— Давно пора! Верный курс берешь, Лисуха! Значит завтра у Миши на Кропоткинской в полдень. Выспись хорошенечко!
— Будем стараться, дядя Веня! — отрапортовала я.
— Целую! — он отключился.
— Значит, этой ночью мы не будем вместе? — спросил Федор.
Я мысленно захлопала в ладоши.
— Почему ты так решил?
— Ты ведь обещала выспаться. А в мои планы это не входило, — лукаво улыбнулся Федор.
— Даже не знаю! Нужно подумать. Вечером дам тебе ответ, — решила я быть хоть немного неприступной.
— Буду ждать с нетерпением твоего положительного ответа.
Мы приехали в Красково, маленький поселок с редкими частными домами и множеством обшарпанных многоэтажек. На въезде располагался бетонный завод, что сказалось на местной природе: деревья и трава были густо припорошены едкой пылью. В поисках нужного адреса мы объезжали окрестные дворики. Встреченные жители дворов играли в карты, пили пиво, матерились, вокруг них было множество окурков и битого стекла: среди бела дня население не утруждало себя работой. Мы спросили одну компанию, как проехать на Фабричную улицу: они, беспрестанно перебивая друг друга, неуклюже и путано принялись объяснять дорогу. Их совместная и услужливая попытка помочь сильно затрудняла восприятие. После долгих дезориентирующих указаний мужики, видимо, решили, что мы совсем тупые, раз так ничего и поняли. Мы подумали про них то же самое. Федор высунулся из окна и попросил:
— Просто покажите рукой, куда ехать!
— Туда! — дружно ответили они, на этот раз указав одно направление.
— Спасибо, мужики! — весело поблагодарил Федор.
— Н-да… — только и произнесла я.
Мы поехали в указанном направлении и… уперлись в мусорную кучу. Свернули в другой двор и поехали в сторону Фабричной — и здесь завалы. Теперь понятно, почему мужики так путано объясняли дорогу: скорее всего, они пытались объяснить обходные пути. На третий раз нам повезло: мусорной преграды не оказалось. Видимо, жители здесь отличались большей чистоплотностью — или оберегали последний проезд.
По указанному адресу был пустой двор, заросший крапивой и другими сорняками с человеческий рост. Справа от пустыря стоял ветхий домишко, рядом полулежал забор — местами он исчез совсем, зато между ровных и мощных столбов была калитка с номером: так мы поняли, что в соседнем дворе некогда жили Костровы.
Обойдя калитку, прошли к дому. Перекошенная входная дверь плотно не закрывалась. Мы постучали — никто не вышел и не ответил.
— Может, здесь никто не живет? — предположила я.
— Пойдем! — Федор вошел в дом.
Медленно ступая, мы прошли через веранду. Дом казался нежилым: окна без штор, старая засаленная мебель почти вся была сломана, по развороченному полу передвигаться пришлось осторожно, чтобы не провалиться. Сильно пахло спиртным. Мы заглянули в одну из комнат — на полу валялись матрац и груда тряпья.
— Ага, вот! — воскликнул Федор.
Не успела я спросить, что это значит, как куча зашевелилась и громко возмутилась:
— Вам кого?
От изумления я остолбенела. Но это было только начало…
Из кучи выглянула лохматая голова то ли с мужским, то ли с женским лицом и удивленно уставилась на нас заплывшими глазами.
— Привет! — поздоровался Федор.
— Привет и вам, — послышался хриплый ответ. — Что нужно?
— Спросить кое-что…
— Проходите, присаживайтесь, — последовало гостеприимное приглашение, — я щас!
Выпутавшись из лохмотьев, существо приняло вертикальное положение — я упорно пыталась определить его половую принадлежность, но тщетно.
— Как живешь? — полюбопытствовал Федор.
— Ничего житуха, не жалуюсь! — поведало оно.
Нужно быть сумасшедшим оптимистом, чтобы не жаловаться, находясь в таких условиях. Этот человек мне начал нравиться.
— Есть хочешь?
— Не откажусь!
— Как тебя зовут? — не выдержав, спросила я.
— Настя.
Надо же, это женщина!..
— Где у вас тут магазин? — поинтересовался Федор.
— В начале улицы, — сообщила Настя.
— Я в магазин! — он обратился ко мне. — Ты со мной?
— Я ее боюсь, — призналась я.
— Тогда со мной! Настя, ты приберись немного, мы вернемся — гулять будем! — скомандовал Федор.
— Зашибись! — недоверчиво протянула Настя и попыталась пригладить свои волосы.
Когда мы оказались на улице, я выпалила:
— Какая странная! Зачем ты ей пообещал, что мы будем гулять?
— Как видишь, Настя — женщина сильно пьющая, дома — голь перекатная. Когда она еще поест нормально, как не сегодня? А заодно и о соседях поговорим. Алкоголики нормально соображают только когда выпьют.
— Да? — усомнилась я.
Мы отыскали магазинчик. Федор купил много разных продуктов: колбасу, сыр, тушенку, консервы, хлеб, сгущенку, макароны и бутылку водки.
— Может, водки нужно больше? — спросила я.
— Нет, много нельзя. Передоз будет.
— А-а… — я в этом не разбиралась.
Настя за время нашего отсутствия привела себя в порядок, если можно так выразиться, и стала походить на женщину: причесала и прилизала взъерошенные волосы, кажется, даже умылась — лицо выглядело свежее, насколько такое возможно. Она переоделась в старый велюровый спортивный костюм, местами протертый, но чистый. Определить ее возраст тоже было нелегко: на вид ей можно было дать от тридцати до пятидесяти.
— Со стола почему не убрала? — строго спросил Федор хозяйку.
— Дак не успела, — оправдывалась она.
— Давай пошевеливайся, у нас мало времени! — приказал Федор.
— Момент! — Настя завертелась как юла.
Собрав со стола несколько чашек и сковородку, она их куда-то унесла. Остальное содержимое смела в старую скатерть, добавив туда разбросанные по комнате бумажки, окурки и прочий мусор, завязала ее узлом и снова вышла, вернулась уже с веником, ведром воды и тряпками. Настя подмела, вытерла пыль, очистила стол, свернула свою постель и быстро вымыла пол. В общем, минут через двадцать эта комната стала вполне жилой, если не обращать внимания на убогую обстановку.
Настя принесла жареную картошку: сковородка была чистой, а от картошки исходил съедобный и вкусный запах.
— Молодец! — похвалил Федор. — Шустрая!
— Ну так!
Федор достал продукты.
— Нож! — велел он.
— Ща! — Настя метнулась в другую комнату и вернулась с ножом, тарелками, чашками и ложками. — Дай я! — оттеснив Федора, женщина принялась нарезать сыр, хлеб и колбасу. Делала она это ловко и быстро. Нарезанное сложила в тарелки и сервировала стол разномастной посудой. — Картоху сами возьмете? — спросила она.
— Да, спасибо! — отозвалась я. Мне понравилась ее расторопность.
Мы сели за стол, Федор достал водку.
— Пить будешь? — спросил он Настю.
Ее ответ поверг нас в шок:
— Я не пью, — сообщила она.
— Да ладно! В доме такой смрад стоит — кто тебе поверит?!
— Так это батя бухает беспробудно, вон и вчера гульбанил. Сами видели, что творилось.
— Настя, кому ты заливаешь? Ты свое лицо в зеркале видела?
— Так это аллергия на птиц.
Федор расхохотался.
— Мать ну ты совсем! Лучше ничего не придумала? Скажи еще, на кузнечиков!
— Я не вру. Я на «птичке» работала, то есть на птицефабрике. Четыре дня назад уволилась, потому что уже совсем житья от ее запаха не стало. Глаза слезятся, с носа течет, в горле першит. Как теперь с батей жить будем — не представляю! Там хоть и маленькая зарплата была, но иногда курами снабжали. Я, правда, их не то что есть — видеть не могу! А бате — за счастье.
Кажется, Федор поверил.
— Почему лекарство не купишь?
— Лекарство денег стоит! Я теперь так шиковать не могу. Ничего, через неделю само пройдет. Вы к нам зачем пожаловали? — проявила Настя любопытство.
— По делу.
— Помогем, чем смогем, — улыбнулась она.
— Соседей своих помнишь?
— Которых? — уточнила Настя.
— Костровых.
— А то!
— Давай, поешь и расскажи, что знаешь!
— Угу, — она уже уплетала за обе щеки.
Я взяла кусочек колбаски и хлеб. Федор, не стесняясь, положил себе картошки.
— Вкусно, — сказал он, — попробуй, Алиса!
— Вилки нет, — заметила я.
— Вилок у меня отродясь не было, пардон! — с насмешкой сказала Настя.
— Ладно, — согласилась я и взяла ложкой немного картошки с тарелки Федора. — У-у, правда вкусно! — искренне похвалила я и положила себе побольше из сковородки. Это примирило меня с Настей.
— Алиса, какое красивое имя, — мечтательно произнесла она.
— Анастасия — тоже замечательное, — ответила я комплиментом.
— А толку-то?!
— Ладно, Настя, расскажи о Костровых, — перебил нас Федор.
— Да что тут расскажешь?! Не повезло им. Родаки сгорели, а детей в детдом забрали.
— Что ты о них можешь рассказать? Особенно о Кэт, то есть Екатерине Костровой.
— Катька хорошая была девчонка. Она иногда меня от моих предков прятала. Мои часто ругались до мордобоя. Я маленькая была, боялась. Она меня к себе брала. Только у них дома тоже не сладко было. Мамаша ее совсем спилась, тряслась вся. Муж ейный бил ее, синяки никогда у ней не сходили. Подлый он был, гад! Катька Машку, сестру свою, любила до умопомрачения. Где что вкусное урвет или одежонку какую хорошую — все Машке несла.
— Сколько вам лет было, когда их в детский дом забрали? — спросил Федор.
— Так, щас посчитаю. Мне — шесть, Катька где-то на восемь лет старше, значит, ей около четырнадцати, а Машке, стало быть, четыре — хорошо помню, что она ровно на десять лет младше Катьки была.
— Значит, тебе сейчас двадцать шесть? — не сдержалась я.
— Да! А что?
Я тактично промолчала.
— Почему ты говоришь, что отец Катерины был подлый?
— Он все время щипался исподтишка. Даже меня щипал, а Катьке так совсем проходу не давал.
— Как это? — спросила я.
— Ну, преградит ей дорогу и говорит: иди сюда, моя девочка, посмотри на папу! Возьмет за подбородок и заставляет смотреть ему в глаза. Потом шлепнет по попе или ущипнет. Говорит: позже поговорим!