Хорек осторожно начал пятиться к воде. Он знал, что за исключением тех случаев, когда нужно защищать детенышей, крысы нападают только тогда, когда их сотня против одного. Но сейчас их было, повидимому, тысяча против одного, и даже он, бесстрашный хорек, не желал испытать на себе все последствия такого положения.
Медленно пятился он к воде, выгнув дугой спину, прижав к голове круглые, короткие уши и так и рыская по сторонам налившимися кровью глазками. Длинная шерсть дыбом поднялась на его туловище.
Это была одна из его излюбленных охотничьих хитростей — вдруг казаться гораздо больше, чем он был в действительности, изменив свою морду так, что она становилась невыразимо свирепой, оскалив двойной ряд сверкающих зубов и издавая тихое бормотанье, от которого кровь стыла в жилах. Все это был обман, гипноз, если хотите. Белодушка проделывает то же самое по отношению к зяблику, соболь — по отношению к фазану, хорек — по отношению к зайцу. И всегда эта хитрость оказывает свое действие.
Полукруг блестящих зеленоватых глаз продвигался все ближе, и, если бы не «страшный вид» хорька, он был бы смят и стерт с лица земли. Но при данных условиях крысы еще секунд десять медлили начинать атаку, завороженные чарами врага, который был в их власти, сдерживаемые силой его бесстрашного мужества, перед которой их смелость пасовала, а также сдерживаемые обычным страхом толпы, каждый член которой ждет, чтобы сосед начал первый.
А за эти десять секунд хорек добрался до края воды, попрежнему пятясь.
Всплеск, нырок, последнее устрашающее бормотанье, — и он исчез. Изумленные крысы ринулись к тому месту, где враг только что стоял. Его не было. Он бесследно исчез. Но через минуту одна из крыс радостно пискнула. На воде, неподалеку от камышей, где луна проложила широкую серебристую дорогу, плыла темная плоская голова. Все крысы посмотрели, увидали и поняли. Как по команде, несколько десятков свирепых крупных бойцов кинулись в воду и поплыли.
Но тут случилась странная вещь. Хорек, уже почти подплывший к камышам, вдруг обернулся, злобно выругался по своему и бросился, как сумасшедший, под прикрытие тихо шепчущегося водяного леса. Когда его короткий мохнатый хвост исчез среди зеленых стеблей, вода позади него закрутилась, точно что-то большое и живое двигалось под поверхностью, и громкое щелканье сомкнувшихся челюстей нарушило глухое безмолвие, дарившее над водой.
К этому времени штук сто крыс уже плыли через тихую воду канала, словно флотилия военных кораблей. Это были все цвет и гордость крысиного рода, обученные и искусные бойцы, вожаки племени, отцы многочисленных семейств, оплот и сила всего крысиного нашествия, Хорек должен был бы почувствовать себя польщенным, что эти главари и атаманы желают помериться с ним силами. Но он не думал об этом. Напрягши каждый мускул в теле и оскалив зубы, он сидел с горящими, как угли, глазами и наблюдал… крыс? Нет. Так что же? Да поверхность воды.
В первый и единственный раз в своей бурной жизни он был испуган, почти парализован ужасом. Что же напугало его? Да то внезапное движение воды, о котором сказано выше. И вы можете поверить мне на слово, что если у хорька шерсть стала дыбом от иного чувства, чем гнев, значит случилось кое-что, выходящее из ряда обыкновенного.
Он сидел и напряженно смотрел на тихую черную воду. А передовые крысы уже находились не дальше, как метрах в восьми от берега, то есть как раз пересекали то место, где хорька напугало движение воды. И тут кое-что случилось.
Неожиданно, без всякого предупреждения, вода закипела и закрутилась воронкой перед самым носом главной крысы, раздался писк, полный смертельного ужаса, крыса вскинула голову и передние лапы и камнем пошла ко дну. И опять все стало тихо.
Только где-то далеко, в таинственной чаще камышевых джунглей, лозник красноногий насвистывал свое заунывное «ти-оп, ти-оп, ти-оп», и с полдюжины камышевок цивикали, словно цикады. Да пузыри вскакивали, сверкали и лопались на том месте, где крыса исчезла под водой. И больше ничего.
Ни малейшего шороха, звука, никакой скользящей тени, ни малейшего следа какого-либо живого существа. Ничего… Ничего, кроме красных глаз наблюдающего хорька и зеленых глаз плывущих по воде крыс.
Крысы шарахнулись в сторону, как шарахается косяк молодых жеребцов, и испуганно сбились в кучу. В следующее же мгновение хорек подскочил, как ужаленный, и, высунув из камышей голову и половину туловища, он уставился на воду так напряженно, что его глаза готовы были, казалось, выкатиться из орбит.
Неподалеку от крыс в воде появилось с десяток спиральных воронок, а пред каждой воронкой — что-то тонкое, серебристое, что стрелой неслось прямехонько к крысам, прорезая ветви беловатых водорослей, покрывавших поверхность воды.
Миг — и кругом ошеломленных крыс вода закипела, забурлила, поднялась каскадами и начала захлестывать их. Мелькали брызги пены; большие чешуйчатые пасти раскрывались и защелкивались; мелькали большие зеленые глаза, неподвижные, тупые, без всякого выражения, а пораженные ужасом крысы подскакивали, кусались и барахтались в пенящемся водовороте.
Все это продолжалось несколько мгновений, не больше. Вода опала так же быстро, как и поднялась. Исчезли каскады пены. Ряд волн побежал на берег, и только расходящаяся кругами рябь отмечала то место, где были крысы, и где их больше не было.
Только пять из них уцелело, и с широко раскрытыми испуганными глазами они уплыли в разрыв стороны, как люди бегут от землетрясения.
Крысы забыли, повидимому, одну возможность или не знали о ней. В заросшем камышами озере с его сотнями укромных убежищ, куда человек никогда не являлся с ружьем и удочкой, обитало множество больших щук, этих страшных чешуйчатых акул пресных вод.
Беспрестанные путешествия крыс взад и вперед между камышами и берегом постепенно привлекли сюда этих хищниц со всех частей озера, пока, наконец, из случайной опасности они не превратились в опасность подстерегающую, в настоящую армию смерти, ненасытный аппетит которой мог сравниться только с ее свирепостью.
Хорек продолжал сидеть и смотреть, когда неописуемый звук, который производит вода, при выходе из нее большого тела, заставил его внезапно повернул голову. Он поглядел, заворчал, прижался к земле и застыл.
Метрах в пяти от него, стряхивая с себя воду дождем серебристых брызг, стояла та исполинская крыса, которую он видел на насыпи. В обманчивом лунном свете она казалась еще больше, чем была в действительности, — гигантское, жуткое страшилище. Она была в числе пяти, спасшихся от смерти.
Она тоже увидела хорька, и минут пять враги стояли друг перед другом, не шевелясь.
Крыса тоже увидела хорька, и минут пять враги стояли друг перед другом, не шевелясь…
Наконец, хорек бросился на крысу — быстро, но без всякой спешки, как движется машина. Он молчал в эту минуту и позже, но его вид был достаточно красноречив. Он бросился на крысу, как бульдог бросается в драку, а крыса стремительно повернулась на месте и ловко отпарировала первую атаку.
Хорек поднял свою плоскую клинообразную голову, откинул ее, а затем быстро вытянул ее вперед во всю длину шеи (у хорька необычайно длинная шея), наподобие того, как поступает жалящая змея. Но крыса увернулась на один миллиметр, и в тот же миг плечо хорька лишилось кусочка шкуры, точно ее срезали ножом.
Только что счастливо избежав смерти от щук, крыса не имела никакого желания принять смерть от хорька, и она весьма гордилась молниеносностью своего ответного удара.
Но именно это и решило дело. Не знала, видно, крыса, что безопаснее вцепиться в бороду самому лесничему, чем до крови ранить хорька.
Без пауз, без передышки работала клинообразная голова — втягивалась, откидывалась и стремительно вытягивалась вперед, а зачастую и вбок, наподобие того, как делает тюлень. Без пауз, без перерыва. Втягивание, откидывание, вытягивание; втягивание, откидывание, вытягивание… Эти движения следовали друг за другом с такой автоматической регулярностью, с такой машинной точностью, которая была страшнее самого яростного бешенства. Но крыса ловко увертывалась и не оставалась в долгу. При каждой своей атаке хорек лишался клока шерсти с той или другой стороны и скоро весь был в красных полосах.
Однако морда его ни на мгновение не изменила выражения, принявшего с самого начала свирепый вид. Ни разу он не вскрикнул, не поморщился, ничем не выразил боли, сколько свежих ран ему ни наносили острые зубы противника. При этом он все время заставлял крысу отступать понемногу к камышам и не давал ей возможности вести ту открытую борьбу, с атаками, отскакиванием и простором для движений, в которой крысы так искусны. Всегда он был тут, рядом, принуждая ее стоять мордою к нему и считать возможность передвинуться на сантиметр чуть не счастьем.
Рано или поздно крыса неизбежно должна была сделать неловкое движение, споткнуться, не рассчитать расстояния или что-либо другое в таком роде, и тогда…
Добавьте к этому то обстоятельство, что крыса все время должна была пятиться, не видя, куда идет, ибо хорек не давал ей возможности никуда двигаться, кроме как назад.
Хорек хитро поступил с самого начала, не позволяя крысе пустить в ход свой главный козырь: проворство и увертливость. Но это была не его специальная выдумка. Все хорьки сражаются таким образом, когда противник увертливее их (что можно сказать про большинство их противников). Они не дают противнику ни роздыху, ни сроку и долбят, долбят, пока не добьются своего.
Конец наступил, когда крыса, прижатая к самым камышам, хотела попятиться и… была задержана стеблем. В тот же миг клинообразная голова вытянулась — в тридцать седьмой раз — все с той же автоматической быстротой, и челюсти хорька сомкнулись на шее крысы.
Едва это было сделано, как хорек застыл в подрой неподвижности. Добыча попалась ему, наконец. Теперь делать было нечего пока. Но выпустить — он ни за что не выпустит ее больше, пусть крыса хоть убьет его, если может, но никогда в жизни ей не освободиться от этого живого капкана, захватившего ее шею.