– Кстати, – Слободянюк указал в окно, – помните, тогда тоже сначала долго стояли жаркие дни, а потом начался настоящий потоп.
– Дмитрий Владимирович, – я решил перейти непосредственно к делу. – Я хотел бы поговорить с вами о событиях таких же далеких, но при которых я не присутствовал. А вы могли про них слышать.
– Так? – сверкнул на меня стеклами очков Слободянюк.
– Пятнадцать или более лет назад Охранное отделение арестовало членов студенческой революционной группы, которые собирались в особняке на Тверской – там, где сейчас Елисеев построил свой магазин.
– Пятнадцать или более… – пробормотал полковник, задумавшись. – Знаете, Владимир Алексеевич, в то время, помнится, существовали сотни подобных ячеек. И нам было дано задание резко сократить их активность. Боюсь, сегодня я уже не вспомню какой-то отдельной группы.
– Но я все же попробую подсказать. В одной из этих групп подвизался некий Сергей Красильников, студент. После ареста он, возможно, дал согласие на сотрудничество с вашим Охранным отделением. Сейчас он больше известен как Карп Семенович Уралов, владелец Аржановской «фабрики» по подделке документов.
– Ах, этот! – кивнул головой полковник. – Этого… да, этого я знаю. Мерзкий тип. Его я помню очень даже хорошо и помню обстоятельства, при которых впервые услышал эту фамилию. Было это действительно лет пятнадцать тому назад, когда мы занимались революционными ячейками. Красильников, кстати, по собственному желанию стал тогда нашим информатором. Причем дело было вовсе не в его идеалах, а из-за тайной антипатии, которую он испытывал к своему более удачливому товарищу, которого признали лидером.
– Мураховскому, – вставил я. – Теперь понятно, отчего он так злился, когда я упомянул эту фамилию.
– Я плохо помню, к кому он ревновал, – пожал плечами полковник Слободянюк. – Его не выбрали руководителем, и он решил – пропадай все пропадом. Если вы не признаете меня старшим, значит, вас не будет вовсе. Со слов Красильникова мы точно знали, где собираются эти студенты, и накрыли всю банду разом. Конечно, при допросах мы не рассказывали студентам, кто их выдал. Надо признать, они держались молодцом, никаких показаний друг на друга не давали. Возможно, в другое время они получили бы по полной. Но в те дни мы были слишком заняты, чтобы долго с ними возиться. Кроме того, они не планировали террористических актов – это были просто ребята, которые забили друг другу головы, начитавшись эмигрантской литературы. Так что дело для них ограничилось в основном письмами в университет с предложением отчислить этих студентов за незаконную деятельность. Тогда это еще проходило и не вызывало массовых волнений, как это сейчас. Все закончилось. Но только не для Красильникова. Он оставался нашим агентом, негласным сотрудником. Правда, долгое время мы не использовали его, пока он вдруг не превратился в Карпа Уралова и не стал снабжать нас действительно интересной информацией.
– О беглых политических каторжниках?
– Да. Но это – секретная информация, Владимир Алексеевич. Я вам разглашаю ее только в память о былом знакомстве. И надеюсь, вы не будете использовать ее в своих литературных или журналистских трудах.
Я подмигнул полковнику:
– А вдруг использую?
Он поскучнел.
– Тогда у меня будут большие неприятности. Честно говоря, мой приезд сюда, да еще в мундире, как вы и попросили письмом, и так может повлечь вопросы.
– А вы думаете, ко мне не появятся вопросы в моем кругу, если станет известно, что жандармский полковник приехал ко мне на чай? – спросил я.
– Да, кстати, я думал и об этом, – кивнул Слободянюк. – Забавные настали времена, когда жандармский офицер опасается открыто навестить журналиста, потому что это может окончиться неприятностями для них обоих. Вы не находите? Кстати, чай я бы сейчас выпил.
Я хлопнул себя по лбу.
– Бога ради, простите! Коля! Поставь чайник!
Коля заглянул в гостиную, но, увидев Дмитрия Владимировича в форме, остолбенел.
– Чаю! – напомнил я ему, и мой секретарь, пятясь как рак, уполз на кухню.
Я повернулся к полковнику.
– Дмитрий Владимирович, вы же совершенно точно понимаете, что я не буду использовать ваш рассказ в печати. Я теперь у вас в долгу – думаю, Сыскной отдел снимет слежку.
– Спасибо. – Слободянюк коротко кивнул.
И тут мне в голову пришла одна мысль!
– А скажите, Дмитрий Владимирович, фамилия Теллер вам ничего не говорит? Теллер или фон Теллер. Барон фон Теллер, Федор Иванович.
Полковник грустно посмотрел на меня.
– Умеете же вы удивить, Владимир Алексеевич. Вы и до Теллера добрались? Где он сейчас?
– Служит начальником московской охраны Григория Елисеева.
– Вот как?
Слободянюк замолчал. Я затаил дыхание.
– Федя Теллер мне, безусловно, знаком. Мало того, было время, когда я его опекал лично. Понятно, что раз вы заинтересовались Красильниковым, то и Теллер должен всплыть.
Это признание для меня было неожиданным. Как! Как были связаны Теллер и Красильников?
– Теллер дослужился до ротмистра под моим присмотром, – продолжал Дмитрий Владимирович. – Именно он дежурил в тот день, когда поступил донос на революционную ячейку в особняке. Именно Теллер сумел уговорить Красильникова явиться лично, дать показания и согласиться на сотрудничество с нами. И именно Теллер возглавил группу, которая занималась арестом студентов. Понятно, что он вел и допросы. Он работал тогда как черт, этот худенький рыжеватый барон. Хотя барон – это слишком громко. Только одно звание, а денег у него не было. Вечно одалживался – в том числе и у меня. Это его и сгубило – выяснилось, что ротмистр фон Теллер во время обысков имеет обыкновение…
Полковник замолчал, потому что в гостиную вошел Коля с чаем и бутербродами.
– Я тут положил вам перекусить, Владимир Алексеевич, вы ж не обедали еще.
– Спасибо, Коля.
После того как мой секретарь вышел, Слободянюк продолжил:
– В общем, он прикарманивал ценные вещи и даже деньги. Когда это стало известно, карьера Теллера в нашем корпусе закончилась.
– Был суд? – спросил я, разливая чай в чашки.
– Суда не было. Скандала никто не хотел. Я просто попросил его сдать оружие, сорвал погоны и отправил на все четыре стороны. Поверьте, мне очень грустно рассказывать эту историю, потому что я чувствую свою вину – недоглядел, ошибся в человеке.
– Так значит, Теллер не только служил в Жандармском корпусе пятнадцать лет назад, но еще и допрашивал членов революционной ячейки, – сказал я задумчиво.
– Точно так.
Возможно, Дмитрий Владимирович планировал остаться еще, но рассказанная история его явно расстроила. Не допив чай, он извинился, сославшись на зов службы, встал и начал прощаться.
– Знаете, Владимир Алексеевич, я тут у вас словно свежего воздуха вдохнул. Вы рыбалку любите?
– Люблю.
– Выбирайтесь как-нибудь ко мне, на Николину Гору. Места у нас тихие, скромные, посидим у речки, поговорим.
– Не могу обещать, – сказал я. – Но постараюсь.
Он погрозил мне пальцем:
– Не тяните, Гиляровский, не тяните. Поверьте мне, таким нормальным людям, как мы, остается все меньше времени для того, чтобы просто посидеть с удочками, поохотиться на пескарей.
– Но мы с вами еще молоды, Дмитрий Владимирович, – весело возразил я.
– Дело-то не в нас с вами, – грустно сказал Слободянюк. – Поверьте моему слову, тучи сгущаются не только там. – Он указал рукой на окно, за которым действительно потемнело, как перед дождем. – Тучи сгущаются над всей страной. Как там писал Гоголь про Россию? Птица-тройка? Куда ты мчишься…
– Русь, куда ж несешься ты? – процитировал я по памяти. – Дай ответ. Не дает ответа.
– Но в этом месте у Гоголя были и другие строки: «Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади», – ответил полковник. – И Гоголь, и все читатели его считают, что это хорошо, что мы летим, оставляя позади другие страны и народы. Но мало кто задает себе вопрос – а что там, впереди? И почему мы должны обгонять в этой скачке другие народы? Что в этом хорошего?
Я молчал, потому что не хотел дискутировать, помня о страсти Дмитрия Владимировича к резонерству.
– Ну да, – спохватился он, – это оставим до рыбалки. Не тяните с рыбалкой, дорогой мой Владимир Алексеевич. Может так статься, что в ближайшие годы я буду слишком занят по службе, чтобы пригласить вас к себе на Николину Гору. Прощайте.
Он надел фуражку и начал спускаться по лестнице.
– Что, Дмитрий Владимирович, все так плохо? – спросил я его вдогонку.
Он остановился.
– Хуже, чем вы можете себе представить. Хуже, чем вы надеетесь, – ответил он, отдал честь и снова пошел вниз.
Глава 10. Письмо профессора Мураховского
Я подошел к окну и стал смотреть, как полковник Слободянюк садится в экипаж. Филеров Ветошникова не было видно – вероятно, начальство приказало им снять пост у моего дома, пока не будет понятно – отчего это к репортеру Гиляровскому приезжала такая жандармская шишка. Потом налил себе еще чашку чая и сел в кресло.
– Ушел? – заглянул ко мне Коля.
– Да.
– Кто это был?
– Один старый знакомый. Только ты никому не говори о том, что он приезжал. Хорошо?
– Даю слово!
– Ну иди. Мне надо подумать.
Мне действительно надо было подумать – новые обстоятельства совершенно по-другому показывали всю картину происходившего. Итак, Теллер мне лгал, уверяя, что не знает о существовании подземных ходов. Он их знал. Возможно, что пятнадцать лет назад Красильников сказал ему то, о чем не говорил мне, – а именно, где находится его личный третий ход, с помощью которого он проникал в особняк. Для чего Теллер лгал? Хотел сам воспользоваться тайной? Зачем? Чтобы обкрадывать Елисеева, будучи при этом начальником охраны? Это умно.
Умно, но рискованно, ведь если воровство раскроется, Елисеев его не пощадит.
Я тут же одернул себя: планы Теллера воровать у Елисеева – это пока только мои домыслы. Тем более что Елисеев – опытный коммерсант, у него наверняка учет товара и денег поставлен четко, иначе он не стал бы миллионером. А вот с чем мы имеем дело, так это с убийством. Мог ли Теллер убить смотрителя собачьего зала, сохранить его тело в третьем ходе, а потом вытащить на лестницу, вложить ему в руку мешок с мясом и… Стоп-стоп-стоп. Конечно, теоретически он мог, но только зачем? А самое главное – как быть с запиской от Бориса?