Этот разговор вполголоса все-таки разбудил Женю, и тот сел на кровати, сонный, даже порозовевший от сна, и ничего пока не понимающий.
— Что случилось, командир?
— Ничего, лейтенант, спите, — вместо Жильцова ответил Кокорев. — Просто я малость выпил в компании одной местной феи. Это было необходимостью. Женщины считают, что от мужчин должно пахнуть табаком, вином и «Шипром». В противном случае от них пахнет парным молоком.
Вино сделало его разговорчивым. Он не замечал, что Жильцов еле сдерживается. Сейчас ему море было по колено, конечно.
— Ложитесь спать, — повторил Жильцов. Хочешь не хочешь, а завтра придется звонить командиру эскадрильи. Может быть, все-таки прилетит Коля Бусько, а этого заберут — пусть взгреют покрепче и сразу же, чтоб не было повадно впредь.
Кокорев словно угадал его мысли.
— А вы поторопитесь стукнуть на меня, командир. Утром-то я буду как стеклышко и смогу лететь хоть на Марс.
— Вам вообще, по-моему, незачем летать, — все-таки взорвался Жильцов. — Вы избрали себе не ту профессию.
— Не ту, — миролюбиво согласился Кокорев. — Я хотел стать геологом. Знаете — «Вперед, геолог, давай, геолог, ты солнцу и ветру брат»?
Он даже пропел эти слова, фальшивя и перевирая слова. Женя смотрел на него с тоской. Он-то хорошо знал Жильцова и знал, что будет вот сейчас.
Но неожиданно для него Жильцов успокоился и даже, как показалось Жене, с интересом поглядел на Кокорева. Должно быть, это признание ошарашило командира.
— Может быть, вам тогда сразу уходить на «гражданку»? — спросил Жильцов. — Авиация случайных людей не любит, лейтенант. И я тоже не люблю.
— Это верно, — с прежним миролюбием кивнул Кокорев. — Ибо сказано: рожденный ползать летать не может. А полчаса назад я вкручивал фее по имени Ниночка, что без неба жить не могу. И как это опасно. А она, дурочка, ахала и сжимала перед собой ручки — вот так, чтобы показать мне длинные наманикюренные ноготки. — Он печально усмехнулся. — До чего же забавны эти провинциалочки, а? Вы извините меня, командир, что я разговорился малость. Наверно, для меня это действительно не работа. Я сплю и Москву во сне вижу.
— Ладно, — сказал Жильцов. — Чем скорее вы ее увидите, тем лучше для вас. Не знаю, как для Москвы, впрочем.
— Все сердитесь? Зря, командир. У меня на душе кошки скребут. Болтаюсь по жизни один, как цветочек в проруби... — Он поглядел на Жильцова, теперь его глаза были мутными, — Кокорева сильно развезло. — Вы ведь тоже, по-моему, не из очень счастливых людей, командир, сколько я разбираюсь?
— Нам пора спать, и вам тоже, — оборвал его Жильцов. — А вот о вашей выпивке я обязан сообщить, лейтенант. Так что готовьтесь к неприятным разговорам.
— Пожалуйста, — пожал плечами Кокорев. — Могу даже привести точные данные: триста коньяку и бутылка рислинга на двоих. — Он повернулся к Жене. — А вы, кажется, не приняли участия в нашей беседе, милый юноша?
— Просто мне жалко вас, — сказал Каланджи.
На вторник был назначен полет с начальником отряда. Он хотел побывать на правом фланге, и Кокорев быстро рассчитал маршрут. Жильцов сам звонил на дальние заставы, его интересовало, завезено ли туда горючее и в каком состоянии посадочные площадки. Горючего было достаточно, площадки оборудованы. Но вылететь туда им не удалось, все получилось иначе...
В понедельник вечером Жильцова вызвали к начальнику отряда, и снова — уже во второй раз — он увидел в его кабинете долговязого, пожилого человека в штатском, вспомнил, что у него какое-то нерусское имя и что работает он, кажется, в совхозе или на рыбообрабатывающем заводе.
Флеровский был хмур.
— Знакомьтесь, — сказал он. — Тойво Августович Хюппенен, секретарь партийной организации совхоза.
Жильцов пожал ему руку. Можно было догадаться — опять что-то случилось, и он не ошибся. Флеровский сказал, даже не предложив Жильцову сесть:
— У него потерялся человек. Вечная история, черт возьми. Расскажи еще раз. Вы садитесь, старший лейтенант.
Хюппенен был немногословен. В субботу утром группа рыбаков и рабочих выехала за грибами. К назначенному часу собрались все, кроме техника Людмилы Светличной. Ее искали до вечера. Трое мужчин остались в лесу, жгли костер, утром отправились на поиски — и снова безрезультатно. За ними послали машину. К границе, где ее сразу обнаружили бы, Светличная не выходила, в ближайших селах не объявлялась.
Хюппенен заметно нервничал и мял свои пальцы. Ясно — с человеком что-то произошло. Завтра с утра совхоз отправляет в лес тридцать с лишним человек.
— Может быть, попробовать с собачками?
— С собачками! — усмехнулся Флеровский. — У нас самая лучшая берет след десятичасовой давности, а здесь уже более двух суток проскакало. Вон, поглядите на карту — кругом болота, лоси тонут... Конечно, что-то произошло. Полетите с утра, старший лейтенант, разрешение на полет уже есть.
И, как тогда, весной, они снова стояли перед картой, но теперь уже не торопясь, потому что спешить сейчас было некуда.
Вот лесной массив и дорога. Машина остановилась здесь, возле ручья. Светличная пошла на восток — это точно: у нее был компас, и, прежде чем пойти, она шутя сказала, что идет на восток, а вернется на запад. Там, за болотами, начинался еще один лесной массив.
Жильцов прикидывал: сколько может пройти человек, ищущий грибы, за те семь часов? По полтора, ну, два от силы километра в час — значит, четырнадцать. Тогда эта самая Светличная должна была перебраться за болото. Хюппенен сказал:
— Наши переходили болото, искали и в том лесу. Да ведь какое болото!
— Она курящая? — спросил Жильцов.
— Нет, — удивленно ответил Хюппенен.
— Значит, спичек у нее не было, — сказал Флеровский. — Плохо.
Жильцов достал свою карту и начал отмечать квадраты, которые надо облететь завтра. Совершенно ясно, что с этой Светличной что-то случилось, иначе она давным-давно вышла бы либо к границе, либо к одному из сел или на какую-нибудь дорогу, наконец, по которой можно добраться до дома на попутке.
Из кабинета Флеровского он вышел вместе с Хюппененом. Уже на лестнице тот тронул Жильцова за рукав:
— Как вы считаете — это реально?
— Что именно?
— Найти человека.
— Полетаем, посмотрим, — ответил Жильцов. Больше он ничего не мог ответить. Если здесь такие болотища, где тонут даже лоси... Или сердечный приступ, например.
— Она молодая, старая? — спросил Жильцов. — Может, сердце или что-нибудь в этом роде?
— Ей двадцать четыре, — махнул рукой Хюппенен. — Вы ее не знаете, у нее энергии на десятерых, она турбины может вертеть. Я боюсь болота или какого-нибудь зверя — другого объяснения у меня нет. Говорят, здесь появились росомахи — отвратительное существо. Бросается на человека. Нет, у нее здоровое сердце. Мне нельзя полететь с вами?
— Нельзя, — качнул головой Жильцов. Он видел — Хюппенен продолжает волноваться. Надо было как-то успокоить его. — Если она жива-здорова, мы ее заметим. Два года назад мы на границе задержали одного деятеля — тоже сверху увидели.
Ему показалось: Хюппенен не очень поверил, потому что лишь покосился и буркнул что-то неразборчивое.
— Что вы сказали?
— Так. Я в войну разведчиком был, лес знаю. Нашу группу пять дней самолеты искали. Мы их видели, а они нас нет.
— Ну, попробуем, — сказал Жильцов.
Они вылетели, когда уже совсем рассвело. Теперь все, что расстилалось внизу, как бы повторяло в огромных размерах карту, неожиданно ожившую, наполненную движением и другими, чем на карте, красками. Типографская зелень леса обернулась желтизной берез, густо вкрапленной в сосняки, красными огнями полыхали клены, бурыми были осинники. И так до самого далекого горизонта лежали осенние, ярко перекрашенные леса, с голубыми провалами озер и черными разводьями на болотах.
Кокорев уныло глядел вниз. После того, что случилось в воскресенье, он был сам не свой и сейчас, наверно, гадал: сообщил командир о его выпивке или нет? Жильцов не сообщил ничего. Ему вдруг стало жаль Кокорева. Как-то уж очень горько прозвучали его слова об одиночестве, и Жильцов поверил, что это не позерство. К тому же весь следующий день Женька Каланджи ходил за ним по пятам и ныл: «Ну, прости ты его, командир, первый же раз! Я с ним уже провел соответственную беседу, честное слово. Ну, можешь ты ради меня?..»
Сейчас Женя сидел сзади слева, возле иллюминатора, правый обзор должен был делать Кокорев. Они уже подлетали к квадрату, откуда Жильцов предполагал начать поиск, летая по кругу и сжимая этот круг. Так он мог охватить большой район, примерно двадцать километров по радиусу.
Как ни странно, такой вариант предложил Кокорев и сделал это легко, будто всю жизнь только и занимался поисками заблудившихся грибников. Конечно, это было куда лучше, чем летать по квадратам. Когда они шли к машине, Каланджи успел шепнуть Жильцову:
— Вот видишь, кое-что соображает все-таки.
— Отстань, Женька, — поморщился Жильцов. — Тебе пора поступать в коллегию адвокатов.
Ему было не до Кокорева и не до Женькиного заступничества. Он сомневался, что девчонка найдется, и знал, что полет будет мучительным для него, потому что ожидание обычно выматывало его сильнее любой, даже самой трудной работы.
Они проходили круг за кругом и временами видели людей, но это были другие люди. По дороге шли дети и махали им. С полей вывозили сено, и женщины поднимали к вертолету головы. Они видели грибников, вышедших на опушку, и грузовую машину-фургон, идущую по лесной дороге к границе, — должно быть, «хлебная»... Еще круг и еще один. Жильцов поглядел на часы — они были в полете полтора часа, и он уже чувствовал ту самую усталость, которая приходила всякий раз, когда надо было ждать...
Вот точно такое же состояние владело им два года назад, когда на участке соседнего отряда была попытка прорыва в сторону границы и человек оторвался от пограничного наряда, ушел, затерялся в лесу, а его обязательно, непременно, во что бы то ни стало надо было найти и взять. Жильцов вылетел с группой преследования. Сзади сидели напуганные ревом двигателя два здоровенных пса, да и солдаты тоже, поди, чувствовали себя не в своей тарелке — что ни говори, а на земле как-то спокойней... Он вел машину и не спешил сажать ее, чтобы группа перекрыла путь наиболее вероятного движения нарушителя — по ручьям и огромному, вытянутому на несколько десятков километров болоту. Он сам искал того человека и через три с лишним часа увидел наконец. Тот прятался под елками, а Жильцов завис над ним, и человек не выдержал и побежал. Все остальное, как говорят спортивные комментаторы, было уже делом техники.