Она сидела у окна и ждала, когда пройдут эти сутки. В купе с ней ехал еще один человек — старая женщина, — но Татьяне не хотелось разговаривать с попутчицей. Та спросила, как ее зовут, — Татьяна ответила, и старуха быстро-быстро закивала головой.
— Значит, именинница нынче?
— Почему?
— Сегодня у нас какое? Двадцать пятое января, как раз Татьянин день.
— Да, — сказала Татьяна, — мой день.
Потом была маленькая станция, словно бы вся ушедшая в снег, не тронутый железнодорожной копотью, и поэтому особенно нарядная. Татьяна вышла — просто так, пройтись по свежему воздуху. Ехать ей надо было еще два часа. Она оглядывала заснеженные ели, похожие на баб в белых сарафанах, почти игрушечный, лубочный домик станции, серое, непрозрачное небо — и вдруг почувствовала, что вот сейчас что-то должно произойти, обернулась — Дернов шел к ней, почти бежал... Тогда она кинулась к нему и с разбегу уткнулась в его куртку, охватывая Дернова руками, как бы стараясь защитить, закрыть его от кого-то своим телом.
9. Пустой разговор
Она не видела Галю почти целый день — лейтенант Кин был свободен, и Татьяна нарочно закатила стирку, чтобы не ходить к ним и не мешать: в случае чего можно сослаться на стирку. Тем более, что это и на самом деле надо было сделать. Пройдет инспекторская, и тогда она сможет поехать в Ленинград: тоска по сыну становилась нестерпимой, хотя Володька-маленький уехал отсюда месяц назад. Теперь его опекает по-сумасшедшему влюбленный в него дед. В субботу и воскресенье он у деда. «Ходили в зоопарк. Видели тигра, слона и змею. Катались на понях. Больше писать нечего. Володя».
Итак, сегодня у нее стирка. А Галя уедет завтра утром. Татьяна сказала Дернову:
— Кин уже сейчас не в себе. Представляю, что с ним будет, когда она уедет.
— А ничего не будет, — спокойно отозвался Дернов. — Запрягу его в работу, чтоб даже вспоминать времени не было, вот и все. Есть такая наука — служботерапия.
— Пожалуй, — сказала Татьяна. — А знаешь, я не могу ее понять. Наверно, мне будет не очень легко с ней рядом. Все время чувствую какой-то холодок.
Дернову надо было идти на заставу, и этот разговор кончился. Уже надевая фуражку, Дернов сказал:
— Мне кажется, что... Ладно, посмотрим.
Татьяна не обратила на эти слова никакого внимания.
Конечно, думала она, развешивая белье, Галя — красивая, городская девчонка, ей будет нелегко здесь на первых порах, как было и мне, — но пройдет время, и все уляжется... Она вспомнила, как девять лет назад сюда приезжала журналистка из Москвы, потом прислала сразу пять или шесть газет с очерком о Дернове. Там было и о ней, о Татьяне: «Невысокого роста, худенькая горожаночка — как она смогла так быстро и легко войти в незнакомую и непривычную для нее жизнь? Наверно, ей было трудно, но она ни разу не пожаловалась, наоборот, надо было слышать, с каким восторгом она говорит об этой тишине, — и почему так происходит, я поняла только тогда, когда ее муж, лейтенант Дернов, сказал мне: «Любить по-настоящему — это тоже может быть геройством». Любовь! Вот что помогло ей...»
Татьяна нехотя подумала: а потом я сбежала в Ленинград... Тут же она отогнала от себя это воспоминание: те дни всегда вспоминались со стыдом, и поэтому она старалась как бы обходить их в своей памяти. Но конечно, Дернов просто щегольнул тогда красивой фразой перед москвичкой.
Пора было сбегать на заставу, за продуктами. Месяц назад новый прапорщик прислал с продуктами солдата — Дернов рассвирепел, прапорщику крепко попало. «Так ведь тяжело Татьяне Ивановне», — оправдывался прапорщик. «Я сам буду носить». И конечно, забывал.
Крыльцо на кухню ремонтировалось, и Татьяне пришлось идти через заставу. Едва она вошла, дежурный поднялся — так было всегда, и каждый раз ее трогало, что ребята, будто смущаясь, начинают поправлять свои гимнастерки.
— Вы не знаете, где прапорщик?
— На кухне, Татьяна Ивановна... А что, невеста лейтенанта завтра уезжает?
— Завтра.
— Мы тут пограничный подарочек решили ей сделать. Если, конечно, товарищ капитан не будет сердиться.
— Хариусы, — засмеялась Татьяна. Так было заведено здесь, и никаких других подарков солдаты сделать не могли.
— Не будет сердиться, — сказала Татьяна. — Конечно, хорошо бы ей хариусов.
Она не замечала, что из-за дверей канцелярии доносятся глухие голоса, и вдруг услышала голос Дернова. Дежурный заметил, что она прислушивается, и сказал, что там идет совет сержантов. Дернов говорил громко, каждое слово было хорошо слышно.
— ...Вы командиры. А у вас панибратство. Кое-кто боится испортить отношения с солдатами. Требовательностью отношения не испортишь. Испортить можно другим — невнимательностью. Что у вас происходит с Кругловым?
Очевидно, сержант, к которому он обратился, ответил что-то невразумительное, потому что Дернов загремел:
— Не знаете? Почему начальник заставы знает, а сержант не знает? Круглов — семейный, а какая-то дрянь написала ему, что жена погуливает. Представляете, какое настроение у солдата? А вы что?
Слушать дальше было неудобно, и Татьяна пошла на кухню. «А все-таки он тот — и не тот», — подумала она.
Вечером все-таки пришлось пойти к Кину, а утром шофер подогнал машину к офицерскому домику. Кин был сам не свой. У него даже губы тряслись. Проводить Галю на станцию он не мог и, конечно, был огорчен этим. Дернов, который пришел попрощаться с Галей, сказал извиняющимся голосом:
— Ничего не поделаешь, Галочка, такая уж у нас судьба. Видите, мне с вами даже и поговорить-то не пришлось. Ну, да время еще будет — наговоримся. А за вашим Сергеем мы тут приглядим, чтобы на свидания к озерным русалкам не бегал.
Галя как-то странно улыбнулась. Пора было ехать.
— Когда вас ждать? — спросила Татьяна.
— Еще не знаю. Спасибо вам, Таня, за прием.
— Счастливо!
Татьяна потянула Дернова за рукав. Ну, чего встал? Им же все-таки попрощаться надо. Иди в дом. Совсем ничего не понимаешь. Стесняются же люди.
— Счастливо! — догадался Дернов. Уже в доме он сказал Татьяне: — Вот уж не думал, что Кин может так раскислиться! Какая-то кисейная барышня.
— Не все же такие толстокожие, — сердито ответила Татьяна. Дернов расхохотался и тут же оборвал смех.
— Глупости, милая! Ты в Ленинград собираешься, еще когда поедешь, а у меня уже сейчас душа не на месте.
Машина ушла, они слышали ее удаляющийся гул, потом в дверь постучали. Дернов крикнул: «Входите», — и вошел Кин.
Он сел тут же, на кухне, возле двери, сцепив пальцы, сгорбившись, забыв даже снять фуражку, и Дернов резко сказал:
— Может быть, вам валерьянки дать, лейтенант?
— Володя, — тихо и предупреждающе сказала Татьяна.
— Что «Володя»? — загремел Дернов. — Вы бы перед женщиной не позорились, лейтенант! Подумаешь — невеста уехала! Уехала и приедет, никуда не денется.
— Не приедет, — шепотом ответил Кин.
— Что?
— Она не приедет, — уже громче сказал Кин. — Она сказала об этом сегодня утром. Она... не может здесь...
Дернов подошел к Кину и положил руку на его спину.
— Извини меня. Но, грешным делом, я догадывался об этом. Не собираюсь тебя успокаивать, но, может быть, так даже лучше, Сергей.
Господи, думала Татьяна, что он мелет? Почему это «так лучше»? У нее голова шла кругом — и от жалости к Кину, и от злости на Галю, — приехала фифочка, поглядела, не понравилось, и вся многолетняя любовь побоку! А если так, то тогда, может быть, действительно лучше...
— Погодите, — сказала она. — Что у вас произошло?
— Что произошло? — переспросил Кин, откидываясь и прижимаясь к дверному косяку. Он старался выглядеть спокойным, но было видно, как тяжело дается ему это спокойствие. — Ничего не произошло. Четыре счастливых дня... А сегодня Галя сказала, что ничего не получится, что здесь можно сойти с ума и что она знала это давно... Она приезжала проститься со мной.
Все-таки он был молодец, Кин. Можно было только догадываться, как ему тяжко сейчас, но он здорово держался. То, что он сразу пришел к Дерновым, было понятно — он не мог остаться один на один с тем, что так неожиданно обрушилось на него. Ему надо было выговориться, с кем-то поделиться, а ближе Дерновых у него сейчас не было никого.
— Короче говоря — все!
— Идем, Сергей, — сказал Дернов, снова положив руку на спину лейтенанта, как бы стараясь помочь ему подняться. Кин медленно поднялся. Дернов обернулся к Татьяне. — Может быть, ты поедешь в Ленинград не через две недели, а завтра? Сегодня-то не успеть, машина ушла.
— Да, — кивнула Татьяна. — Я поеду к ней завтра, Сережа...
В Ленинград она приехала в пятницу вечером и только на минуту забежала домой, оставить вещи. Отца не было — должно быть, уехал в интернат за Володькой-маленьким. Ей некогда было даже осмотреться в комнате. Она только заметила какие-то новые игрушки, аккуратно разложенные на диване явно в расчете на Володькин восторг. Дед его слишком балует. Но разговаривать с ним на эту тему — пустое дело.
Татьяна спешила. Ехать ей было недалеко — на Петроградскую. Галя жила в большом сером доме возле мечети. Только бы застать ее дома. Сегодня пятница, вполне может куда-нибудь уйти. Но Галя была дома. Она сама открыла дверь и отступила в прихожую, впуская нежданную гостью. Впрочем, Татьяне показалось, что она ничуть не удивлена ее приходом — не удивлена, но и не обрадована.
— Кто там, Галочка?
— Это ко мне.
В прихожую не вошла, а выкатилась маленькая, толстая аккуратная старушка и заулыбалась, закивала Татьяне, будто они были знакомы давным-давно. И кошка — тоже круглая, с задранным хвостом — начала тереться о Татьянины ноги.
— Поставь, пожалуйста, чайник, бабушка, — сказала Галина. — Вы же собирались через две недели, кажется?
— Я приехала к вам, Галя.
— Хорошо, — кивнула та. — Раздевайтесь и проходите. Правда, я не понимаю, зачем это вам нужно.