не сможет обналичить чеки.
Когда же Мария и Сесилия узнают, что их старшая пропала? Неужели она никогда-никогда их больше не увидит? От мысли мозг обожгло холодом. А вдруг заходил вовсе не Титус, а кто-то другой? Господи, конечно же, не Титус, что она себе навоображала! Какая же она дура, все взирает на мир сквозь розовые очки! Титус смертельно болен. Не мог он вмиг поправиться и броситься на ее поиски. Но он наверняка сам не свой от тревоги. И вероятно, позвонил Марии. «Она не у тебя? Нигде не могу ее найти». А Мария отдаст кричащего младенца своей невестке, и спокойствие покинет ее, она перестанет быть самой спокойной бабушкой на свете.
Как быстро люди расходятся в разные стороны, – думала Ингрид. – Вот мы, выросли в одной семье. Но что я знаю о вас? Что вы знаете обо мне? Так никогда, никогда ничего и не узнаем.
Вновь заплакала. Представила, как через множество лет медленно открывается люк. «Боже, тут что-то лежит! Это же человеческие кости!»
В голове замелькал тот эпизод из детской утренней передачи, сцена из «Тарзана». Развалившаяся хижина в джунглях. В глубине постройки – череп, скрытый вьющейся зеленью. Глазницы «матери Тарзана» преследовали ее в ночных кошмарах даже в подростковом возрасте. Веселый оскал.
А теперь ее черед…
Череп.
Снова соскользнула в полузабытье. Очнулась с криком:
– Нет! Нет! Я жива! Жива!
Продолжила исследовать собственное тело – с того места, где остановилась. Пока еще она есть, пока существует. Пальцы в левой подмышке, волосы уже отросли. Обычно она бреет ноги и подмышки раз в неделю. Депилятором «Ледишэйв». Хочется быть привлекательной.
Хотелось. Когда-то давно.
Однажды Титус упомянул женщину, которую терпеть не мог. Практикантку в издательстве, Мирьям.
– Ты бы ее видела! Ходит в старой мужской рубашке поверх топа, а к обеду всегда снимает ее, выставляя напоказ заросли под мышками. Отвратительно! Кто так ходит на работу? Так и хочется указать ей на это. В каком-то смысле я ее шеф… как думаешь, стоит сделать ей замечание?
Мирьям ее заинтриговала. Эта девушка не собиралась ни под кого подстраиваться. Однажды Ингрид зашла в издательство за заказом. За соседним с Анние столом сидела незнакомая девушка в простой рубахе, с пластмассовыми бусами. Ингрид почувствовала себя старухой.
Анние ей улыбнулась:
– Титус на встрече в Союзе писателей. Должен вернуться после обеда.
– Привет. – Ингрид неуверенно протянула девушке руку.
– Ах да, кстати, – заторопилась Анние, осознав допущенную бестактность, – это Мирьям. Изучала литературоведение. Собирается стать издателем.
У стажерки были густо подведены глаза, так что натуральный цвет и не разобрать. И она выглядела совсем юной. На указательном пальце – кольцо в форме женского символа.
К удивлению Титуса, Мирьям все-таки открыла собственное издательство. Выпускала книги женщин-писательниц. Издательство называлось «Сестра» – название, вызвавшее у Титуса приступ хохота.
Почему я сейчас об этом думаю?
Рука скользила вдоль тела. Обхватила грудь, тяжелый спелый плод в тесной чаше. Кожа горела, словно ее раскалили. Но ладони и ступни были ледяные.
Задержала пальцы на груди, пытаясь отогреть. Но они остались холодными.
Осторожно коснулась пострадавшей руки. Доведется ли воспользоваться ею еще хоть раз? Как же болит, где-то глубоко внутри… Невыносимо.
Чуть надавила. Вскрикнула. Потеряла сознание. Очнулась в той же позе – лежала на спине, но колбаска с кашей свалилась под бок Подтянула колени, пощупала промежность. Брюки взмокли от пота.
Несмотря на носки, пятки точно обратились в куски льда.
Может, немного поесть? Нащупала тубус с кашей, но тот выскользнул из пальцев. Попробовала пододвинуть ногой – не получилось. Ну и ладно. Подождет. Понятно, что ей вновь станет плохо, сейчас она не в силах бороться с очередным приступом дурноты.
Пальцы ног касались колбаски с кашей, еще хранившей тепло.
И тут под ногами что-то дернулось. Будто что-то запрыгнуло. Оттолкнулось от пола и запрыгнуло на кровать.
Она все поняла.
Отдернула ноги и испустила безумный вопль.
Роза
Поднесла бокал ко рту, сделала глоток Она и впрямь не привыкла к крепким напиткам. Горло обожгло, будто уксуса выпила, жар спустился по пищеводу. Выдохнула. Затем сделала еще глоток.
Клас Шредер сидел в кресле напротив, подавшись всем корпусом вперед, локти уперты в бедра, руки сцеплены под подбородком.
– Все это вызывает некий когнитивный диссонанс, – произнес он. – Сбивает с толку. Когда я увидел, что люк… О’кей, сейчас объясню.
Встряхнул бокал. Зазвенели кубики льда.
– По поводу коттеджа, который вы арендовали, – продолжил он. – Там есть пристройка. Однажды, давным-давно, в ней жил один человек. Кровать у него стояла именно в том месте, где сейчас ваш диван. С шелковым темно-красным покрывалом.
Роза тревожно смотрела на собеседника. Тот скривился:
– Звали его дядюшка Гундер. Или… черт… Да, Гундер. Гундер Лэркеман.
Нахмурился, закусил верхнюю губу. Плечи ссутулены, похож на нахохлившегося аиста.
– Откуда вам все это известно?
– Он был всегда добр, дядюшка Гундер. Всегда очень мил с детьми…
Вскочил и быстро вышел из комнаты. Вернулся с непочатой бутылкой виски. Тяжело рухнул в кресло, открыл бутылку, наполнил стакан. По самый край.
– Вот как? – неуверенно проговорила Роза.
– Этот дом… Большой, красивый дом. У него долгая история.
– Да, понимаю.
– Когда я был ребенком, здесь располагалось заведение для мальчиков. Исправительно-трудовая колония. Нет, разумеется, так дом не называли. Но фактически здесь была колония для малолетних.
Она молчала.
– Спальни мальчиков располагались наверху. А здесь, внизу, жил директор. Эйвинд Даал. Норвежец. В столовой его гипсовый бюст. Можно сказать, старина до сих пор за нами присматривает. Я так и вижу его дружелюбное, улыбающееся лицо. Смешливые морщинки вокруг глаз. Странно, потому что смеющимся его никто никогда не видел. Двери всегда были не заперты, они тогда были другими, я здесь все переделал. Полностью перестроил поганый дом, теперь я здесь хозяин. И делаю что хочу.
– Понимаю, – нервно бормотнула Роза.
– А мы, мальчишки, никогда не заходили через главный вход, пробирались через заднюю дверь, через кухню.
– Мы?
– Именно. Теперь начали понимать?
Кивнула.
Он помолчал, постукивая пальцем по столу. Она заметила кольцо: простое, узкое золотое кольцо.
– Хотел у вас кое о чем спросить. Вы вращаетесь в издательском бизнесе. Что необходимо предпринять, чтобы издать книгу?
– Вы написали книгу?
– Ага. – Он смущенно пожал плечами. – О моем печальном и прекрасном детстве.
– Чудесное название! – Она постаралась изобразить воодушевление.
– Наверное, надо куда-то отправить рукопись? – робко спросил он. – Полагаю, обычно так и делают. Но кому? Или сперва следует позвонить? Нужно ли оформлять рукопись определенным образом?
– Есть много издательств. Почему бы не начать с самого крупного?
– И с какого же? С «Бонниерс»?
– Нет. «Карлбакс».
– Так «Карлбакс» – крупнейшее?
– Да.
– Думаете, они могут заинтересоваться?
– Сложно что-либо гарантировать. Кстати, именно они издают Рамиреса. Я много с ними сотрудничала.
– Вот как?
Кивнула, уже сожалея, что проговорилась.
– А вы не хотели бы поработать моим представителем?
– Ну… возможно, – уклончиво ответила она.
– Хотя чтение, может быть, и не очень веселое.
– Могу себе представить. Но обычно именно такие тексты и продаются. Как долго вы пробыли в этом заведении?
– Поступил сюда, когда мне было четыре года. И до тех пор, пока не исполнилось пятнадцать.
– Одиннадцать лет!
– Да. Одиннадцать лет, полных крови и унижений.
– Надо же.
Клас кивнул. Снял очки, потер лоб.
– Но зачем вам этот дом? Разве не естественней было забыть? Уехать как можно дальше?
– Напротив! – выпалил он. – Теперь здесь всем владею и распоряжаюсь я!
Она понимала его логику, но все же что-то не складывалось.
– А ваши родители? Почему вы оказались в этом доме?
Виски все-таки подействовал. Тело расслабилось, наполнилось приятной легкостью.
Клас приподнял бутылку, и Роза не стала возражать, позволила налить. Все равно Оскару Свендсену она позвонит завтра утром. А сегодня у нее нет сил для работы.
– Умерли совсем молодыми. Отец питал слабость к гоночным автомобилям. Ввез в страну «феррари», но наши шведские дороги не были приспособлены для столь высоких скоростей. Вылетел с шоссе на повороте за Андерштурпом и сгорел вместе с машиной. Что же до матери… ей дальнейшее существование вдовы, похоже, показалось излишне утомительным. А потому месяц спустя она взобралась на самую высокую скалу, что только смогла найти, и шагнула вниз. Решила, что умеет летать.
– Ужас какой.
– Вот так. Порой родители бывают слабее детей, это нужно просто принять. Но то, что происходило здесь, я не смог принять.
Роза молчала. Клас не спешил продолжать. Наконец он снова заговорил:
– Все дело в дядюшке Гундере. Мы должны были его так называть, хотя он вовсе не был старым. Чтото вроде подсобного рабочего. Рубил дрова, возился в саду и по хозяйству. В те дни здесь было больше построек прачечная и подсобный сарай, ниже по склону, у озера. Сейчас остались лишь развалины.
– Я их видела. – Она ковырнула лакированную спичечную инкрустацию.
Клас скрипуче рассмеялся.
– Да, дядюшка Гундер. Тот еще тип. Обожал мальчишек, зазывал к себе в гости, в домик, где вы теперь живете. Такой добрый. Добрый-предобрый. Пока с ним тоже по-доброму. А если нет… тогда – в люк.
– В люк? – прошептала она.
– Он нас туда сбрасывал. Сграбастает за шкирку – и вниз. И сидишь там, пока сговорчивей не станешь… В подвале у меня сформировалась фобия, с тех пор до смерти боюсь пауков. Потребовались годы дорогостоящей терапии, чтобы совладать с этим страхом.