«Вообще трудно найти здоровую крысу, ибо нет, кажется, болезни, которой крысы не были бы способны заболевать и не болели бы. В кишечном канале у них обыкновенно живут два паразита и в мочевом пузыре — один. Затем почти все крысы больны воспалением легких, туберкулезом и чесоткой (за ушами)».
Давно установлено, что в странах, где еще доныне время-от-времени свирепствует чума, делом распространения этой страшной болезни занимаются крысы, и крысы же (корабельные) заносят оттуда чуму в другие страны.
В Америке давно обратили внимание на эту опасность, и, чтобы воспрепятствовать крысам сходить на берег с зачаленных у пристаней судов (для чего они пользуются канатами, посредством которых суда зачалены), был издан закон, чтобы каждая чалка была снабжена предохранительным щитом определенной формы и определенных размеров.
Без сомнения, крысы же переносят в деревне со двора на двор ящур (опасная болезнь рогатого скота), так что хорошая порция крысиного яда была бы всякий раз хорошим добавлением к другим мерам, принимаемым против распространения этой эпизоотии.
Спутниками войны всегда являются различные болезни, а крысы всюду готовы разносить эти болезни дальше по весям и градам, не считаясь ни с какими карантинами и границами. Крыс не останавливают никакие проволочные заграждения, и они не показывают паспортов, когда сходят на берег в портовых городах.
Поэтому у нас есть основание быть беспощадными в борьбе с крысами. Этого требует наша собственная безопасность.
Не лишним будет сказать здесь же несколько слов о нравах лесных крыс, встречающихся в Калифорнии. Они такие же разбойники, как и наши крысы.
Четыре молодых натуралиста, отправившиеся в горы для собирания зоологической коллекции, подверглись нападению целой шайки этих хищников, которая грабила по ночам их лагерь. При этом крысы проявили не только дерзость, но и трудолюбие и сообразительность.
Лагерь, где жили все четыре исследователя, находился на склоне Южной Сиерры, высоко над долиной. Натуралисты проводили свои каникулы в горах, бродили по лесам и ущельям, и попутно собирали образцы горной фауны для зоологического музея, членами которого они были.
Лагерь их представлял собою просто кучу хвороста и веток канадской сосны и ели, набросанных на нижние ветки высокого дерева, а полом служила подстилка из мягких и душистых хвой.
Перед шалашом около глубокого ущелья пылал костер, который никогда не гасили, и который постоянно трещал и дымил.
Юные исследователи, сидя вокруг костра, с жаром обсуждали таинственное событие, встревожившее их. Вокруг них раздавались многочисленные и разнообразные голоса ночи: громкий визг, тихое хрипенье, дикий хохот койота; эти звуки усиливали и без того тревожное настроение одинокого лагеря.
Таинственное происшествие, которое было замечено не дальше, как сегодня утром, повторялось уже дня три: из лагеря по ночам стали исчезать мелкие вещи. Прежде всего исчезли воротничок и галстук; на другое утро исчез парусиновый башмак и несколько менее ценных вещей; на третий день один из исследователей не нашел своих часов с ременной цепочкой.
Сначала натуралисты думали, что они все это потеряли, потом им пришло в голову, что кто-нибудь из товарищей сыграл шутку над остальными.
Но это предположение сейчас же было отвергнуто, когда все четверо серьезно заявили, что никто из них этого не делал.
— Я кое-что придумал, — заявил один из них. — Давайте установим вахту. Я буду сторожить до 12 часов, а потом вы меня смените и будете дежурить каждый по два часа.
Предложение было принято.
— А что если вор нас подслушивает? — сказал таинственным шопотом младший из участников.
— И правда, — согласились остальные, боязливо вглядываясь в темноту. — Ну, что же делать! Тогда придется перекочевать на другое место, пока мы не потеряли все.
Через полчаса обитатели лагеря закутались в свои одеяла, и трое из них заснули, а четвертый остался на страже.
Сознание ответственности и отчасти любопытство отгоняли сон. Ночной ветер, дувший с гор, раскачивал верхушки сосен и заставлял их гудеть, как гигантские эоловы арфы; из леса до его слуха доносились крики ночных зверей; а в ущелье то-и-дело раздавался гул и треск обрушившегося дерева или обвалившегося камня.
Кругом него раздавались какие-то другие странные звуки не то насекомых, не то мелких животных. Треск сухих веток и шуршание травы заставляли часового то-и-дело напрягать слух; ему казалось, что кто-то идет…
Звуки все время усиливались, и часовой напрягал зрение, стараясь пронизать тьму, и не раз хватался за свою винтовку.
Наконец, из-за ближних гор поднялась луна и осветила лагерь и его окрестности.
Был уже первый час, и часовой готов был разбудить своего товарища, как вдруг увидел, что недалеко от него что-то двигается.
Вглядевшись внимательнее, он с удивлением заметил, что это был башмак, который снял один из его товарищей и поставил для просушки недалеко от огня. Часовой так и впился взглядом в башмак и видел, как он слегка повернулся, потом стал медленно скользить прочь.
Часовой прежде всего ущипнул себя, чтобы убедиться, что он не спит. Он не спал, несомненно, а башмак продолжал двигаться, словно кто-нибудь тащил его за шнурок.
Тогда часовой поднялся, чтобы лучше видеть, и заметил свои собственные высокие сапоги, стоявшие в нескольких шагах от костра. Один из них почему-то раскачивался, и он ясно услышал, что в него что-то падало с легким шорохом. Наконец, из него высунулась небольшая темная головка, а вслед за ней толстое, короткое тельце. Небольшой зверок, ростом не больше крысы, выпрыгнул оттуда на землю и исчез.
Башмак рядом с ним на минуту перестал скользить, а потом спять задвигался. И часовой вскоре убедился, что его тащит за шнурок другой такой же зверок.
Воры были застигнуты на месте преступления. А так как часовой продолжал лежать спокойно и даже затаил дыхание, то одна из крыс прыгнула на его одеяло, а другая подошла к его ногам. Тут часовой крикнул так пронзительно, что не только разогнал всех воров, но разбудил и весь лагерь.
Тогда часовой объявил, что он обнаружил воров и рассказал все, что он видел.
После этого все спокойно улеглись спать. Можно было рассчитывать, что воры были достаточно напуганы, и грабеж на эту ночь, по крайней мере, прекратится.
На другое утро исследователи отправились на поиски разбойничьего гнезда.
В пятидесяти шагах от лагеря, вниз по ущелью, они нашли кучу переплетенного хвороста, а возле него разбросанные по земле самые разнообразные предметы: тут оказался и воротничок; галстук был уже запихан в один из входов в гнездо.
Дальнейшие поиски привели к тому, что были найдены и часы, которые крысы запрятали под хворост.
Зачем все это им нужно было, — трудно себе представить. Вернее всего, кожаный ремешок и крахмальный воротничок они съели бы, а галстук пошел бы на подстилку гнезда для молодого поколения.
Но интереснее всего оказалось то, что было обнаружено в сапогах, которые крысы решили использовать в качестве кладовой. Один из них был до половины наполнен ячменем из мешка, который наши исследователи взяли с собой для ослов. Очевидно, крысы целым отрядом работали над этим делом всю ночь.
Гнездо крыс, которое наши зоологи подробно исследовали, оказалось настоящим чудом строительного искусства. Ветки были переплетены так крепко, что понадобился целый час для того, чтобы разодрать их. А внутреннее его устройство доказывало, что крысы умеют устраиваться с удобством.
Гнездо состояло из двух помещений, одно из которых, повидимому, служило детской, потому что было устлано мягким пухом разных растений, клочками материала, похожего на вату, и мягкой корой — настоящая перина.
Другое помещение, должно быть, было общей комнатой, где население разбойничьего гнезда вырабатывало планы своих грабежей и нападений.
Из обоих помещений вели ходы в нескольких направлениях, более или менее длинные. В один из них грабители и скрылись, вероятно, когда услышали над собой голоса натуралистов и, отойдя на несколько метров в сторону, следили за действием неприятеля.
СУМЧАТАЯ КРЫСА
Грубо, кое-как был сложен из горных валунов тот ранчо[2], в котором я жил на Керренпо. В этом нескладном сооружении было сыро, мрачно, неуютно. Даже самая окрестность не имела ничего привлекательного, особенно с точки зрения человека, привыкшего к благодатным, плодородным, веселым равнинам Манитобы. А здесь, на первый взгляд, не было ничего, кроме песку, небольшой речки, извивающейся среди обширных голых песчаных отмелей, полос хлопчатника, окаймленных кое-где низкорослым колючим кустарником, да в миле расстояния безобразно нагроможденных гор, местами залитых давно застывшею лавой.
Но все это при ближайшем рассмотрении кишмя-кишело жизнью. Не проходило ни одного дня, ни одной ночи, чтобы я не приобрел здесь новых друзей или не познакомился с новыми существами животного мира, которых я так люблю и которым посвятил всю свою жизнь.
Днем на земле царят человек и птицы, а ночью владычествуют четвероногие. Перед тем, как ложиться на ночной отдых, я всегда тщательно разметал песок вокруг ранчо и на двух тропинках возле него, одна из которых вела к роднику, а другая — к корралю[3].
Каждое утро я просыпался в радостном ожидании чего-нибудь нового и интересного и ни разу не испытал разочарования.
Кто являлся ночью, я отлично научился узнавать по следам. Постоянными гостями оказывались два хорька, заглядывавшие во все дозволенные и недозволенные углы и норы, где они могли рассчитывать найти что-либо съедобное. Раза два наведывалась дикая кошка и в последний свой визит оставила следы, по которым я догадался, что у нее была встреча с хомяком, кончившаяся, повидимому, извинениями со стороны кошки, принявшей хомяка за кролика, и уверениями, что в будущем подобного недоразумения не произойдет.