— Кого? — спросил Пиха одними губами. Рот его пересох, и горло свело от волнения.
— Трупы, — устало отозвался голос. — Прекрасные Женские трупы. Никаких бомжей, никакого обмана.
Перегородка поднялась, и Пиха остался один. В голове у него звенело, он никак не мог осознать того, что произошло с ним в последние два часа.
Медиумы собирались у автобуса, который должен был отвезти их к руине. Время от времени кто-то забирался внутрь, чтобы дать отдых уставшим ногам, но почти сразу вылезал обратно — в автобусе было душно и невыносимо тоскливо. Он никак не мог отправиться, медиумов все время просили «еще подождать»: собирали и никак не могли собрать оборудование, ждали опаздывающих членов съемочной группы, обговаривали сценарий, а медиумам казалось, что съемочная группа бесцельно тратит время.
Через час, после того как автобус должен был уйти, подъехала Настя. Ее машина припарковалась у обочины напротив места, где стоял Мельник. Когда Настя повернулась на сиденье, чтобы спустить ноги на асфальт, колени ее высоко взлетели, и Мельник невольно обратил внимание на стройные икры, худые лодыжки и красивый изгиб стопы в туфлях на высоком каблуке.
В щербатой башне среди бесконечных снегов нетерпеливо попискивала серебристая крыса с красными глазами. В той же заснеженной стране за горизонтом плескали по черной воде широкие лопасти мельничного колеса и катались на беззащитных големах шуликуны.
В голове у Насти царил полный бардак, и Мельник, разбираясь в нем, нетерпеливо морщился. Он хотел не только подогреть ее интерес к себе, но и понять, кто же сегодня покинет шоу. Он предчувствовал неладное и наконец убедился, что уйти должна Айсылу. Подняв голову, он наткнулся на острый, внимательный взгляд — Настя пристально смотрела на него, пока он рылся в ее голове. В блеске ее глаз было что-то волнующее. Она стояла, гордо вскинув голову, и Мельник заметил, как красива ее длинная шея.
Настя увидела Мельника не сразу, а увидев — вздрогнула. Возбуждение, которое он в ней вызывал, переставало быть приятным. Настя чувствовала себя одержимой. К ней подошел Ганя.
— Решила приехать? — спросил он, волнуясь. — Думаешь, это хорошая идея?
— Нормальная, — отмахнулась она, продолжая глядеть на Мельника.
Ганя проследил за ее взглядом, и ноздри его раздулись от злости.
— Если они так похожи на меня, — продолжила Настя, — то я должна принять этот вызов. Почему нет?
— Ты уверена?
— Конечно. Как у вас дела?
— На час задержали отъезд, но уже выезжаем.
— Задержи еще.
— Но зачем?!
— Мне нужно поговорить с… С одним участником.
Ганя сжал челюсти.
— Сколько тебе нужно? — спросил он наконец. — Минут пятнадцать?
— Не меньше сорока.
Он не двинулся с места. Настя приподняла бровь:
— Иди, ты свободен.
— Настя, для этого я тебе время организовывать не пойду.
— Пойдешь! — Она смотрела на него в упор, язвительно и насмешливо. Ее рука гладила живот под ребрами, и Ганя заметил это болезненное движение.
— А прикажу, и за ручку его мне приведешь, и будешь шампанское в постель подавать! А нет — вышвырну тебя к чертовой матери! Ну не делай такое лицо, обиды — Дело не мужское. Ты похож на бабу, когда так смотришь. Иди, объясни людям про задержку.
Гане стало до смерти ее жалко. Он хотел назвать ее сукой или обругать матом, но сдержался. Во внезапно обострившихся чертах ее лица, в тяжелом дыхании и лихорадочном блеске глаз ему ясно увиделась болезнь. Ганя опустил голову и ушел туда, где курили, ожидая отправки, операторы.
Настя посмотрела на Мельника и махнула ему рукой. Он кивнул и вошел вслед за ней в обшарпанный подъезд, в котором снимала помещение производящая компания. Настя шла впереди, и он смотрел, как покачиваются ее бедра, как напрягаются икры при ходьбе. Одновременно перед глазами Мельника встала обнаженная Иринка, руки напряглись, словно снова почувствовали ее вес, грудь ощутила тепло ее тела. Он яростно хотел женщину. Настя покачивала бедрами в нескольких шагах впереди, призывая догнать себя. В круглой башне бегала из угла в угол предвкушающая свободу крыса, в голове стихали голоса людей, которые просили от Мельника помощи.
Он почти потерял над собой контроль, и это его разозлило: крыса могла пищать сколько угодно, но единственной женщиной, до которой Мельник действительно хотел дотронуться, была Саша. Он прикрыл глаза и представил, как проводит пальцами вдоль тонкой ложбинки ее позвоночника и ощущает, как подрагивает теплая нежная кожа.
Настя загремела ключами, открывая дверь своего кабинета. Она не включила свет, но жалюзи были открыты, и в кабинете хватало света от уличного фонаря. Этот свет придавал вещам мягкий интимно-оранжевый оттенок.
— Что вы хотели мне сказать, Анастасия… простите, не помню вашего отчества, — мягко спросил Мельник.
— У меня нет отчества. У тех, кто работает на телевидении, не бывает отчеств. — Настя улыбнулась. — Так что можешь звать меня как хочешь. А я буду звать тебя Мельник, ладно? Мееельник, — она протянула ударный слог, как будто от слова ей стало вкусно.
— Ладно, — согласился он. — Так что ты хочешь сказать? Там ждут люди, съемка и без того сильно задержалась. Это неправильно.
— Я вспомнила, — сказала Настя, — что не забрала у тебя зажигалку. А она недешево стоит. Это «Дюпон».
— Да, конечно, — спохватился Мельник. Ему и в самом деле было неудобно, что он забыл о зажигалке. Ладонь Мельника нырнула в карман пальто, но там скопилось слишком много ерунды, чтобы зажигалка сразу нашлась. Пальцы натыкались на скомканные бумажки, кольцо с ключами, мелочь и бумажные деньги, и даже маленькая банка меда все еще лежала там, но выловить зажигалку было совершенно невозможно.
Настя подошла ближе, положила руку ему на локоть.
— Не ищи, — сказала Настя, — оставь себе. Мне будет приятно знать, что у тебя есть что-то мое.
Ее рука нырнула под пальто и легла на его грудь над самым сердцем. Сердце вздрогнуло и забилось, как пойманное, ему хотелось вырваться из-под тонких, красивых пальцев, пока не узнала Саша.
— Мне страшно, — произнесла Настя, — Ты видел, как эти мертвые женщины на меня похожи? Мне кажется, ты мог бы меня защитить. Ты такой сильный, такой высокий.
— Я обязательно помогу, — ответил Мельник, отстраняясь и отводя от себя ее руку. — Я сделаю все, что в моих силах, чтобы никто больше не пострадал. Но, кажется, он охотится не за вами.
— Ты же хочешь меня, — с удивлением сказала Настя. — Я видела это по твоим глазам. А если не хочешь, зачем же ты пошел за мной? Ме-ееельник.
- Я думал, что нужна моя помощь, и ошибся, — сказал он, — Мне лучше вернуться к автобусу.
— Стоять! — Настя была так убедительна, что Мельник остановился. — Я, выходит, была идиоткой все это время?
— Почему? — спросил Мельник, — Вовсе нет.
— Взяла тебя в шоу, держала столько программ подряд. Ради чего? Чтобы ты сказал: «Я пойду»? Нет. Твоя очередь отрабатывать.
Мельник тронул ее мысли быстро и глубоко: они были черными и спутанными, в этой голове было как в квартире, в которой только что потушили пожар. Настя испытывала к нему такие сильные чувства, что перегорела. Он вычерпал ее до дна. Нужно было искать другие пути, чтобы остаться на шоу.
— Меня ждут на съемке, — сказал он и вышел, испытывая жгучее чувство вины за то, что так поступил с человеком.
Ганя стоял под деревом через дорогу от подъезда и смотрел на темное окно Настиного кабинета. Она и Мельник появились из подъезда совершенно неожиданно для него, и Ганя лихорадочно попытался вычислить, могло ли им хватить времени. Потом он увидел Настино лицо и понял, что ничего не было. Мельник, по обыкновению закутавшийся в пальто, быстро прошел мимо и смешался с толпой у автобусов. Настя остановилась около Гани.
— Нужно переиграть все, — резко сказала она тоном, не терпящим возражений. — Пусть он сегодня вылетит. Ты меня понял, Ганя?
— Кто вылетит? Мельник?
Она посмотрела на него исподлобья, слегка наклонив голову, как смотрят провинившиеся дети, не желающие признать своей вины. Тогда Ганя ответил:
— Сегодня он не вылетит.
— Вылетит.
— Нет, Настя. Сегодня он останется. Программа почти собрана. Мы монтировали так, чтобы он смотрелся как можно лучше — ты сама это просила. Если оставить монтаж как есть и выгнать его, зритель посчитает это несправедливым и потеряет доверие к программе.
— Перемонтируешь. Ну чего ты так смотришь? Время у тебя есть. Вырежешь все его правильные ответы, у тетки выберешь слова в его адрес самые резкие. Что мне, учить тебя? А этой, блинолицей, вернешь фразу, где она что-то в тему ляпнула…
— Я не буду этого делать. Я уже пообещал людям выходной.
— Отменишь.
Ганя молчал, пытаясь подобрать самые нейтральные, самые спокойные слова, потом выдохнул и тихо произнес:
— Настя, что касается личной жизни — ты можешь делать что тебе вздумается. Но работу не трогай. Программа не будет меняться по сто раз по твоей прихоти. И люди не будут лишаться выходных. И сценарии меняться не будут. Сегодня мы выгоним Гарееву. Мельника — в следующий раз, если ты, конечно, не передумаешь. Вдруг он еще исправится?
Ганя не смог сдержать кривой усмешки, и мучительное видение Мельника, черноглазого, черноволосого, широкоплечего, обнимающего Настю, встало у него перед глазами.
— Я режиссер, и текущая программа выстроена. Ты — продюсер. Вот и выстраивай следующую программу так, чтобы Мельник вылетел.
Ганя ушел. Настя стояла, задыхаясь от гнева, потом отправилась к автобусам. Съемочная группа занимала свои места. Настя увидела Иринку и зло прошептала:
— Допрыгалась, сучка, — уволена. Больше ты ему ничего сливать не будешь.
Съемки в этот раз начались нервно. Опоздали больше чем на час и обнаружили возле парка полицию, которая не пускала за ограду никого, кроме членов съемоч-н°й группы по заранее подготовленным спискам.