Время я рассчитал точно, и когда с первыми лучами солнца измученный ночной караул возвращался в Лондон, я маршировал в последнем ряду Я войду в город среди врагов, и никто не заметит меня. Прекрасная возможность оставить их в дураках. Не будут же они осматривать собственных солдат.
Но в дураках оказался я. Когда мы маршировали через ворота на дальнем конце моста, я заметил интересную вещь, которую не мог видеть в телескоп из своего окна.
Каждый солдат, завернув за угол караульной, на мгновение останавливался и под холодным взглядом сержанта засовывал руку в темное отверстие.
— Merde![1] —воскликнул я, споткнувшись о неровный настил моста. Не знаю, что означает это слово, но солдаты употребляли еще чаще других, и оно, видимо, подходило к случаю. При этом я толкнул соседа, и мой мушкет больно стукнул его по голове. Он завопил от боли и оттолкнул меня. Я отлетел назад, ударился ногами о низкие перила и полетел в реку.
Отлично выполнено. Там было быстрое течение, и я ушел под воду, зажав мушкет между коленями, чтобы не потерять его. После этого я вынырнул всего один раз, колотя руками по воде и пронзительно вопя. Солдаты столпились на мосту, кричали и тыкали пальцами в моем направлении. Убедившись, что произвел требуемый эффект, я позволил моему намокшему платью и тяжелому ружью утащить меня под воду.
Кислородная маска была у меня во внутреннем кармане, и мне понадобилось всего несколько секунд, чтобы достать и натянуть ее. Затем я продул трубку, сильно выдохнув воздух, и наполнил легкие чистым кислородом. После этого нужно было просто медленно и лениво плыть поперек реки. Прилив уходил, так что прежде чем я доберусь до берега, течение отнесет меня вниз на достаточное расстояние.
Итак, я избежал разоблачения, остался жить, чтобы снова собрать силы и бороться, но сейчас был совершенно подавлен провалом своей попытки пробраться за стену. Плывя в мутных сумерках, я пытался придумать новый план, но обстановка мало способствовала размышлениям. Да и вода была не особенно теплая. На протяжении немалого времени меня подталкивали вперед мысли о ревущем огне в моем камине и кружке горячего рома. В конце концов я увидел впереди в воде темный силуэт, который постепенно превратился в корпус маленького корабля, привязанного у дока. Мне были видны сваи. Я остановился под килем, извлек из мушкета трубку с инструментами, вытащил все из карманов куртки и, засунув ружье в рукав — для веса — спустил ее на дно реки. Сделав несколько глубоких вдохов, я снял и убрал кислородную маску, после чего по возможности тихо всплыл на поверхность рядом с судном.
Всплыл я только для того, чтобы увидеть фалды и залатанные штаны сидящего надо мной на перилах французского солдата. Он трудолюбиво надраивал иссиня-черное дуло пушки необыкновенно зловещего вида, торчавшей над бортом рядом с ним. Она выглядела значительно совершеннее, чем все орудия девятнадцатого столетия, которые я видел; несомненно, потому, что она отнюдь не принадлежала этому периоду.
Руководствуясь отнюдь не праздным любопытством, я в свое время изучил орудия, применявшиеся в только что оставленной мною эпохе, и потому тотчас же узнал в этой штуке семидесятипятимиллиметровую безоткатную пушку. Идеальное оружие для установки на деревянном кораблике: из нее можно стрелять, не опасаясь, что судно развалится на куски. К тому же такое орудие может аккуратно разнести в клочья любой деревянный корабль задолго до того, как противник войдет в радиус поражения его заряжающихся с дула пушек. Не буду говорить, что эти пушки могли натворить в полевых условиях. Всего несколько сот этих орудий, перемещенных в прошлое, могли бы изменить историю. Что они и сделали. Солдат надо мною обернулся и плюнул в реку. Я снова опустился под воду и скрылся между свай.
Ниже по течению, не видимая с французского корабля, была лодочная пристань. Там я и вынырнул. Поблизости никого не было. Мокрый, дрожащий, подавленный, я выбрался из воды и заспешил к темному зеву улицы. Там кто-то стоял; я протрусил мимо, но потом решил остановиться.
Потому что этот человек ткнул мне в бок дуло огромного неуклюжего пистолета.
— Идите вперед, — сказал он. — Я отведу вас в уютное место, где вы сможете переодеться в сухую одежду.
Только он сказал не «одежду», а «одежьдю-ю». У моего пленителя был явно французский акцент.
Мне оставалось только выполнять приказания, подкрепляемые тычками его примитивной пушки. Примитивная или нет, но она с успехом могла проделать во мне отличную дыру. Дальний конец улочки был перегорожен каретой. Ее дверца была гостеприимно распахнута, чем я и воспользовался.
— Залезайте, — сказал пленивший меня, — я вслед за вами. Я видел, как несчастный солдат упал с моста и утонул, однако подумал: а что, если он выплывет на поверхность? Что, если он хороший пловец и переплывет реку? Куда его тогда снесет течение? Хорошая математическая задача. Я ее решил, и — voila, вы вылезаете из воды.
Дверца захлопнулась, и карета тронулась. Мы были одни. Я упал вперед, повернулся, нырнул, пытаясь схватить пистолет — и схватил его… за рукоятку, потому что мой похититель теперь держал его за ствол и протягивал мне.
— Конечно, держите его, мистер Браун, если вам угодно; мне он больше не понадобится. — Он улыбнулся, видя мое удивление, и с ухмылкой навел пистолет на себя. — Это был простейший способ убедить вас поехать со мной в карете. Вот уже несколько дней я наблюдаю за вами и уверен, что вы не любите французских захватчиков.
— Но ведь вы — француз?
— Разумеется. Сторонник покойного короля, а теперь беглец со своей родины. Я выучился ненавидеть это корсиканское ничтожество, пока здешний народ лишь смеялся над ним. Но теперь никто больше не смеется, и мы объединены общей целью… Но, пардон, позвольте представиться: я граф д’Эспон, но вы можете звать меня просто Шарль, поскольку все титулы теперь в прошлом.
— Рад познакомиться, Чарли. — Мы пожали друг другу руки. — Зовите меня просто Джон.
Прежде чем мы смогли продолжить этот интересный разговор, карета с грохотом и стоном остановилась. Мы находились во внутреннем дворе большого дома, и я — по-прежнему с пистолетом — прошел внутрь вслед за графом. Я все еще был настроен подозрительно, хотя причин для этого было очень мало. Все слуги были чрезвычайно стары, они ковыляли вокруг нас, что-то бормоча по-французски. Один древний слуга, скрипя коленками, наполнил для меня ванну, помог мне раздеться и стал намыливать мне спину, совершенно игнорируя пистолет в моих руках. Мне приготовили нагретую одежду и хорошие башмаки.
Оставшись один, я переложил в новую одежду свой арсенал и инструменты. Когда я спустился вниз, граф поджидал меня в библиотеке, потягивая из хрустального бокала какой-то интересный напиток, которым был наполнен до краев и стоящий рядом сосуд. Я протянул ему пистолет, а он мне — полный бокал. Жидкость скользнула по горлу теплой музыкой, и ноздри мои вдохнули облако изысканного аромата, подобного которому я никогда не встречал.
— Сорок лет выдержки. Из моего поместья, которое, как вы уже догадались, находится в Коньяке.
Я отхлебнул еще и посмотрел на графа. Сильный человек. Высокий и гибкий, седеющие волосы, высокий лоб, тонкие, почти аскетические черты лица.
— Зачем вы привезли меня сюда? — спросил я.
— Чтобы мы объединили наши усилия. Я изучаю натуральную философию и вижу, как много вокруг нас неестественного. Армии Наполеона имеют оружие, какого не делают нище в Европе. Иные говорят, что оно из далекой страны, но я не верю. Это оружие обслуживается людьми, плохо говорящими по-французски, непонятными и злыми. Ходят разговоры, что в окружении корсиканца находятся еще более странные и зловещие люди, чужеземцы, не англичане, как и вы, Скажите: как может человек переплыть реку под водой?
— При помощи надлежащих устройств. — Молчать не было смысла: граф слишком хорошо знал, о чем спрашивал. Когда у врага такие пушки, какие я видел, нет смысла скрывать его природу. Глаза графа расширились, когда я это сказал, и он прикончил свой бокал.
— Я так и думал. Полагаю, вы знаете больше об этих странных людях и их оружии. Они — не из того мира, о котором мы понятия не имеем, ведь так? Вы знаете о них, и вы здесь для того, чтобы с ними бороться?
— Они пришли из страны злобы и безумия и принесли сюда свои преступления. Да, я борюсь с ними. Не могу рассказать о них больше, потому что и сам не знаю всю эту историю. Но здесь я для того, чтобы уничтожить их и все ими сделанное.
— Я был в этом уверен! Мы должны объединить наши усилия. Я окажу вам любую возможную помощь.
— Можете начать с обучения меня французскому языку: мне нужно пробраться в Лондон, и язык, похоже, мне понадобится.
— Но… есть ли у нас время?
— Хватит часа или двух — еще одно устройство, еще одна машина.
— Я начинаю понимать, но не уверен, нравятся ли мне все эти машины.
— Их нельзя любить или не любить. Они свободны от эмоций. Мы можем только пользоваться ими для добра или зла, так что проблема машин, как и все остальное — человеческая проблема.
— Склоняюсь перед вашей мудростью. Вы, конечно, правы. Когда мы начнем?
Я вернулся за своими вещами в трактир «Боров и Дрофа» и переехал в комнату в доме графа. Последовал мучительный вечер работы с мнемографом (головная боль — слишком слабое выражение для обозначения побочных эффектов использования этой дьявольской машины), в результате которой я выучился разговорному французскому. Теперь, к удовольствию графа, мы беседовали на этом языке.
— А следующий шаг? — спросил он.
Мы только что пообедали и вернулись К коньяку.
— Мне нужно поближе рассмотреть одного из этих псевдофранцузов, которые, похоже, всем заправляют. Появляются ли они по эту сторону реки в одиночку или хотя бы маленькими группами?
— Да, но их передвижения бессистемны. Однако… — он позвонил в серебряный колокольчик. — Хотите, вам доставят одного из них оглушенным или мертвым?