это я виноват. Я опытный разведчик и сунулся куда не следует, и вас потащил, — с горечью признался командир. — Разведка действует хитростью, умом, а не нахрапом.
Ему было вдвойне горько, что молодые разведчики вместо первого опыта получили такой удар — все их планы рухнули, вместо службы во фронтовой разведке им грозит штрафная рота, где никто не ценит жизни людей.
А Саша в волнении говорил и говорил:
— Что же делать, товарищ капитан? Вы скажите, скажите, как действовать дальше?! Я готов, не надо мне ни обеда, ни чая. Не нужен отдых, сил полно! Плевать на все, только давайте «языка» добудем, чтобы Тарасов не написал на вас донесение! Вы ведь опытный разведчик, герой, у вас столько заслуг и наград. Это несправедливо! Если приведем «языка», то все поймут, что товарищ майор неправ. Давайте другой путь найдем, ночью проберемся к фрицам.
Вместо Глеба ему ответил дозорный:
— Эх, паря, этот путь наши разведчики месяц уже ищут. Пока искали, всех в расход пустили фрицы. Морозко каждый метр тут ползком обследовал, искал щелку у гитлеровцев в обороне на холмах. Упрямый он… — Рядовой вдруг осекся и добавил уже с горечью: — Был.
— Неужели совсем никаких нет вариантов? — Евсюков не мог смириться и упорно перебирал возможности разведчиков. — По флангу пройти, подальше от этих холмов. Зачем туда соваться, там естественная возвышенность, и получается, что противник как будто в крепости, а мы у него как на ладони.
— Справа заминировано все, — терпеливо объяснил парнишке пожилой солдат. — Сколько наших ребят там подорвалось, не счесть. Там к реке дорога, а пить-то хочется. Как охота ополоснуть и тело, и форму, сил нет. Хуже свиней, одежда колом! — Солдат пальцами размял рукав шинели, который торчал будто деревянный от напитавшей его глинистой жижи. — Вот наши и маются, тыкаются в минное поле. Немцы там хитро все обустроили, закопали мины так, что хвостиков не видно, грязюка одна. Ступишь, и на куски разорвет. Вот так вот они нас измором берут: ни голову из окопа высунуть, ни воды набрать.
— Ну а слева что же? Там тоже мины?
— Топи и бурелом. — Мужчина указал заскорузлыми от налипшей грязи пальцем влево и вперед. — Пробраться можно. Наши оттуда по темноте таскают деревяшки для костра. Хоть мокрота сплошная да гнилье, почитай, дым один, никакого жару. Нам и это в радость, согреться чуток. Кости ломит от сырости, вот ведь, вода кругом, и не взять ее. С болот муть зеленая. — Он кивнул на ямку, которая наполнилась серой жижей из грунтовых вод, что сочились из-под земли, и от мороси, наполняющей воздух. — С лужи грязь, через тряпки цедим ее и пьем. Совсем нас Гитлер зажал тут, в наступление надо идти, гнать фашистов с земли нашей.
Саша Евсюков внимательно слушал жалобы старого солдата, внутри него все сжималось от сочувствия к этому человеку. Ему хотелось немедленно кинуться снова в атаку или отправиться в разведку, чтобы уже узнать все расположение обороны противника, тогда, наконец, поднимется батальон в атаку и освободит холмы с железной дорогой от гитлеровцев.
Шубин слушал их разговор вполуха, его злость поутихла. Сейчас он снова перебирал в уме каждое слово Морозко, какие сведения тот успел собрать за время разведывательных операций и вылазок на территорию противника. Надо найти решение, иначе он подведет не только командование, а вообще каждого, кто находится здесь, на передовой. Наступать все равно придется, важный транспортный узел нужен Красной армии, а от результатов разведки будет зависеть количество погибших во время атаки. Сам же учил начинающих разведчиков, что цена их ошибок — жизни других людей. Если бить точечно, зная слабые стороны врага, то потери будут минимальные. Вот когда не знаешь расположения огневых точек, какой техникой располагает противник, сколько у него личного состава, какое вооружение, то в бою гибнут сотни или тысячи бойцов, пытающихся взять хорошо защищенную высоту.
Глеб понимал это, поэтому, позабыв об угрозах Тарасова, мысленно искал возможность выполнить боевую задачу. Даже штрафная рота не пугала разведчика, в душе было только желание спасти от страшной смерти на поле боя тысячи отважных стрелков батальона, что по приказу командира поднимутся в отчаянную атаку за Соленые холмы. «Минное поле? Наощупь его не пройти, от любого касания мины она может рвануть. Пройти через болота? Долго, очень долго, сутки займет путь, и то если не надо будет расчищать проход от бурелома. И как обратно тащить с собой немецкого пленного, переправлять его через топь? Зайти с другого направления? Это надо преодолеть прифронтовую полосу, перейти границу, а потом по немецкой территории вернуться к железнодорожной ветке. Ведь нужно узнать расположение врага именно там. Дойти, захватить «языка» и вернуться с ним таким же долгим маршрутом через вражеские позиции. Нет, это утопия, так же как и выброска с самолета Евсюкова. Неужели не сможем выполнить эту боевую задачу?»
Шубин вдруг понял, что над окопами установилась тишина. Он вскочил, прислушался — точно, ни одного выстрела, затишье!
— Не стреляют! Слышите?! Почему? Надо проверить, что происходит!
Пожилой дозорный кивнул:
— Сейчас на четверть часа затихли. Кажный день так, раз — тишина. А чего тишина, непонятно. Соваться наружу не надо. Снайпер враз снимет, это перекрестный огонь фрицы прекратили, а по норам своим сидят, любой шаг наш контролируют. Подожди, капитан, передохнут и по новой поливать начнут.
— Так каждый день? — Капитан бросил взгляд на часы, отмечая время затишья.
— По расписанию, — подтвердил солдат. — Да толку никакого нам. До ветру не сбегаешь, нос не высунешь. Уши, правда, передыхают от трескотни, вот и вся радость. Даже подымить не дадут, сразу давай палить. От смотри.
Мужчина подобрал пук гнилой травы и насадил на палку. От чирканья спички с пятого или шестого раза его крошечный факелок задымился. Он приподнял палку чуть вверх, и, как только дымок взвился над окопом, наверху сразу засвистели пули германских снайперов. Стрелки с высокоточной оптикой на винтовках заметили цель и открыли прицельный огонь по мишени. Смертоносные пули с визгом принялись выбивать куски земли по верху окопа. Военные внизу пригнулись почти до самого дна окопа, чтобы не попасть под случайный выстрел. Рядовой поспешно потушил тлеющий пучок и пожаловался:
— Вот так завсегда, шелохнуться не дают. Бинокль у них там к ушам, что ли, привязан, проклятые фрицы, чтоб у них глаза вывалились.
Шубин кивал в такт его ругательствам, а сам отсчитывал про себя минуты, пытаясь понять, сколько длится затишье. На той стороне каждый день устраивают перерыв, почему-то не ведут стрельбу из автоматов и пулеметов, только снайперы наблюдают за советской территорией. Но почему так происходит, что такого делают в это время немцы?