— Ладно, — сказал Дернов, — только тогда, когда все уйдут на занятия. Нечего солдатам на нее глазеть.
— Господи, — сказала Татьяна, — что они ее все равно не увидят? Ладно, хорошо, хранитель нравственности.
Галя охотно пошла с ней. Когда женщины вошли, дежурный сержант встал и зачем-то поправил нарукавную повязку. Татьяна кивнула ему.
— Гостью привела. Лейтенант Кин у себя?
— Так точно.
А Галя глядела на коммутатор, на погашенные сейчас световые табло, на которых только угадывались слова: «Боевая тревога» и «Пожар». С места дежурного для нее начинался совершенно незнакомый мир, к которому она скоро будет причастна. А Татьяна тащила ее дальше, в канцелярию, и когда они вошли, Кин смущенно поднялся из-за стола и задернул шторку на стене. Там, за шторкой, была схема участка, и он смутился от того, что должен был задернуть эту шторку перед Галиной. Конечно, она это заметила и чуть улыбнулась.
Татьяна тоже испытала какую-то неловкость — тем более, что они оторвали Кина от дел: перед ним лежала шифровальная книга, и надо было уводить Галю. Татьяна сказала, что они мигом пробегут по заставе, а потом пойдут на Уупсайокки. Так что не будем мешать.
Столовая Гале понравилась.
В Ленинской комнате она села за стол и обвела глазами книжные полки.
— У вас много книг, — сказала она.
— Я отдала все свои, — ответила Татьяна. — Дернову было некогда сделать полки, я разозлилась, а потом подумала, что на заставе книги нужней. У вас дома много книг?
— Много, — ответила Галя. — У меня дедушка был профессором университета. Филолог. Так что можете себе представить... Он ночевал в уголке, на маленьком диванчике, и любил повторять слова Пушкина: «Книги выживают меня».
Дед-профессор? Татьяне и интересно, как она живет. Ну, а родители, отец? Галя улыбнулась. Нет, родители не имеют к филологии никакого отношения. Ее отец геолог, до сих пор не может угомониться — как весна, уезжает «в поле» и возвращается поздней осенью, обязательно с бородищей, и три дня отмывается от копоти походных костров. Тоже доктор наук, а характер как у студента-первокурсника.
— Значит, вы в семье все разные? — спросила Татьяна. Она знала, что Галя учится в педагогическом.
— Все люди разные, — ответила Галя. — Для меня только ваши солдаты одинаковые. Мне кажется, я никогда не смогу различить их.
— Ну что вы! — усмехнулась Татьяна. — Это, наверно, только на первых порах. А вы что же — когда женитесь, на вечернее перейдете?
Галя не ответила. Она подошла к полкам и начала рассматривать корешки книг, уже сильно потертые — сразу было видно, что эти книги прошли через многие руки. Молчание Гали неприятно удивило Татьяну. Надо было как-то продолжить оборвавшийся разговор, и она сказала:
— А в наших ребятах вы быстро разберетесь. Они очень тянутся к каждому новому человеку.
С ней самой было именно так.
Дернов никак не мог сделать книжные полки — то некогда, то досок нет (те, что были, ушли на хозяйственные нужды), то просто забывал и обещал обязательно сколотить, а потом все повторялось.
Однажды Татьяне позвонил дежурный.
— Татьяна Ивановна, фильм привезли — «Тринадцать», приходите.
В Ленинской комнате уже был развешен экран и рядами выстроены стулья, но сидело только двое. Третий возился у аппарата, заправляя пленку. Это было неожиданностью. Обычно на фильм здесь собирались все свободные от службы. Татьяна села рядом с ефрейтором Линевым и спросила:
— А где же все остальные?
— Спят все остальные, — усмехнулся ефрейтор.
— С чего бы это?
— Осеннее настроение.
— Я серьезно спрашиваю.
— Да так... — замялся Линев. — Подустали малость. И фильм к тому же старый, почти все видели. Я уже третий раз его смотрю.
Татьяна не унималась. Ей всегда надо было выяснить все до конца. Почему устали? Раньше ведь не уставали? Или это всегда так — «осеннее настроение»? Линев старательно избегал ее взгляда и отвечал односложно. Раньше не уставали, а теперь устают. Она догадалась сама: Дернов! Это он так выматывает солдат. Она видела, какие он устраивает кроссы. Сам возвращается домой мокрый от пота. Даже третьего дня, когда ливень был — стена воды! — он вывел солдат на этот кросс.
— Может быть, не будем смотреть фильм? — спросила Татьяна. — Я его тоже два раза видела.
— Так ведь все равно нечего делать, — сказал маленький рыжий солдат — Леня Ершов. Здесь, на заставе, его дружно звали Огонек, и прозвище было ласковым. Это он однажды не выдержал ночной тревоги, и это его автомат, а потом и его самого тащил Дернов.
— А книги? — спросила Татьяна.
Здесь были полки, но не было книг. Она думала, что все на руках. Линев ответил:
— Книг у нас маловато. Те, что есть, тоже по три раза прокатали. Я вот скоро «Кавказскую пленницу» наизусть шпарить смогу.
Татьяна не раздумывала. Потом она сама не могла объяснить, почему таким мгновенным оказалось ее решение. Она поднялась — Линев и Огонек поднялись за ней.
— Идемте, — сказала она.
Ее книги так и лежали в сенях, упакованные в картонные коробки — восемь коробок, таких тяжеленных, что даже Дернов измучился, таская их, когда пришел багаж. Сейчас Татьяна, кивнув на эти коробки, сказала:
— Несите.
— Куда?
— На заставу, куда же еще.
Огонек и Линев мялись, поглядывая друг на друга. Пришлось спросить:
— Тяжело, думаете? Я помогу.
— Нет, — ответил Огонек. — Что товарищ лейтенант скажет...
— Это мои книги, а не товарища лейтенанта.
Когда солдаты понесли последнюю коробку, она пошла за ними. Она торопилась. Ей хотелось как можно скорее расставить эти книги, снова увидеть их вместе — но уже не свои, уже принадлежащие не только ей, а всем, — и она почему-то торопилась с этим расставанием.
— Ого! — сказал Огонек. — Полное собрание Чехова! И Горький! У нас дома такой же.
— Ты любишь книги?
— А кто ж их не любит?
— Вот и будешь председателем библиотечного совета.
— Я? Ну что ж, буду. Главное, чтоб был председатель, а совет как-нибудь сделаем.
Он шутил, но все-таки Татьяна заметила, как он брал книги, проводил рукой по обложке, чуть отставляя каждую, будто любуясь ею, и только после этого ставил на полку. Линев же хватал книги лихорадочно, с каким-то изумлением.
— Флобер, — называл он фамилию автора. — А я ничего не читал. Он кто был?
— Французский писатель.
— А этот — Драйзер?
— Американец. Обязательно прочитай.
— Чтоб все это прочитать, на сверхсрочную надо оставаться, — засмеялся Огонек. Он держал в руках томик стихов Прокофьева. Открыл, посмотрел на портрет, а потом, перевернув несколько страниц, начал читать наугад и вдруг отошел к окну — в комнате было уже темновато.
— Потом прочитаешь, — сказала Татьяна. — Давай иди сюда, расставить надо по местам.
— Я сейчас, — отозвался Огонек, не трогаясь с места.
Татьяна подошла к нему. Она почувствовала, что с этим маленьким солдатом что-то происходит. Встала рядом й поглядела на раскрытую страницу.
Не отец, не мать в далеком детстве,
А мои друзья в родном краю
Всю Россию дали мне в наследство,
Всю мою любовь, судьбу мою.
Всю ее — с лугами и садами,
Малых и великих рек волной...
Она читала сама, уже не поторапливая солдата, потому что поняла: вот сейчас, в эти минуты, для Огонька наступила пора какого-то своего, личного и счастливого открытия и не надо ему мешать.
— Я возьму эту... — сказал Огонек, закрывая книжку.
— Сначала ты должен переписать все книги, — улыбнулась Татьяна. — И все фамилии. Я тебя научу, как отмечать, кому выдаешь.
Огонек кивнул.
— А вам не жалко... отдать все это? — вдруг спросил он. — Долго, наверно, собирали! Да и сколько денег, наверно, потратили.
— Ну, а если жалко? — спросила Татьяна. — Обратно понесете?
— Не понесем, — сказал Линев. Он торопливо выстраивал книги, будто впрямь боясь, что Татьяна передумает и надо будет складывать их в картонные коробки. — Ребята завтра увидят и ахнут. — Он помолчал и добавил: — Сколько же книг писатели понаписали! Не то что на сверхсрочную — жизни, наверно, не хватит все прочитать, а?
— Не хватит, — согласилась Татьяна, помогая ему.
— А зачем писатели столько пишут, вы знаете?
— Кажется, знаю, — ответила Татьяна. — Просто потому, что существует жизнь. Говорят, о каждом человеке можно написать роман или повесть. Даже о самом маленьком, самом незаметном. Каждый человек — это целый мир.
Она сейчас повторяла чужие слова. Однажды в их техникуме была встреча с писателем, девчонки задавали ему примерно такие же вопросы, что и Линев. Писатель, задумавшись ненадолго, ответил очень тихо: «А если я не могу не писать? Если я обязан писать о людях и для людей? О доброте, о счастье, о зле, о ненависти... Если это моя жизнь?» Вот тогда-то он и сказал, что каждый человек — это мир, и Татьяна сидела, потрясенная таким простым и точным определением. Значит, и о ней самой, ничего еще не сделавшей в жизни, можно написать роман?
Сейчас она могла бы засыпать этих ребят цитатами из классиков о том, что такое книга, зачем она нужна, что дает, как человек меняется от чтения, становится богаче, лучше, красивее... У Вольтера она нашла: «Читая... хорошую книгу, мы испытываем то же чувство, как при приобретении нового друга». Теперь это чувство предстояло пережить другим — этим парням, которые еще не знали многого, и она даже чуть завидовала тому, что столько радостей у них впереди...
Неожиданно в Ленинскую комнату вошел Дернов, и солдаты вытянулись. Дернов скользнул взглядом по полкам, по пустым ящикам, и все понял.
— Я освободился, — сказал он. — Ты пойдешь домой?
— Сейчас, — сказала Татьяна и повернулась к Огоньку. — У тебя есть чистая тетрадка? Будет время — перепиши все книги. — И снова повернулась к Дернову: — Он теперь председатель библиотечного совета.