А потом поезд разогнался еще сильнее, и Флейтист стал похож сначала на куклу, потом на пятнышко в воздухе, а потом Савл перестал его различать. Вместо этого он стал смотреть на дома вдоль путей.
В окнах он видел свет и движение и понимал, что люди в них просто жили. Готовили чай, писали отчеты, занимались сексом, читали книги, смотрели телевизор, дрались или мирно умирали в своей постели. Город не волновало, что Савл мог погибнуть, что он раскрыл секрет своего происхождения, что таинственное существо, вооруженное флейтой, собиралось убить Короля крыс.
Дома наверху были красивы и бесстрастны. Савл понял, что очень устал, что дрожит и истекает кровью, что у него на глазах погибли два человека, убитые силой, которой плевать было, живы ли они или мертвы. Он ощутил приближение чего-то и, опустив голову, заплакал. Впереди темнел туннель, в который летел мусор. Порыв теплого воздуха ударил Савла, как боксерская перчатка, рассеянный городской свет погас, и Савл исчез под землей.
Часть пятая. Духи
Глава 20
Фабиан тряхнул головой и скрутил дреды в несколько тугих пучков. Голова болела ужасно. Он лежал в кровати и строил рожи зеркалу, стоявшему на столе.
Поодаль лежала его «незавершенная работа» – на этом настаивал его куратор. Слева две трети огромного холста были покрыты блестящей краской из баллончика и яркими акриловыми пятнами, справа виднелись бледные буквы, кое-как прорисованные карандашом и углем. Он давно забросил этот проект, но все же при взгляде на него испытывал прилив гордости.
Это была своеобразная иллюминированная рукопись девяностых. Буквы представляли собой гибрид средневековой каллиграфии и традиционного для граффити шрифта. Весь холст, шесть футов на восемь, занимали три строчки: «Иногда я хочу забыться в вере / и тогда обращаюсь к джанглу/ В драм-энд-бейсе моя жизнь».
Он придумал фразу, которая начиналась с буквы И, потому что эту букву легко было украсить миниатюрами. Буква вышла большая, заключенная в рамку, а вокруг нее теснились листья конопли, колонки, портреты разных парней и девчонок, похожих на мрачных зомби Кита Харинга и других уличных художников Нью-Йорка.
Остальные буквы были темные, но не матово-черные. Их окружали цветные контуры и неоновые полосы. В углу, под надписью, прятались полицейские, похожие на чертей. В наше время лозунги на плакатах должны быть ироничными. Фабиан знал правила и не рисковал их нарушать, потому черти, лезущие из ада, были нелепы, как в худших кошмарах святого Антония и Свит Свибэка.
В правом верхнем углу планировались танцоры, адепты культа, которые смогли выбраться из городского болота, невнятного серого лабиринта в центре картины, и попасть в драм-энд-бейсовый рай. Фигуры бились в яростном танце, но художник очень старался сделать их лица похожими на лица со старых картин: глупые, невыразительные, спокойные. Потому что индивидуальность – он хорошо помнил, как излагал это своему преподавателю, – в джангл-клубе имеет не больше значения, чем в церкви тринадцатого века. Поэтому он любил джангл, потому он нервничал из-за джангла и порой боялся его. Поэтому он придумал такой двусмысленный текст.
Когда Наташа делала какой-нибудь политически неоднозначный трек, он всегда наезжал на нее. Она отбивалась, утверждала, что он ничем не интересуется, и Фабиан злился. Сам он старался не касаться этой темы, но сразу же начинал ругаться, если кто-то заводил об этом речь. Это все идет из Средневековья, объяснял он. Показная роскошь клубов так же бездарна и помпезна, как выспренние манеры диджеев. Чем не феодализм?
Сначала его куратор мялся и хмыкал, сомневаясь в проекте, но потом Фабиан намекнул, что он просто не может по достоинству оценить место джангла в современной поп-культуре, и проект был немедленно утвержден. Любой преподаватель художественного колледжа лучше бы умер, чем признал, что не понимает чего-то в молодежной культуре.
Но сейчас Фабиан не мог сосредоточиться на своей «Литургии джангла», хотя очень ей гордился.
Он вообще не мог думать ни о чем, кроме пропавших друзей.
Первым исчез Савл, и его исчезновение было загадочно и окружено ореолом немыслимой жестокости. Потом Кай – далеко не так драматично, но тоже таинственно. Фабиан никак не мог начать всерьез беспокоиться за Кая, хотя не видел его уже несколько недель, может, даже больше. Он побаивался, но Кай всегда был таким легкомысленным и рассеянным, что невозможно было представить, чтобы он попал в беду. Но все равно это было неприятно и непонятно. Никто не знал, куда он делся. Даже соседи по квартире, которые уже волновались, заплатит ли он свою часть аренды вовремя.
А теперь он еще боялся, что может потерять Наташу. При этой мысли Фабиан помрачнел и заерзал по кровати. Он злился на Наташу. Она и в лучшие времена была одержима своей музыкой, но если уж на нее находило вдохновение, все делалось еще хуже. Сейчас она носилась с треками, которые писала вместе с Питом. Пит Фабиану не нравился, слишком уж он был странный. Сейчас она готовила что-то к «Джангл-террору», который должен был скоро состояться в Элефант-энд-Касле, и уже несколько дней не звонила Фабиану.
Это все из-за Савла, думал он. Савла сложно было назвать лидером их компании, но после его таинственного исчезновения из камеры пропало что-то, что их всех объединяло. Фабиану было одиноко.
Он очень скучал по Савлу и злился на него. Он злился на всех своих друзей. На Наташу, которая не понимала, как ему нужна, и не могла отложить свой гребаный секвенсор и поговорить с ним о Савле. Он был уверен, что она тоже скучает, просто не хочет об этом говорить – такой уж она долбаный контрол-фрик. Иногда она могла вдруг вставить смутный намек и тут же меняла тему. Но она терпеливо слушала Фабиана. Однако при этом она отказывалась говорить по душам и делиться своими страхами – а зачем еще нужны друзья? Откровенничал всегда только Фабиан. Она не знала или предпочитала не знать, что это его мучает.
Или Савл. На Савла Фабиан тоже злился. Почему друг не давал о себе знать? Он понимал, что в жизни Савла наверняка происходит что-то невероятное, раз уж он порвал отношения с Фабианом, и это было обидно. И очень хотелось узнать, что же случилось! Иногда он боялся, что Савл умер, что его убила полиция и выдумала эту странную историю, чтобы отвести от себя подозрения, или его втянули во что-то совсем жуткое – тут он вяло фантазировал о «Триадах», об итальянской мафии в Лондоне и черт знает о чем еще – и что его просто устранили.
Часто это казалось ему самым правдоподобным вариантом. Только так можно было объяснить убийство полицейских и побег Савла, но Фабиан не верил, что Савл ему бы ничего не рассказал. Это было совершенно невероятно. Тогда ему приходилось думать, что, может быть, Савл действительно убил всех этих людей и своего отца, а в это Фабиан тоже не верил, но тогда… да что же произошло?
Фабиан оглядел комнату, краски, коробки от кассет, шмотки, диски, постеры, чашки, обертки, пыль, бумажки, книжки, блокноты, ручки, холсты, осколки стекла для скульптур, тарелки, открытки, отстающие обои. Ему было одиноко и грустно.
Наташа так привыкла к виду из окна, что не замечала его. Это была ее tabula rasa, чистый лист, который можно было заполнить музыкой. Она смотрела на него столько часов и столько дней, особенно после исчезновения Савла и появления Пита, что он как будто превратился в ничто. Наташа почти познала дзен.
Тюлевые занавески, пошлые следы пребывания предыдущего жильца, которые ей было лень убрать. Они слегка колыхались и трепетали по краям. Сквозь ровную белизну видны деревья – как раз там, где ветки отходят от ствола. Зимой ветки голые, черные и жалкие. Сначала прозрачные занавески, потом темные наросты на стволе деревьев, путаница сучьев и толстых веток. За ними горит фонарь.
Когда темнело и шел дождь, Наташа садилась у окна, просовывала голову под занавески и смотрела на фонарь. Его лучи проходили сквозь кроны и освещали каждую веточку. Вокруг фонаря светлел круг веток, и тысячи капель дождя отражали свет. Когда Наташа вертела головой, нимб вокруг фонаря тоже двигался. Фонарь походил на жирного паука в центре древесной паутины.
Сейчас был день, и фонарь не горел. Силуэт его темнел за занавеской, Наташа смотрела на него – и не видела. За фонарем виднелись дома на другой стороне улицы. Детская, маленький кабинет. Кухня. Крыши. Бледная черепица – из комнаты было незаметно, что она красная. За крышами высились другие здания, памятники архитектуры, каких полно в Западном Лондоне. Приземистые, огромные, массивные. А за ними было небо в облаках. Их пышная масса то дергалась, то извивалась, то двигалась, но в целом не менялась совершенно.
Наташа прекрасно знала эту панораму. Если бы что-то изменилось или пропало, она бы сразу же это заметила. Но сейчас она видела, что все как всегда, то есть не видела ничего вообще. Она представляла себе все до малейших деталей, и поэтому пейзаж стал невидимым.
Иногда ей казалось, что она сама плывет в облаках. Она чувствовала себя очень легкой.
Она думала о Савле и думала о свой басовой партии, размышляла, где он может быть, и слышала музыку у себя в голове. Где же Пит? Она хотела услышать его флейту. Пора было записать кое-что для «Города ветров». Она поняла вдруг, что не может сосредоточиться. Она уже несколько дней боялась и тревожилась. Но ей все равно хотелось записать флейту.
Наташа думала только о флейте и даже хотела убрать из комнаты все лишнее. Кровать, телефон, чашки, стоявшие у подушки. Она хотела закрыть дверь, забыть остальную часть квартиры и просто смотреть в окно, прямо сквозь занавеску, как сквозь разбавленное молоко. Ей не нужны были другие звуки, кроме еле уловимого шума с улицы и ее собственного секвенсора, с помощью которого она сплела бы свой «Город ветров».
Пару недель назад, когда звонил Фабиан, она рассказала ему об этом треке, и он тут же пошутил над названием. Типа это что, песня о человеке, который обожрался фасоли, или что-то в этом роде. Она бросила трубку и долго кляла Фабиана, говорила, что он козел и дебил. Она пыталась забыть про эту шутку или взглянуть на нее его глазами, но все равно считала, что он неправ. Она стала гораздо хуже думать о Фабиане. Хотя, может быть, нужно просто было дать ему послушать трек.