— Послушай, чего она меня каждый раз за пальцы на ноге дергает? — спрашивает меня Баламут. Я смотрю на его ногу. От самого паха толстым слоем глины обмазана. Глина сверху кое-где осыпалась, под ней палки, кожаными ремнями обвитые. Только пальцы и торчат. Я тоже дергаю.
— Ну вот! И ты туда же, — обижается Баламут. Я смеюсь и щиплю девку, которая за ним ухаживает. Девка взвизгивает и машет на меня ладошкой, что-то сердито выговаривая на своем языке. Степнячки всегда так делают — чтоб не попало, ругаются по-своему. Якобы, мы не понимаем. Но слово БАЛБЕС — это не от степняков, а от Ксапы. Я даже догадываюсь, что оно значит. Теперь мы вдвоем с Баламутом смеемся.
Вечером Ксапа берет меня за руку, долго ИНСТРУКТИРУЕТ и ведет к Мудру. Будто это я ее веду. Боится одна с ним разговаривать.
— Я еще не все продумала, — говорит, — но знаю, с чего начать. Вам надо учить наш язык. Всем. Знание языка — это большой ПЛЮС.
— Чем же это нам поможет? — удивляется Мудр.
— Мы все будем понимать, что чудики говорят. А они нас — нет. А когда мы заговорим на их языке, они подумают, что мы мудрые, уважать будут, — объясняю я, как мы условились с Ксапой.
— Разве за то, что я на языке степняков заговорю, меня степняки зауважают? — удивляется Мудр.
— Степняки, может, и нет. А наши очень! У нас ОБРАЗОВАННЫХ ценят. Скажи обществу, что надо учиться моему языку, — просит Ксапа. — Тебе поверят. А я буду учить всех, кто захочет.
— Чудики вы, — улыбается Мудр после долгого раздумья. — Хорошо. Да будет так!
Левый глаз совсем заплыл. Всыпать бы Ксапе, да у нее физиономия еще красивее. Синяки и справа и слева. Губы толстые, опухшие, разбитые. Охотники злые как сволочи. Хорошо хоть, за оружие никто не схватился. Бабы до сих пор визжат, ругаются. Мы их из хыза выгнали, пускай под дождем остынут.
А все Ксапа… Ну захотел охотник в хызе нужду справить. Не под дождь же ему тащиться. Культурно в самый дальний темный угол отошел… А Ксапа — как на змею наступила! Парень, естественно, на бабий крик внимания не обращает, свое дело делает. Ксапа кричит, что она его эту кучу съесть заставит. С другой бабой на этом бы и закончилось. Покричала и успокоилась. Но у Ксапы слово — дело. Только мы, кто с Мудренышем за перевал ходил, знаем, как Ксапа драться умеет. Короче, парня она валит так быстро, что тот даже понять ничего не успевает. И второй раз… Мы на них внимание обращаем, когда парень заорал диким голосом. Смотрим, Ксапа на нем сидит, разъяренная как волчица, руки парню выкручивает, требует, чтоб тот свою кучку из хыза вынес. Скажи это Мудреныш или Головач, парень подчинился бы. Но бабе подчиняться не хочет.
Нет, нельзя было его лицом в это самое… Тут Ксапа переборщила. Тут уж за него друзья заступаются. А когда впятером на одну, я что — смотреть буду, как мою бабу метелят? Я, конечно, на помощь. Раскидываю молодых как волчат. Баламут, сдуру не разобравшись, что к чему, орет: «Наших бьют!» Говорит, хотел Ксапу защитить. А кто здесь, в хызе, чужие? И начинается… Только старики да дети не дерутся. Советы дают. Сидим теперь, болячки изучаем. Друг другу в глаза смотреть стыдно.
Ксапа выжидает, пока все затихнут, и говорит:
— Дождь кончится, пойдем крытый ТУАЛЕТ строить. А если кто еще в хызе насрет, на улице жить будет! Без штанов из хыза выброшу.
Я бы треснул ей по затылку, да рука болит. А Мудр поддержал.
ВОЗДВИГАЕМ ТУАЛЕТ на склоне холма. Бревен на него нужно… Ксапа не думает, что через два-три года, когда дичь выбьем, нам отсюда уходить придется. На века строит, чтоб внукам осталось.
Почему-то Ксапа хочет, чтоб охотники заходили с одной стороны, бабы с другой. Мы по дурости даже перегородку поначалу из веток сплетаем. Потом убираем, конечно. На крышу и стены самые старые шкуры пускаем. Но дождь держат. А что, неплохо получается. Мокрая трава задницу не щекочет, есть, с кем словом перекинуться. Девки смотрят, у кого из охотников хозяйство больше. Мы на них — у кого попка симпатичней. Намекнешь — и титьки покажут. Давно надо было такое место придумать, где оголяться не стыдно.
Только Ксапа недовольна. Говорит, это вне ее КУЛЬТУРНЫХ ТРАДИЦИЙ. Говорит, ТУАЛЕТ — это, наоборот, место уединения. Если один на все общество — какое же тут уединение?
Я по ее словам давно замечаю, что в обществе чудиков накопилось много устаревших обычаев и пережитков. Ксапа к ним привыкла, не замечает. Но человеку со стороны они глаз режут. Взять хоть место уединения. Сама же говорит: «Сюда не зарастет народная тропа!» И — уединение… Так не бывает. Или тропа, или уединение.
Заканчиваем ПЕЧЬ. ПЕЧЬ — это такая пещерка, в которой Ксапа костер запалила. Лежак делаем пока только один. ИСПЫТАТЕЛЬНЫЙ, как говорит Ксапа. Дым долго не хочет идти туда, куда надо. То есть, в нору под лежаком и дальше — сквозь дырку в стене и наружу. Ксапа говорит, ТЯГИ нет. Выбегает из хыза, наскоро с девками из жердей и шкур сооружают ВРЕМЕННУЮ трубу. Появляется ТЯГА. В смысле, дым куда надо идет. Я на лежак ложусь. Он как был холодный, так и сейчас. Ксапа говорит, надо ждать, пока прогреется.
Бабы спорят, как в печи готовить. Ксапа говорит, ЧУГУНЫ нужны. ЧУГУНОВ у нас нет. Никто даже не знает, что такое. Ксапа объясняет. Котлы, только не глиняные. Бабы, особенно те, что печь клали, грустнеют. Долго о чем-то толкуют, думают, где ЧУГУНЫ раздобыть. К вечеру решают, что все равно одной печи на такой хыз мало. Пусть слева от входа печь, а справа надо КАМИН сложить. Я тоже хочу слово вставить, Мудреныш меня удерживает.
— На стариков посмотри, — говорит. (Я оглядываюсь.) — Видишь, сидят, смотрят, не вмешиваются. Дело новое, ошибешься — смеяться будут. Тебе это надо?
— А если…
— Готовить — женское дело. Тебе-то что? Не так сделают, им же мучиться.
Мудр Мудреныш. Весь в отца!
Осень заканчивается. Холодные дожди со снегом идут. Как-то постепенно общество в хыз переселяется. Раньше, говорят, такого не было. Самые упорные всю зиму в вамах жили. Правда, и пещер таких крупных, как хыз, не было. В морозы вплотную друг к другу спали. Захочешь выйти — ногу некуда поставить. А за ксапиной стеной — по пять КВАДРАТОВ на взрослого человека.
Чтоб тепло не уходило, Бабы ОКОННЫЕ РАМЫ бычьими пузырями обтянули. Не знаю, кто придумал, но догадываюсь. Только маленькое, СЛУХОВОЕ, под самым потолком для ВЕНТИЛЯЦИИ оставили.
Ксапа нам угол возле печи обустраивает. Тепло, но темновато. От печи, кроме тепла, вообще мало пользы. Кто поумней, у камина устраивается. От него хоть света много.
Ксапа шесты ставит, на них веревки натягивает. Ночью мы шкуры по веревкам сдвигаем, от остальных отгораживаемся. Получается как будто вам, но сверху открытый. Утром шкуры отодвигаем к самой стене, чтоб свет не загораживали. Другие тоже так делают. Ксапа это называет КОММУНАЛЬНАЯ КВАРТИРА С УДОБСТВАМИ НА УЛИЦЕ.
Баламут почти не хромает. Двух девок, Туну и Лаву, что Ксапа к нему приставила, обрюхатил. Волосы им подрезал. Душа в душу живут. Третью прогнал. Не срослось у них что-то. К девкам степняков вообще отношение сильно переменилось. Раньше, когда степняки под боком кочевали, когда нашу дичь в наших лесах били, их не уважали. Теперь степняки далеко, и девки на новом месте как бы нашими стали.
— Клык! — зовет Мудреныш. — Наша ОЧЕРЕДЬ за ПРОДУКТАМИ идти. Продукты — это дичь. Осторожно сдвигаю спящую Ксапу и одеваюсь, стараясь не шуметь. Пусть поспит.
Погода отвратительная. Моросит мелкий, холодный дождик. Земля мягкая, размокшая. Деревья листву сбросили, стоят черные, мрачные.
Поднимаемся на СОПКУ, осматриваемся. Достаю БИНОКЛЬ, изучаю СОПКИ. Лесных оленей первым замечает Верный Глаз. Без всякого БИНОКЛЯ. Даже обидно немного. Олени далеко-далеко! Но делать нечего.
Двести шагов бегом, двести шагом. На СОПКУ шагом, с СОПКИ бегом. Двигаемся быстро, от нас валит пар. Зверье в долине уже начало бояться охотников. Неторопливо, чтоб особо не пугать, разбиваем стадо пополам, потом еще раз. Потом четырех оленей загоняем в распадок. Они не знают, но впереди тупик.
Отделяем олениху и шугаем назад, к стаду. Не нужно ей смотреть, что с самцами-двухлетками будет.
Назад возвращаемся шагом, с тушами на плечах, стараемся не попадаться стаду на глаза. Все-таки, мелковаты здесь олени. На наших землях за перевалом крупнее были.
На подходе к хызу Мудреныш забирает у Верного Глаза тушу и велит позаботиться о ДРОВАХ. Верный Глаз ворчит для вида, но сует мне копье и взваливает на плечо сухой ствол упавшей сосны.
Нас уже ждут. Я отдаю свою тушу бабам, Мудреныш сгружает ношу в ХОЛОДИЛЬНИК. Одну на вечер, вторую на утро. Верный Глаз с облегчением сбрасывает ствол на землю, и Седой тут же начинает острым камнем рубить его пополам.
Захожу в хыз. Ксапа бросает свои дела, наказывает что-то Мечталке и стягивает с меня мокрую куртку. Сухой КОМПЛЕКТ одежды уже ждет на лежаке. Снимаю мокасины, штаны, надеваю сухие и теплые. Хорошо… Мечталка развешивает мокрую одежду на просушку.
— Далеко ходили? — интересуется Ксапа, массируя мне спину.
— До распадка. Помнишь, где тупик?
— Ух ты! И так быстро обернулись? Устал, наверно?
— Есть немного, — соглашаюсь я и ложусь на лежак. Он теплый, приятный. И руки у Ксапы теплые, заботливые.
Кто-то объяснил Ксапе, что ее имя значит. На меня дуется. Но я-то тут причем? Сама же не захотела Ом-Ксаной зваться. Сама на Ксапу отзываться начала. Так ей и говорю.
— Да что я тогда в вашем языке понимала? Ты должен был отстоять мою девичью честь. Постой! — замирает вдруг моя ЛЮБИМАЯ. — Это Верный Глаз придумал?
Что остается делать? Я киваю.
— Ну все!!! На этот раз он ДОИГРАЛСЯ! — подхватывается Ксапа. — Где ты, волчий ребенок?!! Как ты смел меня хулиганкой окрестить?! Я тебе уши оторву — и скажу, что так и было!
И начинаются тут ГОНКИ ПО ПЕРЕСЕЧЕННОЙ МЕСТНОСТИ. Общество в лежку лежит. Верный Глаз зигзагами по хызу носится, Ксапа — за ним. Охотники гадают, догонит, не догонит, советы дают.