Оля почувствовала, что действительно лучше не говорить, но не смогла удержаться.
— И папе понравится. Я знаю, Толя. Ну, сегодня не мог, некогда… В следующий раз посмотрит.
Толя сжал кулаки и двинулся на Олю. Она отскочила и ударилась локтем об угол ларька с газированной водой.
— Ух, до чего больно! — Оля сморщилась и потёрла руку. — Толя, у тебя остались деньги? Кошмарно хочу пить.
Он достал из кармана пятак, молча протянул в окошко продавщице. Потом медленно, устало побрёл дальше.
— Подожди меня, не уходи, — заплакала Оля. — Скоро темно, страшно одной.
— Иди сюда, мальчик, дай ей спокойно попить. Видишь, расстраивается человек, — сказала продавщица.
Вернулся он нехотя и мрачно взглянул на покрасневший нос сестры. У неё всегда краснел нос, когда она плакала, и Толя изводил её насмешками. А теперь безучастно следил, как дрожит стакан в руках Оли, как торопливо она пьёт, а несколько капель розоватой воды стекают по белому свитеру.
Продавщица поворошила пальцем монеты на пластмассовой тарелке и сказала:
— Нету копейки сдачи. Нате спички.
Осторожно, чтобы не помять декорации, Оля положила коробок в приоткрытую сумку и уже на ходу потянула брата за рукав.
— Домой как хочется, устала.
— Кто тебя держит? — уже мягче спросил Толя. Он тоже устал, и ему начало надоедать бесцельное хождение.
Возможно, что если бы Оля не заговорила снова, он уступил бы и стал разыскивать дорогу домой…
— Мама-то думает, наверное, что мы веселимся, папе театр показываем! — вздохнула она.
И вдруг Толя представил себе, как огорчится мать, когда узнает, что отец не пришёл… Она улыбнётся насильно и быстро заговорит о чём-нибудь другом, и будет долго переставлять с места на место стулья, чашки, вазу… Толя стиснул зубы и с яростью тряхнул сумкой. Из кармашка выпала коробка спичек и покатилась по мостовой.
Мальчик посмотрел на коробку.
— Не увидит папа театр. Никогда! — сказал Толя, поднял спички и положил их в карман. Размахивая сумкой, прибавил шаг.
— Тише, кукол тоже вывалишь. Отдай! — сказала Оля и начала дёргать сумку к себе.
Но Толя держал ручку крепко. Наконец он вырвался от сестры и пустился бегом.
— Куда? Не смей! Что хочешь сделать? Театр ведь и мой тоже, слышишь? — кричала Оля, не поспевая за братом.
— Выброшу к чёрту, на помойку!
Всё быстрее бежал он по длинной улице, не видя ничего вокруг, не замечая прохожих. Ему хотелось только одного: зашвырнуть куда-нибудь кукол, чтобы никто, никто не нашёл их. В эту минуту он ненавидел свой театр до отчаяния, как будто из-за театра случились все беды… Толя так разволновался, что чуть не угодил под грузовик, который выехал из переулка. Мальчик еле успел отскочить назад, на панель. Он остановился, чтобы отдышаться.
А что, если правда выкинуть театр на помойку? Вот здесь, в переулке… Народу нет, никто не заметит. Пойти во двор этого большого, тёмного дома…
Из ворот вышли три девочки и, громко смеясь, пробежали мимо Толи. Он удивлённо посмотрел им вслед. Как это им может быть весело?
Баки с мусором оказались во втором дворе, у забора. Крышки опущены, и только один, доверху наполненный, бак открыт. Толя решительно поднял сумку, опрокинул её и с бешенством начал трясти.
Скорей, пока нет никого и Оля не хнычет рядом… Куклы посыпались на пустые консервные банки, обрывки газет. Вот упал длинноухий щенок. Всего месяц назад Толя смастерил его из старой Олиной меховой шапки… Здорово всем нравился этот смешной пёс… Толя зажмурился, чтобы не видеть щенка, и ещё раз встряхнул сумку. Картонное дерево скользнуло по краю бака и упало на землю, в лужу.
Надо чем-нибудь зарыть поглубже в мусор, а то увидят… хотя бы эти девчонки. Найдут, будут смеяться… Куда бы спрятать? Толя оглянулся. Палкой зарыть, что ли?
Из поленницы дров торчала длинная щепка. Толя потянул — не вытащить. Тогда он опустил руку в карман, чтобы достать перочинный ножик.
И вдруг нащупал коробку спичек… Вот что надо сделать. Сжечь театр. В том конце двора, у кирпичной глухой стены. Никто не найдёт, никто не увидит кукол, не только отец…
— Толя, куда ты девался! Ну, Толька же! — услышал он плачущий вдалеке голос Оли.
Толя сгрёб в сумку обрывки газет, скомканные бумаги вместе с декорациями и куклами. Поспешно вывалил всё недалеко от кирпичной стены. Собрал около дров щепки, кору…
Когда Оля вбежала во двор, Толя стоял прислонившись к стене и задумчиво смотрел на разгорающийся костёр.
Дрозды в футбольной сетке
В Приморском парке, посреди пляжа, на площадке, сложенной из камней, возвышается светло-зелёный домик, не похожий на другие. Если смотреть со стороны дороги, кажется, что он стоит на воде и что, может быть, это вовсе не дом, а корма старинного корабля. Радиомачта сойдёт за корабельную. Круглая башенка — почти капитанский мостик.
Справа за домом — неяркие воды Финского залива. У горизонта сквозь дымку видны контуры больших теплоходов. Одни идут в Ленинградский порт, другие уходят в моря и океаны. Слева и прямо перед домом течёт, расширяется Невка. На противоположном берегу разбросаны в зелени небольшие строения.
Крепкий домик стоит отдельно ото всех, почти на воде. Сразу видно, что не боится он непогоды, шторма на заливе, бури. И ещё видно, что хозяева любят чистоту и не обрастают лишним барахлом. Внутри, как во всяком доме, есть кухня, кладовка и даже кошка с двумя котятами. Но в остальном домик не похож на другие. Где есть в кладовке водолазные костюмы или спасательные круги, канаты? В одной из комнат — аптечка и клеёнчатый диван, покрытый простынёй.
У домика много хозяев: медсёстры, водолазы, дружинники. Один из них — Фёдор. Второй год он в свободное время дежурит на водной спасательной станции. Она входит в район, где работает в штабе дружины Фёдор.
Есть уже немало купальщиков и неопытных любителей лодок, которые продолжают ходить по земле только благодаря Фёдору. А теперь и у Севы на счету несколько человек, возвращённых к жизни.
Неплохо решил Фёдор — брать парнишку на дежурство. Всё время на свежем воздухе, купается. Да и работает толково. Погода жаркая, народу на пляже полно, дела много.
В бухте у пристани покачивается спасательный катер. Дремлет моторист, лёжа на корме. На каменной площадке стоит Сева. В ладонях примостился котёнок. На груди у Севы болтается тяжёлый морской бинокль. От ремешка остаётся след на шее, и, хотя все подшучивают, что скоро мозоли будут, парень не расстаётся с биноклем.
Теперь Севе смешно вспоминать, как ещё недавно он скучал, томился в этом парке. Валялся один на пляже, не зная, куда деваться. Вдруг он приставил бинокль к глазам, крикнул:
— Вон куда заплыл! — и бросился на пристань.
Водолаз в трусиках спустился вслед за Севой. Дремавший моторист мигом очутился у штурвала, Сева пристроился рядом. Катер вышел ещё до того, как послышались крики о помощи.
Вскоре привели пловца в залитую солнцем комнату, к начальнику станции. Смущённый парень стоит мокрый, покрытый гусиной кожей, топчется босыми ногами по надраенному, как палуба, дощатому полу и клянётся, что больше не будет далеко заплывать. Но начальник составил акт, и Сева вместе с дружинниками тоже расписался в нём. Всё правильно. Заплатит такой парень штраф, — другой раз не полезет куда не надо.
На станцию прибежала расстроенная девушка и сказала, что её приятелю стало плохо. Наверное, солнечный удар. Сева пошёл провожать медсестру. Он всегда носил ей тяжёлый белый ящичек с красным крестом на крышке. Там лекарства, инструменты — мало ли что понадобится. Девушка привела их на лужайку. Под деревом лежал парень и тяжело дышал, охал. Медсестра сделала укол, а Сева, как опытный ассистент, подавал йод, вату, держал коробку со шприцем.
Некогда было разглядывать парня, пока не стало ему лучше. Наконец он кашлянул, приподнялся. Жорка! Сева узнал его и поспешно отвернулся. К счастью, хоть Родика нет. Стараясь держаться спиной к Жорке, Сева забрал ящик с лекарствами и пошёл к станции. Медсестра еле поспевала за ним.
— До чего не нравится мне этот парень, — сказала она. — Уж который раз его вижу. Слоняется по парку вечно с компанией таких же хулиганов. Скамейки ломают, к людям пристают. Наши дружинники сколько раз с ним говорили, мать вызывали. Ничего не помогает. Занялся бы каким-нибудь делом, что ли, а то прилепился здесь…
Сева вернулся на станцию смущённый, недовольный. Вспомнилась неприятная встреча с парнями в этом же парке, совсем не хотелось их видеть. Хорошо, что сегодня нет Фёдора. Сразу бы понял состояние Севы, начал расспрашивать.
Мальчик поймал котёнка, сел перед домом, вытянул ноги и стал барабанить пятками по земле. Прибежал второй котёнок, и поднялась весёлая возня. Сева забыл о встрече с Жоркой и увлёкся игрой. Котята взбегали по Севиным ногам, точно по мосту, кидались друг на друга и скатывались клубком.
Солнце сильно припекало. Сева разделся и пошёл купаться. А жалко, что нельзя подальше заплыть, — так и тянет, можно понять нарушителей порядка. Но ничего не поделаешь, нельзя показывать плохой пример. И Сева, поплескавшись у берега, вышел из воды, встряхнулся и сразу схватил бинокль, посмотрел на реку, на дорогу.
Оля бежит. Почему-то одна, без брата. Теперь Сева привык видеть их вместе. После случая с пожаром мать близнецов вызвали в штаб дружины, и у неё был долгий разговор с Фёдором. А потом Сева узнал от него историю этих ребят.
По совету Фёдора Сева каждый день стал приводить близнецов на водную станцию. Пускай пасутся на пляже: мать занята, трудно ей с двумя справляться.
А сегодня Сева их не взял: поленился зайти и устроил себе выходной. Надоело присматривать… Но вот Оля стоит перед ним. Ветер поднимает её прямые светлые волосы, сбивает в одну сторону. Оля часто моргает, хлопая ресницами, и было видно, как она с трудом сдерживает слёзы.
— Ушёл, пока майку стирала; одна минута — и нет. Проснулся рано, всё ждал тебя, Сева, даже пел про то, как придёшь. — Оля почесала каблуком колено, заложила руки за спину. — Почему-то думала, Толька здесь… Ну ладно, пойду искать.