Ну и многое другое, конечно же.
Настоящие боевые заклинания. Чары творения, из самых тайных, что отделяют мёртвое от живого. Чары трансформации, изменения, и не только бездушной материи. Лакомая добыча для любого, кто поистине хочет достичь вершин мастерства.
Алисанда наверху вдруг зашипела, её острый молоток заскрёб по камню в тщетных попытках зацепиться.
— Держи-и!
— Держу, — Вениамин вцепился в верёвку.
Санди всё же смогла закрепиться и на несколько мгновений просто застыла, прижимаясь к стене и тяжело дыша.
— Ух, проклятье… молоток сорвался…
Вениамин глянул вверх — ещё добрых три десятка футов нагого камня.
— Может, того, повернём? Лезть ещё ого-го сколько, а костылей кот наплакал. Не рассчитали мы с тобой.
— Не рассчитали, — нехотя согласилась Алисанда. Зло взглянула вверх, на стену, как на лютого врага. — Ничего, взберёмся!
— Ты уже два раза срывалась, — заметил Вениамин.
— Ну и что? Меня ж поймали! — и она дерзко ухмыльнулась.
С ней совершенно невозможно было спорить. Особенно когда глядишь снизу на её пятую точку.
— Нам ещё во-он по той башенке карабкаться. И тоже на костылях. Никогда ещё так высоко не забирались.
— Я слышала, там самое крутое.
— Самое крутое что?
— Всё, Вен! Книжки, аппараты, руководства. Всё брошено. Никто не позаботился ничего вынести на нижние уровни.
— Знать бы ещё, почему… — пробормотал Вениамин.
Алисанда плечом утёрла пот со лба, встряхнулась, готовясь лезть дальше.
— Чего тут знать? Никому неохота было возиться. Заколотить двери гораздо легче.
— На сей раз заколотили старательно…
— Угу, — заколка плохо удерживала непослушные каштановые локоны и поверх неё легла туго повязанная косынка. — Даже верёвочные лестницы все срезали, не поленились.
— Так, может, они…
— Вот и узнаем! — непреклонно отрезала Санди. — Страхуй меня!
Подъём продолжался, но куда медленнее, чем они рассчитывали. Приходилось экономить костыли; Алисанда ругалась шёпотом, подолгу отыскивая место, куда поставить ногу.
Рассвет уже полностью вступил в свои права; охотникам за секретами сейчас полагалось бы взламывать решётки на окнах лаборатории или вивлиофики, а они до сих пор болтались у всех на виду. Хорошо ещё, одежда серая, незаметная, а то бы…
— Скорее, — шипела Санди, прикусывая губы — отчего у Вениамина немедленно начинала кружиться голова. Он слишком хорошо помнил этот жест и обстоятельства, ему сопутствовавшие — опасность заводила Алисанду, словно занятия любовью.
…В конце концов они вскарабкались. Вползли, втащили друг друга на узкий карниз — здесь начинался горизонтальный переход к более высокой башне, расположенной ближе к центру Академии, к самому высокому её строению; к настоящей игле, вонзённой в серое предутреннее небо.
— Не рассиживаемся, — выдохнула Алисанда, поднося к губам плоскую фляжку. — Давай, здесь всё просто, закидывай кошку…
Здесь и впрямь всё было куда проще. Трёхпалый якорёк зацепился за водосточный жёлоб на краю крыши, и влезть на черепичный скат оказалось не в пример легче, нежели ползти по гладкому камню.
Вокруг поднимались многочисленные трубы, иные — кирпичные прямоугольные, иные — круглые из обожжённой глины, иные — из позеленевшей от времени меди, и вовсе свитые зачем-то спиралями.
Пригибаясь, Вен и Алисанда перебегали от одной трубы к другой, рискуя соскользнуть по крутому скату. Корпус Академии, оказавшийся у них под ногами, не был до конца заброшен; пустовали только два верхних этажа, на три нижних сволокли всяческие архивы; и, хотя вряд ли кто-то мог там работать столь ранним утром, рисковать всё равно не следовало.
— Уфф, — выдохнула Санди, когда они оба скрылись в тени высоченной башни. Над головами темнел уродливый отросток, никуда не ведущий аппендикс брошенного недостроенным моста, на нём — красновато-кирпичные стены наполовину покинутого здания. — Проскочили, кажется.
— Нам ещё возвращаться, — напомнил Вениамин. — И костыли вытаскивать. Забыла?
— Ничего я не забыла! — немедля заспорила Алисанда. — Вытаскивать сейчас ничего не будем. Времени нет. Завтра вернёмся и вытащим. А теперь давай!
— Погоди, воды хлебну. — Вениамин поднёс к губам фляжку, стараясь унять непрошенную дрожь. Им предстоял последний подъём, участки отполированного камня перемежались неширокими карнизами, покрытыми резными масками, головами фантастических зверей, драконов, кракенов и горгулий. Там будет легче.
— Сколько костылей осталось?
Вениамин позвенел железом в сумке.
— Дюжина.
— И у меня восемь… должно хватить. Хватит стоять, полезли! Уже рассвело почти.
— И профессор Барбаросса скорее всего отправился на ежеутреннюю прогулку… — проворчал Вениамин.
— Ревнуешь, милый? Ревнуй-ревнуй, мне это нравится, — хихикнули рядом. — Не болтай, дорогой. Доставай костыль, ставь страховку.
— Не нравится мне этот старый козёл, — молоток звякнул, вгоняя острие между каменными плитами. — Чего он на тебя пялится всё время?
— За погляд денег не берут. И потом, что, заслуженному профессору уже и на, гм, красивую студентку даже взглянуть нельзя?
— Пусть глядит, на, гм, красивых профессорш, — буркнул Вениамин, ожесточённо вколачивая костыль. — Хоть на мадам Лаупер-Брунно.
— Ты смеёшься? Ей же сто два года!
— И что? Если человеку сто два года, это ещё не значит, что она не может мечтать о…
— Так! Хватит, Вен. Когда начинаешь так ворчать, чувствуется, что ночью тебе меня не хватило, — Санди усмехалась, лукаво, победительно. — Но давай об этом позже, ладно? Полезли лучше.
— Полезли, — он последним ударом вогнал костыль на всю глубину, пропустил через кольцо страховочную верёвку. — А всё равно, не нравится он мне… этот твой Барбаросса.
— Ничего он не мой! — горячо возразили ему сверху. Алисанда уже ловко подтягивалась, застегнув карабин на поясе. — Он очень талантливый, если хочешь знать!
— Знаю, знаю, — Вениамин взялся за верёвку. — Сама не болтай. Лезь себе!
…Солнце уже поднялось, когда они, тяжело дыша, перевалились через последний карниз. Вниз лучше было не смотреть — земля совершенно исчезла в мешанине крыш и переходов, где-то далеко-далеко. Облака же, напротив, плыли совсем рядом.
И рукой уже подать до заброшенного «аппендикса». Черепичная крыша посерела, вдоль водостоков и желобов поселился ядовито-зелёный мох; длинные плети его спускались по фигурному литью ниже, оплетали толстые прутья оконных решёток, глубоко вделанных в кирпичную кладку. Теоретически, оставалось самое простое — перепилить любой из прутьев, аккуратно выдавить небольшой квадратик толстого мутного стекла, повернуть защёлку — и ты внутри.
Нелепый огрызок, мост в никуда, висящий над пропастью; и узкое, словно нож, строение, занявшее всю его ширину, глядящее на мир полуслепыми бельмами запылённых окон.
— Пила с тобой?
— Со мной, со мной, не волнуйся. — Вениамин похлопал по клапану кожаной сумки. — Пошли.
Крыша здесь была настолько покатой, что по ней пришлось ползти. За сим исключением остальное прошло гладко — закрепили обвязку вокруг трубы, Вениамин спустился к ближайшему окну и взялся за алмазную пилку.
Пилка была хороша, гномьей работы — и, конечно, он бы никогда не смог позволить себе подобный инструмент. Купила её Алисанда — а может, не купила, а где-то стащила. У Санди были свои пути и способы, которые она ревниво охраняла. Даже от него.
Блистающие зубцы впились в неподатливое серое железо. Раз, другой, туда-сюда — нет, слишком медленно. Вениамин брызнул каменным маслом в наметившийся распил, дело пошло живее. Алисанда оставалась наверху, укрываясь за каминной трубой.
Но нет — всё тихо, да и как может быть иначе? Они слишком высоко, чтобы их заметили с земли, только из бойниц соседних башен, но пожилым профессорам не до подобных наблюдений. Они сейчас тащатся, шаркая ногами и путаясь в полах мантий, к дверям оставшихся в пользовании аудиторий, брюзгливо подгоняют ассистентов, что катят тележки с демонстрационным материалом — кролики и крысы в клетках, кристаллические друзы, рунные мельницы тяжёлой бронзы; они не смотрят по сторонам.
Решётка поддалась. Тяжёлый толстый прут отправился наверх; потом, если всё будет хорошо, они приладят его на место.
Звякнуло выдавленное стекло, Вениамин сунул руку, нашарил запор. Пока всё как обычно, даже слишком обычно — хотя о «висячем корпусе» болтали всякое. Но обычных студиозусов Академии подобные материи интересовали не слишком и потому слухи тоже были так себе, серые, без особой выдумки или леденящих кровь подробностей.
— Готово, Санди.
— Давай, я тебя держу, — она ловко соскользнула по верёвке вниз, изящная ножка в мягком сапожке встала на подоконник. В свободной руке появился небольшой самострел.
Окно открывалось внутрь — из-за намертво вмурованных в кладку решёток. Вениамин протиснулся между грязноватыми прутьями и очутился внутри.
Аудитория, и по первому виду скорее подошла бы медицинскому факультету. Странно, лекарей сюда вроде б как не заносило…
Рядом с высокой кафедрой — широченный мраморный стол, предусмотрительно снабжённый кровостоками и массивными зажимами; легко было представить распятого здесь человека, но имелись и другие петли, явно не для людской анатомии. Разложены покрытые пылью хирургические инструменты — к ним не прикасались уже много-много лет. Амфитеатром поднимаются скамьи для студиозусов, старого образца, внизу их давно уже заменили. Вдоль стен тянутся полки с книгами, однако каждая заперта решёткой с внушительным замком; на иных стеллажах — склянки и склянищи тёмного стекла с заспиртованными частями тел, отсюда не разглядишь, человека или животных; скорее всего, и тех и других.
Ничего необычного, за исключением мраморного стола и пространства вокруг него; пол выложен гранитной плиткой, в нём — отверстия для стока. Всё донельзя старое, пыльное, душное, но при этом — чистое. Прежде чем уйти отсюда, прежние хозяева отдраили всё до блеска, до немыслимого сверкания; на мраморе только пыль, под ровным серым слоем ни пятнышка.