ика, привычных на любом демократическом митинге, и поддавших молодых верзил, явно забредших от нечего делать, и угрюмых работяг, судя по каскам и спецовкам — то ли шахтеров, то ли докеров, и просто праздных зевак обоего пола.
Кое-где виднелись самодельные плакатики, однообразно призывавшие военных убираться к чертовой матери, власти России — пойти навстречу чаяниям народа, не желающего жить рядом с кладбищем отравляющих веществ, а депутатов Госдумы — оказать содействие. Судя по тому, что здесь не наблюдалось ни депутатов, ни властей России, данные плакаты были поэтическим преувеличением. Среди них сиротливо затесался вовсе уж нелепый здесь лозунг: «Выдайте зарплату за февраль, гады!»
Внутри, за оградкой, столь же лениво бродили человек двадцать в милицейских бушлатах, а один, усатый кряжистый старшина, стоя вплотную к демонстрантам, о чем-то беседовал вполне мирно, и Мазур расслышал, как он горестно вздохнул:
— Петрович, тебе хоть бастовать можно, а нам самим третий месяц не платили, только нам-то бастовать законом запрещено…
Слева что-то орал в мегафон вспотевший бородач, чем-то неуловимо напоминавший Сережу, но не в пример более пузатый. Его слушали, но вяло. Сережа, шатаясь, тут же ринулся в толпу, как рыбка в воду, моментально выискал знакомых, кого-то хлопал по плечу, кому-то показывал на стоявших кучкой «питерских ученых», словом, развил бурную деятельность.
— Ну, все, — сказал Кацуба тихонько. — Глазом не успеем моргнуть, как окажемся батальоном поддержки из столиц…
Голос у него при этом, впрочем, был скорее довольный. Мазур индифферентно пожал плечами, спросил:
— Про корабль ничего не слышно?
— Гоша говорит, придет завтра. Невтерпеж?
— Хуже нет — ждать да догонять…
— Это точно. А посему отойдем-ка. У хорошего командира солдаты без дела болтаться не должны… — Он отвел Мазура метров на двадцать в сторонку, сунул под нос фотографию. — Как тебе?
— Да ничего, в общем, — осторожно сказал Мазур.
На черно-белом снимке была изображена светловолосая женщина лет тридцати — тонкий нос, пухлые губы, очки в тонкой оправе. Симпатичная и отчего-то ужасно напоминает не особенно строгую учительницу младших классов.
— Доведись, трахнул бы?
— Мог бы…
— Прекрасно, — удовлетворенно сказал Кацуба, спрятал снимок.
— А что такое? — забеспокоился Мазур.
— Да ничего особенного, — бодро ухмыльнулся Кацуба. — Серега обещал нынче же нас отвести на малину «зеленых», возможно, она там будет. Если так — совсем хорошо. Ну, а коли не придет, закинем тебя в музей. Задача у тебя будет простая — в два счета обаять данную фемину по имени Катенька, ухитриться нынче же уложить ее в постельку, причем непременно у нее на хате, поскольку там нет микрофонов, ну, а дальнейшему учить тебя не стоит, а? Чтобы крепче спала, кинешь ей в чаек или там в винцо одну таблеточку, — он сунул Мазуру в ладонь пластиковую трубочку. — Потом возьмешь ключи и отдашь одному милому мальчику, который будет терпеливо торчать на лестнице…
— Ты что?
— А ничего, — буднично сказал Кацуба. — Отдаю приказ, только и всего. Я ж тебя не с педиком заставляю трахаться, полковник. Что поделать, если ты как раз и есть ее типаж, не мне же в столь похабном облике за дамами ухлестывать? В общем, мне позарез нужны ключи. От музея. Директором коего наша Катенька имеет честь работать. И путей тут только два — либо проводим в жизнь мою идею, либо придется дать ей по голове в темном переулке, инсценировав ограбление, и вместе с кошельком увести и ключики… Тебя такой вариант устраивает?
— А ты ведь можешь… — сказал Мазур. Кацуба сощурился:
— Знал бы ты, полковник, сколько всего я могу, когда служба требует… Понимаешь, сам я не большой спец во вскрытии замков и отключении сигнализаций, а подручного по этой части у меня тут нет. А в музей темной ночкой залезть необходимо.
— Зачем? — глупо спросил Мазур.
— Ну-у, полковник… — протянул Кацуба. — Альзо, камераден? Не хочешь же ты, чтобы милая женщина получила по голове из-за твоего чистоплюйства? Если это тебя утешит, считай, что я дерьмо. Только помни, что тут уже образовалось несколько трупов, и надо постараться, чтобы жмуриков не прибавилось…
Он смотрел Мазуру в глаза и слегка улыбался — жилистый, битый профессионал. Бесполезно было чирикать с ним о морали, этике и прочих общечеловеческих ценностях. И вообще — если угодил в дерьмо, глупо повязывать белый галстук…
— Ладно, — мрачно сказал Мазур, на миг передернувшись от ощущения облепившей внутри грязи. — Дисциплина превыше всего. А если не получится?
— Получится, — заверил Кацуба. — Баба одинокая, в такой дыре на стенку от тоски полезешь, а ты у нас — экземпляр хоть куда… Если не получится — тогда, конечно, придется по голове, но, разумеется, с максимальной деликатностью….
Они вздрогнули, повернули головы — оказалось, этот звук издал камень, смачно шлепнувшийся в стену. Следом полетел второй, вдребезги разлетелось оконное стекло на втором этаже.
Милиционеры, стряхнув сонную одурь, подскочили к оградке, завертели головами. Кряжистый старшина, стуча дубинкой по железным прутьям, взревел:
— Совсем делать нечего, козлы?!
— Пошли-ка наших уводить, — распорядился Кацуба. — А то, чего доброго, по шее получат, если начнется карусель…
Но до заварушки как-то не дошло — стражи порядка поорали, из толпы вдоволь поматерились в ответ, и восстановилось прежнее положение дел. К Мазуру с Кацубой протолкался благоухающий перегаром Сережа, волоча за рукав высоченного белокурого типа, заорал издали:
— Вова, Миша, все путем! Сейчас поедем к ребятам, ради такого случая все соберутся! Знакомьтесь, это Свен Кристиансен, заграничный коллега! В полном контакте с Европой работаем, мужики!
— Я есть отчен рат! — подтвердил заграничный коллега, улыбаясь во все свои сорок четыре зуба.
Глава шестая«Зеленая малина»Сказала другу «да»…
Трехкомнатная квартира, куда они угодили, была битком набита книгами и защитниками природы — преимущественно мужского пола в разной степени алкогольного опьянения. У этой компании, отметил Мазур, имелось все же одно несомненное достоинство: в нее было чрезвычайно легко врастать. Если только тебя держат за своего — а их, конечно же, держали. Мигом со всеми перезнакомились (Мазур тут же забыл большинство имен), хлопнули по стаканчику, перемешались. Кацуба с маху собрал вокруг себя наиболее оживленных и принялся им горячо объяснять, что одна из столиц российской демократии, а именно город Санкт-Петербург, конечно же, поможет местным собратьям в их несгибаемой борьбе против злокозненной военщины — для чего, собственно говоря, их могучая кучка сюда и прибыла. Кацубу принимали на «ура». Ему, а заодно и случившемуся рядом Мазуру, продемонстрировали священную реликвию — закатанный в пластик листок из блокнота, на котором скачущим почерком психопата было начертано: «Да ну, херня все это…» Оказалось, реликвия являет собою автограф самого Сахарова, с трепетом извлеченный одним из присутствующих из мусорной корзины Верховного Совета в те судьбоносные дни, когда судьба демократии еще висела на волоске.
Когда они воздали должное реликвии, многозначительно и уважительно закатывая глаза, изобразив на лицах благоговейный трепет, шабаш принял несколько более деловой оборот — Сережа, игравший здесь не последнюю скрипку, вывалил на стол груду фотографий и каких-то машинописных листочков. Кацуба, прежде чем во все это углубиться, украдкой толкнул Мазура локтем и показал глазами на кухню. Ничего не попишешь, нужно было работать. Мазур искренне надеялся, что физиономия у него простецкая и веселая — не станешь же отрабатывать перед зеркалом обаятельные улыбки…
Потащился в кухню, как на эшафот. В комнате гомонили, рослый и белобрысый варяжский гость Кристиансен громко обещал поддержку европейского общественного мнения всем здешним начинаниям — для будущего заповедника он уже успел подыскать звучное название «Северная жемчужина».
— Ага, вот и Володя забрел, — обрадованно сказала Света. — Знакомьтесь, это Катя, это Володя. Володя у нас в теории не силен, на него все эти разговоры только тоску наводят. Зато под водой — второй Ихтиандр.
Мазур вежливо раскланялся. Честно говоря, он уже гораздо меньше сетовал на злую судьбу, заставившую выступать в роли суперспецагента-обольстителя, — в жизни Катя оказалась даже симпатичнее, чем на скверной черно-белой фотографии. Чертовски милая женщина, заставлявшая мужские мысли поневоле сворачивать на проторенную дорожку. Судя по тому, как непринужденно общалась с ней Света, они уже успели познакомиться, и Света сделала все, чтобы с маху новую подругу обаять.
— Вот Володя нам колбасу и порежет, — как ни в чем не бывало заявила Света. — Он у нас холостяк, а потому хозяйничать привычен.
И, прекрасно маскируя все под пустенькую женскую болтовню, в три минуты успела вывалить Кате кучу полезной информации — что Володя Микушевич золотой мужик, вот только женщин малость пужается по причине врожденной робости, а потому сил не хватает равнодушно смотреть, как прозябает без женской теплоты и участия человек мужественной профессии…. В таком примерно ключе. И без предупреждения смылась из кухни под предлогом исполнения профессиональных обязанностей.
— Вы действительно такой робкий? — спросила Катя не без любопытства. — Наши водолазы — нахальней нахального, в себе уверены, как бульдозеры…
— Да глупости, конечно, — сказал Мазур. — Это она так шутит.
— Значит, и вы — как бульдозер?
«А ведь выгорит, — подумал Мазур, ведомый мужским инстинктом. — Кокетство в голосок определенно подпущено».
Самое главное теперь — не держать долгих пауз и развивать наступление. На тесной хрущевской кухоньке разворачивалась старая, как мир, игра — женщина должна была не отпугнуть излишней холодностью симпатичного нездешнего кавалера, но и не позволить ему питать вздорные мысли касаемо своей легкодоступности. Кавалер, со своей стороны, должен был уверить, что он не какой-то там истаскавшийся кобель, не способный пропустить ни одной юбки, что он, старомодно выражаясь, очарован. А еще — что люди они взрослые, удрученные одиночеством, а на дворе, вообще-то, приближается к самому концу двадцатый век, пуританством отнюдь не грешащий…