Синие тучи секли снежными зарядами. Море упорно шло на берег, и даже на берегу было страшновато, когда волны с пушечным грохотом накрывали прибрежные скалы. Можно было только представить себе, что́ должны были переживать те парни на 18-м.
Жильцов еще ничего не знал. Когда его вызвали к начальнику отряда полковнику Флеровскому, Жильцов удивился: в такую погоду не очень-то полетишь. Но когда он вошел в кабинет полковника, то понял, что лететь все-таки придется. Слишком взволнованными были полковник и второй, штатский, — долговязый, седой мужчина, чью фамилию полковник даже не назвал: было не до знакомства.
Флеровский коротко рассказал, что случилось, и добавил, что сейчас с ним, Жильцовым, будет говорить командующий погранвойсками округа. Жильцов взял трубку. Должно быть, командующий все это время был на связи.
— Вы можете вылететь и снять людей? — спросил командующий.
— Могу, товарищ двадцать первый.
— Опасность большая?
— Есть немного.
— Не бравируйте, старший лейтенант. Я должен знать точно.
— Конечно, опасно, товарищ двадцать первый.
— Вы согласны лететь?
— Я не могу поступить иначе.
— Хорошо. Вылетайте. Потом позвоните мне.
Положив трубку, Жильцов невольно улыбнулся. Последние слова генерала были успокоительными. Значит, он верит, что это «потом» все-таки будет.
Еще несколько минут ушло на то, чтобы определить по карте место, куда они будут доставлять моряков: туда надо подогнать санитарные машины.
— Вы это организуете, Тойво Августович?
— Я сам поеду туда, — ответил тот, в штатском.
Жильцов поднял машину минут через двадцать; справа сидел невозмутимый Бусько, сзади готовил трап Женя Каланджи. Жильцов подумал, что подлетать надо с подветренной стороны, и тут же Бусько сказал через переговорное устройство:
— С подветерка будем подходить, командир?
Жильцов поглядел на него и кивнул. Так было всегда. Бусько словно бы чувствовал, о чем он думает. Но тут же он подумал, что трап будет мотать ветром и хорошо бы привязать к его концу какую-нибудь тяжелую железку.
— Женя, — позвал он.
— Ау, — отозвался Каланджи.
— Ты трап утяжели. Мотать будет.
— Уже сделано, командир.
И если до этой минуты Жильцовым владело естественное волнение, он сразу успокоился, потому что спокойными были и Коля Бусько, и Женя Каланджи, ну а то, что машину трясло и как бы отталкивало, — на то и шторм. Или «ветерок», как непочтительно назвал его Бусько. Как-то удастся зависнуть на таком «ветерке»? Жильцов снова подумал, что ребята спокойны оттого, что вертолет ведет он, Жильцов, и эта их вера передалась ему. Он подвел машину к судну и увидел запрокинутые к нему лица.
Но прежде чем зависнуть над траулером, он несколько минут летал по кругу, наблюдая за мачтами.
С каждой волной, приподнимавшей судно, мачты описывали в воздухе дугу, и Жильцов попытался сообразить, на какой высоте они не достанут вертолет. Он понимал, что там, на полузатопленном траулере, люди считают секунды и по-всякому ругают его за эту медлительность, но продолжал ходить круг за кругом, пока наконец не высчитал нужную высоту, — и загасил скорость. Вертолет завис, и Женя кинул трап.
Жильцов видел, как мачта колыхнулась и на какую-то секунду оказалась рядом с бортом вертолета, а потом снова ушла вниз. И все время, пока там, на судне, к трапу привязывались двое, мачта ходила рядом, и он косился на нее, как на какое-то живое недоброе существо, готовое ударить по машине.
— Готов, пошел! — крикнул Женя.
Потом он еще три раза подлетал к траулеру и ставил машину между колышущимися мачтами. Очевидно, напоследок сдали нервы. Едва он отлетел от судна, высота упала, и двое рыбаков, привязанных к трапу, сказались в воде, волна швырнула их, и Жильцов почувствовал короткий рывок. Но и на этот раз все обошлось. Он поднял машину и перевел ее в горизонтальный полет.
В этот, последний раз он не выдержал. Ему надо было хоть десять минут отдохнуть, и, едва отвязали последних рыбаков и Женя выбрал трал, Жильцов отлетел чуть в сторону и посадил машину прямо на дорогу. Ему хотелось уснуть или хоть ненадолго задремать. По всему телу растеклась странная усталость, будто он долго-долго бежал и вдруг бег оборвался. Он откинулся в кресле и закрыл глаза.
— Как там рыбачки́? — спросил он. Дальше было ничто — сон, забытье. Он не слышал, как Женя и Бусько сошли, как вернулись, — он очнулся от гула двигателя и почувствовал, что машина снова в полете. Ее вел Бусько. Жильцов провел ладонями по лицу и сказал:
— Правильно. Я чего-то раскис.
Потом, вечером и на следующий день, в отряд приходили спасенные рыбаки, с женами и детьми, приглашали к себе весь экипаж, и дежурный по части растолковывал им, что экипаж отдыхает или готовится к полетам, а насчет гостей — никак нельзя, совсем никак, потому что такой режим. Конечно, были обиды, не без этого: как же так, ребята спасли восемь человек, а с ними даже повидаться нельзя, не то чтобы угостить на славу, от всего сердца, спеть и сплясать всем совхозом на радостях? Впрочем, как раз у экипажа кончилась командировка, пора было улетать в эскадрилью, и на обратном пути Жильцов не выдержал — прошел круг над совхозным причалом, метрах на пятидесяти. Он видел, как люди сбегаются, машут руками. Он улыбался, и Бусько и Женя тоже улыбались — что ж, все-таки как-то надо удовлетворить собственное, пусть маленькое, но все-таки тщеславие.
Жильцов отвернул машину и, пройдя метров триста или пятьсот по невидимой дуге, снова вернулся на курс. Сзади хохотал Женя, в переговорном устройстве его смех был оглушительным. Кокорев непонимающе обернулся.
— Я думал, ты забудешь, командир, — сказал Женя.
— Как же, забудешь, — проворчал Жильцов.
И это место, над которым они сейчас пролетали, тоже было памятно ему — оно называлось «над тещей». В позапрошлом году, когда Коля Бусько женился, они летели здесь, вдруг Коля крикнул: «Вон тут моя теща живет, вон зеленый домик», — и сразу заглох мотор.
Вертолет начал «сыпаться». Сначала раздались три удара, потом Жильшов почувствовал тряску и понял, что начали выскакивать лопатки вентилятора и сейчас они пробьют маслопровод... Ему удалось дотянуть до края поселка и посадить машину посреди покоса, распугав стадо коров. Коровы неслись прочь от этого огромного овода, задрав хвосты, и когда машина села, Бусько начал смеяться, его так и крючило от смеха.
— Ты чего? — сердито спросил Жильцов.
— А ты... помнишь... как нас... учили? — пересиливая смех, спросил Бусько. — Хвост выше — скорость больше. Ты на буренушек, на буренушек посмотри. И хвосты задраны, и скорость какая!
Тогда они начали хохотать все трое — это был нервный смех, они просто радовались тому, что так хорошо, так здорово «ссыпались» с четырехсот метров, и что им привезут новый вентилятор, и они снова полетят и будут летать, — но с тех пор все летчики, пролетая «над тещей», сворачивали, повинуясь дурацкому, конечно, но живучему суеверному чувству. Давно ли, кажется, это было? А теперь, подумал Жильцов, Галина уходит от Кольки, и человек стал сам на себя не похож, а он ничем не может помочь ему, и если подумать, это самое паршивое — не помочь в такую минуту...
Городок был невелик, и, как во всех маленьких городках, в нем соседствовали Дом культуры и универмаг, продовольственные магазины и редакция районной газеты, ателье и отделение «Сельхозтехники», несколько «точечных» жилых домов и просто деревенские домики с водоразборными колонками и длинными антеннами над крышами.
На окраине размещался рыболовецкий совхоз со своими причалами, своим Домом культуры и своим рыбообрабатывающим заводом. В городке всегда пахло рыбой. Этот запах исчезал, когда ветер поворачивал к морю, и тогда оказывалось, что на свете существуют другие запахи — городского асфальта, цветущих лип и разогретой пыли.
И также на окраине, но уже на другой, северной, размещался пограничный отряд. Тоже свой клуб, гостиница, казармы, гаражи, мастерские, радиостанция; потом шло поле с двумя бетонными плешинами — посадочными площадками для вертолетов. На одну такую площадку Жильцов и посадил свой 17-й.
Экипажу предстояло жить в одной комнате отрядной гостиницы, жить тесно и неуютно, но для Жильцова эта неуютность быта была привычной. Каланджи ее просто не замечал, и лишь Кокорев, войдя в комнату, присвистнул: палаццо! Три койки, три стула, «школьный» письменный стол, шкаф, вешалка — вот и все, что было здесь, да еще на стене, на светлых дешевых обоях, цветными карандашами были нарисованы цветочки и рожицы. Должно быть, в ожидании собственного жилья тут останавливался кто-то из офицеров с семьей — вот ребенок и занялся художеством. Но странно, именно эти рожицы и цветочки неожиданно обрадовали Жильцова. С ними здесь было как-то веселее, будто тайное присутствие чьей-то, еще маленькой жизни, сразу скрасило всю неуютность этого временного жилья. В прошлый раз, весной, когда экипаж останавливался в этой же комнате, рисунков не было...
Жильцов пошел к начальнику отряда, а Каланджи, едва сунув под кровать свой чемодан, сказал, что будет на вертолете. Надо провести послеполетный осмотр. Жильцов кивнул ему — он подойдет позже.
Полковник Флеровский встретил Жильцова радостно.
— А, это опять вы! — И дотронулся до его куртки, до ленточек, среди которых была одна, голубая с белы ми полосками.
— Значит, наградили? Вас или весь экипаж?
Он ответил:
— Весь экипаж.
Тогда, после истории с рыбаками, всех их наградили медалями «За спасение утопающих». Тут же Флеровский протянул руку за полетными документами, как бы давая понять, что короткий неофициальный разговор закончен и начинается деловой, служебный.
— Значит, пятнадцать часов? — спросил он.
Жильцов кивнул: да, пятнадцать. Конечно, Флеровский был недоволен: что такое всего пятнадцать летных часов на месяц?
— Это только плановые. В них не входит время полетов при обстановке, — сказал Жильцов. — Машина прошла регламентные работы, можем летать больше.