— Может, помочь надо чем? — спросил Атнер участливо.
— Все есть.
— Не выпустит кто-нибудь назло?
— У меня врагов нету, — ответил Саша.
— По глупости или по неосторожности… — не сдавался Атнер, которому страшно хотелось принять какое-то участие в уходе за зверьками. — А может, замок приделать? У нас Валерка мастер. — Атнер даже кивнул на стоявшего рядом Валерку, будто Саша не знал его.
Ванько укоризненно посмотрел на Атнера. А Ксанка вспыхнула:
— Замок! Реставратор! А как же «С. 3.»?
— «С. 3.»? — встрепенулся Киселев.
— Лучше уж дежурство, — сказал Валерка, — чем опять замки!
— Вы вот небось не говорите, что такое ваше «С. 3.», — укоризненно сказал Саша и миниатюрными граблями принялся чистить в клетке своего питомца.
Атнер вопросительно посмотрел на Ксанку: что делать? Та кивнула на Валерия и Ванька: мол, надо и их спросить, согласны ли еще одному открыть свою тайну. И, поняв, что никто не возражает, Атнер объяснил, что такое «С. 3.».
Когда он все рассказал, Ксанка сказала Киселеву, который теперь стоял перед ними как на торжественной линейке:
— Мы тебя примем в свою бригаду, только если проболтаешься, натравлю всех девчонок — житья тебе не будет!
— Ну что мне, землю есть или кровью расписываться? — с досадой спросил Киселев, которому не по душе было такое недоверие.
— Ладно, поверим на слово, — снизошел Атнер. — Скажи только: «Если я выдам тайну «С. 3.», пусть меня покарает презрение товарищей!»
В этот момент в зверинец вошел и Ахмет.
Киселев, заметно бледнея, медленно повторил слова клятвы.
— Ну вот, как где увидишь замок, тащи его в нашу печку, там склад, — сказал Атнер.
— А поймаешь вора, оторви ему руку и тоже в печку! — в тон ему добавил Ахмет.
— Это, конечно, шутка, — пояснила Ксанка. — А вообще-то, как заметишь, что кто-то нечист на руку, сразу докладывай бригадиру, Атнер у нас за бригадира.
— В общем, у нас — как у дружинников, — популярно разъяснил Ванько. — Только те с замками не воюют. А мы за честность и доверие.
— Так у нас тут свой городок, откуда вору взяться? — сделал вывод Саша. — Я согласен, только вы от меня больше ничего не таите, а то мне скучно одному.
— Одному, конечно, жить на белом свете нельзя, — философски заметил Атнер. — Один, даже если сильный, пропадешь!
10. Молчать до конца
У Евгении Карповны до туберкулеза все же дело не дошло. Она переболела тяжелым плевритом. Но беда в одиночку не ходит. К одной болезни у нее добавилась другая, из-за которой ее не выпускали из больницы до самого марта. Валентина Андреевна два раза выкупала и снова сдавала путевку в санаторий. Наконец, перед самым женским днем ее выписали и прямо из больницы отправили на поезд. Провожать пошел весь интернат. Девочки вышили подушку, чтобы в поезде да и в санатории воспитательница спала на мягком и вспоминала их. А мальчишки несли большую банку сотового меда, заработанного у Ивана Антоновича, которому они сделали новые ульи да и вообще подружились на почве совместных поисков разорителя. Мед нес сам Атнер. Однако возле станции он стал подговаривать Ксанку, чтобы гостинец этот передала она.
— А сам почему? — удивилась Ксанка.
— Да я… — Атнер замялся.
— Ясно. Ты так ей насолил, что стыдно делать даже доброе.
Атнер молча согласился.
Висеныч, шедший рядом и слышавший все это, тихо заговорил:
— Так и с родными матерями бывало. Не слушаемся, злимся на них за каждое замечание, а случись беда, клянем себя, не знаем, чем и загладить свои грехи.
— Да мы ее не будем больше злить, — почувствовав на плече руку Висеныча, виновато пробубнил Атнер.
— Ну, ну…
Увидели Евгению Карповну ребята только на станции, когда с помощью директора и Валентины Андреевны она поднялась в тамбур вагона. Лицо у нее от болезни стало белое-пребелое и такое маленькое, что ребята с трудом ее узнали.
Девочки передали ей свой подарок и кучкой сбились возле тамбура. А она платком начала быстро-быстро вытирать вдруг покрасневшие глаза.
Атнер даже подумал: «Отчего это женщины так много плачут?» Но когда отнес ей прямо в купе свой подарок, завернутый в бумагу, а возвращаясь, посмотрел в печальные, совсем не строгие, а только очень большие глаза Евки, почувствовал, что и у него защекотало в носу, где-то под самыми глазами. Спрыгнул с подножки и спрятался за спиной Висеныча, который на недоуменный вопрос Евгении Карповны, где они сумели раздобыть в такую пору года сотовый мед, похвалился:
— А мы теперь шефствуем над пчеловодческой станцией. Сделали пять ульев и еще подбираем материал для новых.
Задержавшись в вагоне, Валентина Андреевна наедине заговорила с Евгенией Карповной о тех трудностях, с которыми приходилось встречаться каждый день. Особенно смущала ее методика подсчета баллов за добрые и плохие дела ребят.
— Ну подумайте, Евгения Карповна, что ставить за этого злосчастного барсука? — горячо говорила она. — Взбудоражили всю школу. За это, конечно, надо всему классу снизить целых десять баллов. А как подумаешь, из каких благородных побуждений они это сделали…
— Валентина Андреевна, — тихо и виновато заговорила Евгения Карповна. — Я за это время увидела наших ребят совсем с другой стороны, с какой раньше, кажется, совсем не видывала! Я пришла к твердому убеждению, что надо поглубже заглядывать в души детей, да и их пускать в свои. Ребята должны знать, чем мы живем и как живем. Вон как они все… войной пошли против моей болезни. А ведь я им — Евка! Злая, придирчивая, страшная Евка…
Валентина Андреевна виновато улыбнулась.
— Мне кажется, теперь уже они так о вас не думают.
Объявили отправление поезда, и они простились…
Когда Валерка вошел в столярную мастерскую, Висеныч сразу спросил, почему он такой хмурый. Валерка помялся, посопел и, ничего не ответив, подошел к своему верстаку и начал сметать мелкие, почти невидимые опилки.
— Ну, что же так? — не просто участливо, а как-то совсем по-родному Висеныч положил руку на плечо своего любимца. — Ну, ну…
Глаза Висеныча были печальны и так располагали к откровенности, что Валерка сдался, рассказал всю правду, о которой не смел говорить даже Атнеру.
— Послезавтра день рождения у одной девочки…
Висеныч кивнул, зная, что речь идет о Ксанке, но ничего не сказал, чтобы не смущать Валерия.
— Я хотел подарить ей ту белочку, что, помните, видели в лесу на сосне. Да ведь ее не достанешь…
— Ну, времени еще много, можно и звезду с неба достать! — заметил Висеныч. — А только надо способ придумать. На все нужен способ.
Валерка, опустив голову, улыбался, надеясь услышать любимую поговорку учителя о том, что «способом цыган и хату спалил». Но Висеныч этого не сказал, а задумался и как-то тихо, словно сам для себя, рассказал, как он в партизанах нашел способ переправиться через непроходимую болотистую речушку….
Речушка узенькая, метров семь. А перебраться невозможно, потому что дно у нее — трясина. Засасывает эта дрягва все живое, холодом парализует. Партизан было семеро. Все больные. Вчера только лежали в санчасти. А утром, когда боевая часть отряда ушла на железную дорогу, на лагерь напали фашисты. Больным пришлось взять оружие и прикрывать уход женщин и детей из вражеского кольца. Зато самих, эту тифозную семерку, фашисты потом загнали в болотистую глушь, откуда не было никакого выхода. И вот он, Висеныч, придумал тогда способ перебраться через непроходимую трясину. Он собрал все ремни. Нарвал тесемок из крепкой гимнастерки, сделал веревку с петлей. Долго бросали петлю на ту сторону трясины, пока не накинули на ольховый куст. А когда петля затянулась, Висеныч лег на жидкое месиво и, перебирая руками веревку, поплыл на другую сторону. И так перебрался весь отряд.
Выслушав это, Валерка сказал, что он уже ходил в лес, пробовал забросить на ветку веревку с грузиком. Но очень высоко эта ветка, никак не долетает грузило.
— Эх ты, современный человек! — ухмыльнулся Висеныч, и лучики от глаз пошли во все стороны. — А вот первобытный забросил бы…
— Да, у них был бумеранг. И они сильнее умели метать, а по деревьям лазили, как обезьяны. — В оправдание себе Валерка собрал все сведения о первобытном человеке.
— Бумеранга и я не умею метать, хотя лет двадцать выстругивал их, пытался сделать… — признался Висеныч. — Но из рогатки-то ты стрелять наверняка умеешь?
Валерка в порыве восторга хотел обнять этого полного, добродушного человека, прижаться, как к родному. Но он только кивнул, чуть прищурив глаза: мол, все понятно. И ему действительно было ясно, как дальше действовать. Он уже видел себя с рогаткой в руках, подошедшим к заветному дереву. Вот он выстрелил. Гаечка, пущенная из рогатки, стремительно полетела вверх, увлекая за собою тонкую, но прочную капроновую леску. А когда гаечка, потеряв скорость, пошла вниз, леска повисла на высокой ветке. Ухватившись за один ее конец, Валерка начал тянуть ее вниз, пока на ветку не поднялась веревка, которой уже без труда он сорвал причудливую фигурку.
С днем рождения,
Ксанка!
Эти слова золотом по светло-голубому полю были написаны посередине доски, вставленной в массивную золоченую раму и вывешенной на стенку в коридор. Ниже, более мелко, было описано все, чем мог похвалиться именинник или за что его могли похвалить другие.
Вывешивался этот стенд, как всегда, до завтрака, на самом видном месте, мимо которого шли в классные комнаты, поэтому весь интернат знал, кто сегодня именинник.
Одноклассники в этот день обедали вместе, и у них на третье был именинный пирог, а тетя Нюра, бездетная повариха, целовала именинника и что-нибудь дарила. Была она в эти минуты веселая, шумливая. А только потом (ребята это нечаянно подсмотрели), потом, где-нибудь в темном уголке на кухне, тетя Нюра долго плакала, делая вид, что чистит лук.