— Я с тобой, — сказал Сева.
Верно говорят: чаша стадиона. Овальная чаша с зелёным дном — футбольным полем, а пологие стены — места для болельщиков. В этот день игры не было. Пусто в чаше, только несколько человек пришли из Приморского парка и устроились в разных концах стадиона. Отдыхают в тишине, смотрят, как предвечерние тени подступают, захватывают всё большее пространство чаши.
С верхнего ряда спускается Толя, перешагивая со скамьи на скамью. Он старается не шуметь, не топать, чтобы поближе подобраться к птицам. Их целая стайка в футбольной сетке. Они гоняются друг за другом, цепляются лапками за верёвку и раскачиваются. Садятся на штангу и заглядывают вниз. Мягкая пружинистая сетка нравится птицам. Прилетает ещё стайка — повеселиться с остальными. Толя подкрался совсем близко. Крупные птицы, гораздо больше воробья. Кажется, дрозды.
Хорошо бы для кукольного театра сделать дрозда. Лапки из проволоки, в крыльях тоже… Голова вот такая… Он достал носовой платок, смял, вытянул два конца — крылья. Узелок вперёд — будто голова. Стало что-то похожее на птицу. А как прыгают, летают? Толя повторял суетливые движения дроздов, чтобы лучше запомнить.
Можно сделать для пьесы двух птиц. А новых декораций не надо, годится та, с деревом и… Вдруг Толя вспомнил, что декораций больше нет. Ни занавеси, ни кукол — ничего нет. Всё сгорело, потому что отец не захотел прийти и посмотреть театр.
Толя швырнул платок. Поднял, снова бросил. Пускай всё пропадает, ничего не надо. И дроздов не надо, незачем тут им веселиться. Он бросился к футбольной сетке, закричал, хлопнул в ладоши.
Испуганные птицы метнулись вверх и вскоре исчезли за чашей стадиона. Толя прижался щекой к скамье, лёг. Смешно было надеяться, что отец придёт на свидание. Стоять на солнцепёке два часа в шерстяном свитере, кидаться навстречу прохожим и возвращаться, стоять, стоять у витрины, и волноваться, и приглаживать вспотевшую голову, чтобы хорошо выглядеть при встрече. И ждать, надеяться — стоило ли. Все обманывают, и этот Севка — тоже. Симпатичным казался, а тоже обманул, не пришёл сегодня. И ему, Толе, надо тоже всех обманывать и вообще не учиться и ничего не делать. Как тунеядцы. А что делают тунеядцы?.. А если стать знаменитым футболистом? Отец с Севкой придут смотреть на игру, захотят мириться, но будет поздно…
Он спал и не слышал, как Оля с Севой подошли — запыхавшиеся, усталые от поисков. Сева отбросил ногой скомканный платок, но Оля подняла, расправила, улыбнулась. Она-то знала, как Толя умеет, точно волшебник, кусок тряпки или бумаги превратить в смешную куклу.
— Боюсь за него, — сказала она. — Толя так скучает без папы! Может ужас что натворить.
— Уже натворил пожар, хватит.
— Все накинулись на него, а не думают, как обидно.
— Что обидно?
— Без театра… Я знаю, как Толя горюет. Ещё больше, чем из-за папы… Если бы ты знал, как нам теперь плохо! И куда мои сказки девать?
— Подумаешь! Новый театр сделаете.
— Толя и говорить об этом не позволяет. Кричит, что ему больше не надо… Как весело было, сколько старались. Играли целыми вечерами, и всем так нравилось! — Оля не выдержала и заплакала. — А теперь сказки выдумывать не для чего. Никому не нужны мои сказки.
— Тише, сказал Сева и показал на спящего Толю.
— Он не слышит. Как заснёт, его хоть унеси. А будить — так прямо одно мучение.
Коляска для Скифа
В передней послышался длинный звонок.
— Кто бы это? Никого не жду, — сказал Фёдор.
Сева пошёл открывать дверь.
— Подожди, запрём Скифа, он взволнован.
— Ага, ещё набросится. Скифка, идём, — позвал Сева.
— Сколько тебе говорить: нельзя искажать кличку, это не болонка. Настоящий пёс должен знать только своё имя. Скиф, иди в кухню.
Снова нетерпеливо позвонили. Скиф недовольно дунул носом и, опустив хвост, поплёлся за Фёдором. Только когда дверь в кухню закрыли на задвижку, Сева впустил в переднюю пожилую женщину в домашнем халате и переднике.
— Что у вас творится? Такой грохот, у меня потолок вот-вот обрушится.
— Мы ничего особенного, — хором сказали Фёдор и Сева.
— Ах, по-вашему, ничего? Так почему же у меня вся мебель ходит ходуном? Я, к несчастью, живу как раз под вашей квартирой и комн… — она замолчала на полуслове и опасливо подалась к выходу.
Кухонная дверь сотрясалась под мощными лапами Скифа, а его рычание заглушило какое-то вежливое замечание Севы.
— Скиф, лежать! — сказал Фёдор, и сразу стало тихо. — Не бойтесь, собака заперта.
Женщина смело двинулась вперёд и уже более приветливо заговорила:
— Недавно с дачи вернулась, а вчера мне так расхвалили вас: говорят, семья хорошая, мол, врач хозяин. Вот я и удивилась. Что же докторам-то буянить? Не положено им.
Фёдор улыбнулся:
— Родители ещё в санатории… Ну хорошо, больше не будем шуметь.
— Значит, вдвоём с братишкой остались? По хозяйству не управляетесь, верно? Если что надо, пожалуйста, помогу.
— Ой, нет, спасибо! — испугался Фёдор. — Мы сами. Ну, до свидания, всего лучшего.
— А чего это бензином так воняет? Точно в гараже, — с подозрением глядя на обоих, спросила она.
— Разве? — неестественно удивился Сева. Наверное, с улицы.
Женщина отстранила его и быстро вошла в комнату.
— Что это? Батюшки мои!
На толстом листе картона были разбросаны замасленные тряпки, банки из-под краски, винты, отвёртки. А посреди комнаты стояла коляска от мотоцикла, похожая по форме на ракету. С правой стороны было колесо, а слева — чтобы коляска держалась ровно, — сложное сооружение из опрокинутых табуреток, досок и ещё чего-то. Спереди у ветрового стекла лежал кусок сахару.
— Во что комнату превратили. В жизни такого не видала! — женщина огорчённо покачала головой. — Э-эх! Нет на вас взрослого!
Сева начал оправдываться:
— Понимаете, купили коляску подешевле, старую. Вот ремонтируем… Видите, какая мировая стала?
— Для чего эту мерзость наверх загнали? Покатались бы там, тешились во дворе.
— Дождь эти дни, а гараж маленький, не развернуться. Да вы подойдите ближе, посмотрите, какая потрясающая коляска! — восторженно сказал Сева.
— Вот что доложу я вам, — сказала она, — подобру-поздорову унесите-ка это безобразие отсюдова. И комнату начистите, чтобы, как положено, стала человеческой. Нынче же. Не то заявление подам в контору. Никому не дадено жилищный фонд пакостить. За это по головке не гладят.
— Какая вы… — начал Сева, но Фёдор перебил:
— А мы как раз коляску собирались в гараж нести. Всё уже готово.
— И верно, нет на вас взрослого. На ум не придёт, что вытворяют! Учтите. Послежу, чтобы всё справили, а не то…
— Ну идите, жалуйтесь куда угодно! — вдруг взорвался Фёдор. — Только оставьте нас в покое, наконец! Поняли?
Сева рот раскрыл от удивления. Ещё не видел он своего друга таким сердитым.
Женщина опасливо покосилась на разъярённого Фёдора и быстренько убралась из квартиры.
Через час коляска, уже прикреплённая к мотоциклу, стояла за домом, на асфальтовой дорожке. Толпа ребят следила за тем, как Скиф прыгал и усаживался в коляске. Проделывал он это неохотно, только после повторных приказаний Фёдора.
— Ну, в общем-то, даже без сахара слушается, — сказал Сева. — Не помешала бы соседка, — дома гораздо лучше тренироваться. Вот уж вредная тётка!
— Что верно, то верно. А всё-таки права она. Не дело в квартире… Отойдите, ребята, пёс нервничает! — крикнул Фёдор.
— А ты ему валерьянки! — ответил кто-то. Поднялся шум, смех, мальчишки лаяли, мяукали.
Скиф прижал уши, мягко выпрыгнул из коляски. Чёрная шерсть поднялась на спине, вытянутая вперёд голова чуть пригнулась. Он сделал несколько шагов в сторону мальчишек, и они мгновенно исчезли, точно и не было их.
Фёдор схватил собаку за ошейник и пристегнул поводок. Скиф укоризненно посмотрел на хозяина, точно говоря: «Зачем такое недоверие? Я только хотел припугнуть, чтобы не орали. Не кусать же всерьёз этих дурачков».
— Теперь самое трудное начнём, — сказал Фёдор. — Надо приучить Скифа к звуку мотора. Некоторые псы так пугаются, что потом и не заставишь подойти близко.
— Он смелый у нас. Научится, — сказал Сева.
— Хорошо бы. Тогда будем ездить с ним на дежурство, вместе патрулировать…
— А я? — спросил Сева.
— Кто же без тебя-то поедет? Так и будем: ты — на багажнике, я — за рулем, а Скиф, со всеми удобствами, — в коляске. Ну, начали тренировку, включаю зажигание, а ты вместе со мной держи поводок…
Милочка временами пускалась в пробежку, чтобы не отстать от Севы. Он нёсся по улице, ловко увёртываясь от прохожих и ворчал:
— Ещё две недели до школы, могла прекрасно пожить в колхозе.
— Маме на работу.
— Верно, забыл. Без мамочки дохнуть не смеешь.
— Будешь так разговаривать, не пойду к близнецам.
— Кто переживал: «Какая судьба у ребят! Буду шефствовать, театр помогу сделать»? — Сева улыбнулся про себя. Точно так же говорил с ним Фёдор. И правильно, действует. Вон у Милки до чего виноватое лицо.
— Не сердись, идём, — сказала она.
Пускай займётся Олей и Толей, раз приехала. У Севы дел хватает, а Милке, чем сидеть просто так, пора действовать. Они подошли к дому, облицованному гранитом, с балконами и зеркальными окнами.
— Вот здесь, шестая квартира. Скажешь — от меня… придумай что-нибудь: мол, театром интересуешься, хотя про это подожди. Да сама сообразишь и всё такое. Ну, пока. — Сева повернулся и зашагал в обратном направлении.
— Ненормальный! — закричала Милка, догоняя его. — К незнакомым людям идти, объяснять, кто такая. Приятно, да? Трудно подняться со мной, ноги отвалятся?
— От тебя и правда ненормальным сделаешься! Иди домой, не надо, хватит! — рассвирепел он.
Милка осторожно погладила его рукав, заглянула в глаза.
— Хорошо, хорошо, я сама к ним, не бушуй. Завтра приду к тебе, расскажу про близнецов.