Перед туманящимся взором поэта на миг всплыло лицо любимого друга Дантеса.
И пропало.
*
Действующие лица
Иван Грозный.
Малюта Скуратов.
Иван Грозный с яростью смотрит то на оборотную сторону футляра от диска с видеозаписью панк-оперы «Смерть за царя», то на унылую физиономию Малюты Скуратова.
ИВАН ГРОЗНЫЙ. Сколь раз глаголил я тебе, мерзавец, чтоб приносил ты фильмы в качестве пристойном! А это что? Паленка, смерд?
МАЛЮТА СКУРАТОВ. Избавь от казни, государь! Релиз еще не вышел! Сие есть не паленка, а обработанная промо.
ИВАН ГРОЗНЫЙ. Что ж ты не постарался, пес? Меня ль не любишь? Как смел ты записать звучало в 5.1? Где DTS?
МАЛЮТА СКУРАТОВ. Да вот дрова накрылись! Новых нет — сам обрубил мне интернет за неуплату!
ИВАН ГРОЗНЫЙ. Дрова? Глумишься, выблядок? Система у тебя заморская, я знаю, работает на электричестве, без дров!
МАЛЮТА СКУРАТОВ. Дровами, государь, мы называем драйвера…
ИВАН ГРОЗНЫЙ. Ах, драйвера! Но о дровах ты вспомнил враз, как надо! Счас ты поймешь, в чем кайф! (Выходя на авансцену, проникновенно.) Дрова какие более тебе по нраву? Березовые иль осина?..
Занавес
*
— Коммивояжерчик пришел к тебе, Левушка, — заголосила как-то по-бабьи Софья Андреевна, — говорит, по делу.
Лев Николаевич Толстой с досадой отвлекся от книги. Взял сточенное перо и, с наслаждением воткнув его в столешницу, сломал. Вот только коммивояжерчиков и не хватало! Опять ведь предложит какую-нибудь гадость!
Толстому вечно все мешали. Так можно и роман не закончить, а помереть на каком-нибудь полустанке. И еще сапоги теперь надевать! Нет уж, обойдется, сволочь! Вот и опять-таки потревожили: знали же, знали, что у него, олицетворения совести могучей русской культуры кризис, массаракш!
Толстой с великим сожалением отложил покетбук Чарльза Буковски, открытом на рассказе «Перестаньте пялиться на мои сиськи, мистер!» в переводе Когана.
— Ну и здравствуйте вам, — сказал Лев Николаевич как можно холодней.
Желторотый юнец в засранных джинсах («Тоже мне, хиппи хренов», — подумал Толстой) разул хлеборезку и вмочил заученный текст. Суть сводилась к тому, что мол, хватит писать перьями (вьюнош закатил глаза и отметил, что это, конечно, свойственно великим, но времена сейчас не те), а вот, видите ли, передовые писатели теперь пишут ручкой фирмы такой-то. И мы, значит, имеем вам предложить, поскольку у нас, знаете ли, рекламная акция, по специальной, значит, цене…
Лев Николаевич озверел. Схватив отрока за загривок, он несколько раз хорошенько приложил его о столешницу, одновременно вдаряя большим пальцем ноги в кругляшку включения ненавистного системника. Железо загудело, затем пикнуло.
— Гаденыш беспонтовый, хиппарь немытый! — великий русский писатель начал с наслаждением откручивать малоудачливому торговому представителю ухо. — Сюда смотреть! — догадываясь, что vis-à-vis близорук, он насильно приблизил его физиономию вплотную к своему старому семнадцатидюймовнику. — Что видишь?
— Пока пусто… Теперь вижу интерфейс, — простонал подросток, — текстового редактора.
— А-а! — Лев Николаевич наслаждался. — Слыхал о такой программулинке — Word 1812?
В воздухе отчетливо пахло порохом и хр-ранцузскими духами…
*
За два (или около того) часа до смерти Есенин решил писать кровью. Чернила кончились, электричества в этом гадюшнике, как всегда по поздним вечерам, не было, а аккумулятор сдох.
Сергей Александрович раскровянил руку, обмакнул перо и стал что-то царапать. Поначалу процесс его увлекал, но через несколько минут возник дискомфорт.
Поэт добрался до вены, но от этого уколы пера стали ужасны, как укусы войнич-оводов в жопу с похмелья. «Может быть, — самонадеянно подумалось ему, — аккумулятор ожил и поработает минут пятнадцать?»
Он врубил ноут. Машина пискнула и снова умерла, жалко мигнув на прощанье светодиодом.
Но Есенин был не просто поэтом. Он был великим поэтом. Это во-вторых. А во-первых — он был русским.
Еще когда его вносили, полубесчувственного, в нумер, он приметил электрощиток, располагающийся необычайно высоко и, в общем-то, не на своем месте — не в какой-нибудь подсобке, а именно здесь, в пристанище, где он решил скрыться на время от своей босоногой музы, дабы написать главное стихотворение своей жизни. Следующее открытие он сделал через день, надумав сдать бутылки в «Елисеевский»: заглянув под кровать, Есенин обнаружил, что десятка три стеклянных емкостей, которые он, как истинный аристократ, заныкал под ложе, увязли в огромной бухте троса. Так вот, это был вовсе не трос, а моток шикарного провода ампер на десять.
Гений стремительно размотал шнур, но он был длинен и тяжел. «А, была не была!» — подумал поэт, намотав пару витков шнура на шею и вскарабкиваясь на стул.
Он успел прикрепить оголенные концы к клеммам. На свою беду, слишком прочно, так как все в своей жизни делал хорошо. Вот только ножки у венского стула были российского производства…
Наутро вся Россия обломалась. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Лишь только на экране ожившего ноута вертелась веселенькая заставочка Windows 1917 (Есенин новомодных штучек не признавал): «До свиданья, друг мой, до свиданья…»
*
— Опять нажрался, гад! — заорала жена с порога.
Казанова неспешно перевернулся с левого бока на правый — сплю, типа. Захотелось вальяжно натянуть одеяло на башку — но он вовремя одернул себя: как ни старайся, на карнавальный манер это не получится. Пожалуй, надо слепить отмазку поумнее.
— Трахал опять кого-нибудь? — повадки верной подруги совершенно не вязались с ее сексуальной внешностью. «Ну и мерзавец этот Феллини», — подумал Казанова, кося через полуприкрытое веко на истекающую страстью девчонку.
— Ты пойми меня правильно, — он понял, что надо говорить быстро, не оставляя пауз (по-итальянски), — я вчера был занят очень важным делом. Лишал интернет-девственности свою коллегу… А с чего ты взяла, что ты — моя жена? — Казанова, видимо, проснулся, и стал почти адекватно мыслить.
— Так ведь ты сам написал в блоге… — Красотка попятилась.
— Я?
— Но так было в начале… А что значит… лишить… ну, это самое?
— А то и значит, — процедил сквозь зубы Казанова, гибко изворачиваясь и нажимая кнопку запуска. Система загрузилась гораздо быстрее, чем ему хотелось, точнее, до того, как фальш-жена пришла в себя и начала качать права, а ведь надо было что-то говорить — к счастью, работал автопилот. — Я просто объяснил ей, как надо работать.
— Слушай… А как тебя зовут-то на самом деле?
— Моя фамилия Сазерленд. — Джакомо зашел на свой любимый порносайт. Мигали картинки.
— Там и вправду написана такая ахинея?
— Так перечитай вверху. М-м-да… Ну ладно, иди…
Казанове давно было плевать на то, что он Казанова. В интернет он выходил под ником Чебурашка.
И это было в кайф.
*
Мистера Брэдбери достали марсиане.
Сначала приперся какой-то жукоглазый и стал орать, что мол, на Марсе дела плохи, и только он, Брэдбери, может как-то исправить положение. Писатель старался не обращать на психа внимания, усердно заправляя лист бумаги в пишущую машинку. Приход ржаво-рыжего кузнечика с квазиинтеллектуальным лицом застал его раскладывающим на письменном столе карандаши, фломастеры, клочки бумажек с обрывками замыслов, и прочие принадлежности. Третьего посетителя вспомнить было вообще трудно. Зато четвертый, то есть четвертая! О! А! Это была та еще марсианка!
Бронзовокожая длинноволосая брюнетка только было раскрыла рот, как Брэдбери сдался.
На самом деле он схитрил.
— Вы, пиплы, тащитесь сюда.
В дверях возникла давка. Кандидаты, не попавшие в число первых визитеров, расчищали себе путь всеми возможными способами: туловищами, клешнями, когтями, а то и острым умишком. Минут через пять суета прекратилась.
— В двух словах-то может кто высказаться?
Псевдоподию поднял одноклеточник-полимиел и загнул речь. Р. Д. Б. брезгливо поморщился. Суровый воин-антигравитационист, покоривший пол-Вселенной (по крайней мере, так ему казалось, когда он чрезмерно нализывал ксанус борборщёксчи), решительно откинул копье с наконечником из ф-хфи и пламенно продолжил то, что не успел добазарить предыдущий оратор. Тема пошла по кругу.
— А чего это вы пришли ко мне? Помолчите, пожалуйста! — Казалось, вся интеллигентность Брэдбери сейчас рухнет, как бредовые экранизационные фантазии Трюффо о некоем мистере Фаренгейте. — Как будто я один, что ли, писал о Марсе? Идите вы к Гамильтону! А лучше, — он страшно выпучил глаза, это действительно выглядело совсем не комедийно из-за мощных очков, — валите вы все к Бэрроузу!..
Брэдбери рухнул в кресло и немодно захохотал. Марсиане сели на измену и поняли, что на Земле хреново. Побрели к своей старой ракете.
— Блин, — сказал Брэдбери по-английски. — Надо работать.
Через несколько минут тишину кабинета нарушал лишь треск пишущей машинки.
*
…Теплоход затонул почти мгновенно, как пустая консервная банка. Похоже, спаслись только двое: братья Аркадий и Борис Стругацкие. Судьба была к ним благосклонна: менее чем в километре виднелась земля.
Фыркая и отдуваясь, писатели выбрались на песчаный берег — хороший вышел бы курорт, но что делать дальше? Ладно, остались живы — и то слава богу.
Пока Аркадий печально осматривал остатки своего костюма, Борис, не потерявший бодрости, отправился на разведку. Очень скоро Аркадий догнал его: разлучаться не хотелось, мало ли что.
Борис подошел к зарослям тропических растений, оказавшихся при ближайшем рассмотрении довольно-таки хилыми, раздвинул их, и воскликнул, пораженный:
— Смотри-ка, Аркадий!..
Аркадий посмотрел и присвистнул. На крошечном участке суши посреди океана кипела жизнь. Наличествовал городишко, причем явно милитаристского толка: приземистые строения, окруженные по периметру колючей проволокой, вышки, на коих недвусмысленно вырисовывались силуэты пулеметчиков, всякая военная техника, новенькая и брошенная уже давным-давно, и — в завершение всего — выкрашенный в совсем неуместный здесь розовый цвет неуклюжий танк.