— Опасно это, товарищ майор, — огонь на себя вызывать.
— Ничего, потерпим! — Командир батальона готов был помочь разведчику. — Ради того, чтобы в наступление пойти, потерпим! Осточертело сидеть в окопах, пора уже жару дать гитлеровцам! — Он резко поднялся во весь рост и вгляделся в серое от дыма небо над головой. — Не привыкли советские офицеры по окопам, как крысы, сидеть. Поэтому так и знай, капитан, чем сможем, тем и будем помогать. Ты нам, наконец, надежду на наступление даешь, от такого сразу сил прибавляется. — Тон командира стал снова деловым. — Скажи, что тебе будет нужно? Маскхалат, оружие? Может, бойцов на прикрытие поставим, опытных стрелков? Говори, не стесняйся!.. Ты хоть обедал сегодня, товарищ капитан?
Смущенный почти отеческой заботой, Глеб покачал головой — еще не ел. Да и сам командир видел, в каком состоянии разведчик: серое от усталости лицо, воспаленные глаза из-за бессонной ночи; одежда, стоящая колом со слоем высохшей грязи, сапоги, в которых мокрые портянки. Он нахмурился:
— Ты иди к своим. Я сейчас найду, во что сухое переодеться. Иди, иди, — заторопил он Шубина. — Обед получат на всех, два часа отдохнешь. А там уже стемнеет… — Он повернулся к разведчику, перед тем как шагнуть в сеть траншей. — Верю в тебя, капитан, ты точно сделаешь все, чтобы выполнить свой долг перед Родиной, перед товарищами.
Глеб кивал, но силы его таяли с каждой минутой. Он понимал, что, и правда, только еда и сон помогут восстановить силы перед вылазкой на территорию противника. Поэтому разведчик пробрался сырыми коридорами до темной, напоминающей пещерку, землянки. Здесь на импровизированной постели из брезента, плащ-палаток, соломы уже дремали его бойцы. При виде командира группы вскинулись со своих мест, Глеб махнул рукой — отставить. Выхлебал из протянутого ему котелка жидкую кашу вприкуску с разбухшим от воды хлебом, а потом почти сразу провалился в короткий сон, так и не успев ответить на вопросы, которыми его завалили молодые разведчики:
— Что теперь с Зинчуком будет, дезертиром объявят?
— Как так, товарищ капитан, и герой, и сразу предатель Пашка?
— Что немец сказал, помог язык?
— Стукаленко в госпиталь отправят с машиной?
Все вопросы стихли, как и обсуждения. При виде задремавшего командира остальные тоже улеглись вповалку. Минута, и импровизированная казарма наполнилось мерным дыханием спящих людей.
Проснулся капитан с болью во всем теле, голову будто сжал металлический обруч, а кости ломило от озноба. Ослабленный после госпиталя организм мгновенно отреагировал на ледяную сырость вокруг, Глеба разбила лихорадка. Но лечиться, измерять температуру да пить горячий чай — времени не было. Он отодвинул неприятные ощущения подальше, принялся быстро переодеваться в ворох сухой одежды, что собирали по батальону. Сразу стало теплее, отступила ломота, голова прояснилась. Капитан проверил готовность: нож и пистолет на ремне, другого оружия не понадобится; вытащил документы и личные вещи, чтобы при провале затеи капитана немцы не могли его опознать. Потом коротко попрощался с остальными разведчиками и направился к выходу — скользким ступенькам, вырубленным в стене.
Снаружи было темно. Огонь со стороны Соленых холмов почти стих, редко-редко строчил пулемет, будто напоминая о том, что гитлеровские стрелки не спят и контролируют квадрат. В этот раз Шубин не направился к черной широкой полосе, он уже знал, что затишье это — обман, стоит любой тени шевельнуться в серых сумерках, как туда обрушится шквал пуль. Теперь он короткими перебежками направился вдоль окопной линии на другой фланг, туда, где поле превращалось в перекаты из кочек и холмиков. Нижняя часть возвышенности загибалась коротким хвостом на этой пересеченной местности. Для стрельбы квадрат был неудобным из-за большого количества овражков и низинок. Поэтому, чтобы обезопасить подходы к высоте, минеры вермахта нашпиговали этот участок минами. Одно неверное движение могло вызвать мощный взрыв с фонтаном раскаленных осколков, несущих смерть.
Но безопасный путь через эту территорию смерти проложил Павел Зинчук, и капитану Шубину оставалось только довериться его меткам. Он осторожно вытянулся на краю поля, всмотрелся в черные силуэты, протянул руку и нащупал холмик из застывшей земли — вот первая отметина. Шубин подтянулся на руках, снова проверил на ощупь колею, которую оставил Пашка. В холодной земле отпечатались следы сапог и тел, а слева возвышалась следующая пирамидка, которая обозначала — путь свободен.
От метки к метке он двигался осторожными, плавными движениями, не давая себе передышки. Иногда переворачивался на спину и так же скрытно, опустив руки почти к земле, растирал ладони и ноги. Медленное передвижение длилось почти всю ночь. Сумерки перешли в непроглядную темноту, когда казалось, что весь мир вокруг спит и только он один упрямо ползет по минному полю, ощупывая каждый холмик, оставленный Зинчуком, перед тем как продвинуться еще на десяток сантиметров.
Заминированный квадрат казался бесконечным, из-за кромешной темноты разведчику не было видно никаких ориентиров, даже край Соленых холмов утонул в черноте ночи. Поэтому он долго щупал утоптанную землю впереди, когда все-таки оказался на краю минного поля. Наконец можно было выдохнуть и на несколько секунд расслабить мышцы. Он скользнул на вытоптанный пятачок и раскинулся прямо на голой земле. От напряжения гудела голова, ныло все тело, которое много часов было напряжено. До рассвета оставалась всего лишь пара часов, а еще надо обследовать местность и найти себе место для укрытия, чтобы провести там все время до появления офицера и дежурных. Не поднимаясь с колен, разведчик исследовал руками весь пятачок: нашел колодец, потом тропинку, которая вела от немецких позиций. Положение его было осложнено тем, что на голой земле не было ни травинки, ни кустика, лишь волны земли. Спрятаться на то время, что придется выжидать в засаде, было совершенно некогда. Небо стало заметно светлее, а очертания холмов проступили размытыми линиями в полукилометре от него. Размышлять времени не было, какой-нибудь зоркий караульный на немецкой стороне мог легко заметить одинокую фигуру у колодца. Поэтому Глеб выбрал низинку, где скопилась влага и превратила пологую яму в ледяное болотце, и распластался на спине прямо в грязи. Повозился несколько минут, чтобы жижа пропитала ткань, налипла на одежду, превратившись в маскировочный панцирь. Затем разведчик улегся в небольшую лунку почти у колодца, прикидывая, в каком порядке будут подходить дежурные. Скорее всего, двое человек будут набирать воду, один держит ведра, второй крутит ручку, а офицер останется чуть в стороне. Потому Глеб выбрал место таким образом, чтобы ему одним прыжком можно было оглушить сначала офицера, а уже потом переключиться на водоносов.
За время приготовлений рассвет уже позолотил бока холмов, можно было даже разглядеть белесую тропку, вытоптанную немцами во время ежедневного маршрута за водой. И разведчику ничего не оставалось, как залечь в своем укрытии и затаиться на несколько часов в ожидании дежурных. Чтобы руки и ноги не окостенели от ледяной почвы, Глеб иногда осторожными движениями разминал кисти и колени, шевелил ступнями в сапогах, а потом снова замирал, как хищный зверь без единого движения в ожидании своей добычи.
Минуты тянулись медленно, ужасно медленно: сначала холмы залил тусклый зимний рассвет, потом солнце начало немного согревать землю скудными лучами; то и дело набегали тучи, присыпали все вокруг белой порошей, и ветер снова уносил их на восток. Шубин не шевелился ни от пороши, что холодила спину, ни от теплых солнечных лучей, казалось, что он превратился в камень, который так уже сотни лет лежит у дороги.
Наконец вдалеке послышались голоса, что-то негромко обсуждали на немецком, скрипела металлическая дужка ведра, вторя шагам дежурных.
Глеб затаил дыхание, напряг тело, чтобы каждый мускул подготовился к рывку. Пальцы сжались на рукоятке ножа, который он заранее вытащил из ножен. На своих противников он не смотрел, чтобы не выдать себя, наоборот, уткнулся лицом в землю. Слух обострился, отмечая каждое движение, каждый звук и из них составляя уже картину происходящего. Почти над головой заскрипел старый колодец, застучало деревянное ведро на длинной цепи. Один из солдат начал раскручивать ручку, а второй принялся расставлять четыре пустых ведра, которые они принесли с собой. Мягкие шаги офицера слева, а потом тишина, только лязгнула зажигалка и затрещал табак в сигарете. Ну, еще немного, десять секунд на то, чтобы рядовой поднял наверх воду и вдвоем с напарником они принялись переливать ее в ведро.
— Эй, держи ровно, половину расплескал. Сил, как у цыпленка!
Раздался шум воды, и разведчик вскочил. Ударом кулака он оглушил офицера, и тот рухнул с дымящейся сигаретой между пальцев, так и не поняв, что произошло. Солдаты не успели даже повернуть головы от ведер, как острое лезвие перерезало сначала горло одному, а потом второму. Одно тело Шубин успел подхватить и рывком сбросил его в колодец. Следом полетел и второй труп. Офицер на земле застонал и попытался подняться, но капитан мгновенно соорудил ему кляп из офицерской фуражки, стянул руки ремнем, так что пленный теперь не мог сопротивляться. Глеб быстро сапогом размазал кровь по земле, швырнул ведра в колодец, закрыв тела. Потом подтащил пленного поближе к границе минного поля. Молодой офицер протестующе замычал, в его глазах плескался ужас — измазанный с ног до головы в грязи человек собирался запихнуть его прямиком на участок, нашпигованный минами. Шубин сунул ему окровавленный нож к лицу и прорычал на немецком:
— Одно движение или попытка сбежать — и я тебя прирежу. Дернешься — разорвет минами. Веди себя смирно.
Офицер затряс головой в знак согласия, он был готов на все, лишь бы сохранить свою жизнь. Глеб снова улегся на землю, своим ремнем пристегнул на спину пленного. Он послужит живым щитом, на случай если немцы обнаружат трупы в колодце раньше, чем через пару часов. И к тому же в таком положении тащить пленного безопаснее: он не сможет дернуться в сторону и задеть мину, вызвав взрыв. Хотя, конечно, везти, словно черепаха, на своей спине живой груз несколько часов очень тяжело. От веса на спине разведчик охнул и все же уперся ногами в землю, напряг руки — и двинулся в обратный путь. Сначала он тихо ругал пленного и хорошее питание немецкой армии, потом сил даже на это не осталось. Пот заливал глаза, руки и ноги дрожали от усилий, и все же, несмотря на гудящие мышцы, Шубин двигался как можно быстрее, не давая себе ни минуты передышки. Наверху кряхтел и скулил немец, потом он стих, обессилев окончательно. Сил не было даже шевелить пересохшими от жажды губами, но мысленно Шубин говорил и говорил, чтобы не дать себе провалиться в забытье от упадка сил: «Зато не холодно. Жарко, а жар костей не ломит. Как раз все тело прогреется от такой физкультуры, и никакая лихорадка не прицепится. Зато больше никто не погибнет из разведгруппы и в штрафную роту не отправят. Батальон сможет спланировать операцию по наступлению на холмы. А там за ними родная земля, тепло, вода, жизнь. Ну, давай, давай, капитан Шубин, еще немного. Двигайся, шевелись! Ты можешь, есть силы еще, есть!»