Говоря по правде, вся эта всеобщая паника и миграция казались Смиту реакцией уж сильно преувеличенной; вот только какой должна быть правильная реакция на превращение террористами столицы страны в зараженное радиацией кладбище из бетона и грязи? Тем более, что и до взрыва Москва уже была превращена в один громадный лагерь беженцев из ЕВЗ, дополнительно забитый неожиданно переброшенными сюда частями Красной Армии и Министерства Внутренних Дел. Первые оценки количества погибших говорили о четырехстах тысячах; еще двести тысяч было причислено к живым трупам, раненных было раза в два больше.
Выжрын сам предложил провести интервью, и Смит, со шлемом на голове, провел с полковником длинную, передаваемую живьем на весь мир беседу, во время которой повторил наверное все уже ранее использованные в их частных разговорах аргументы. Ксаврас, небритый, в военной безрукавке цвета хаки, надетой на черный свитер, в сбитом на затылок берете, в перчатках на багровых руках, спокойный, очень серьезный, отвечал без излишнего возбуждения, не иронизируя, не выражая ни гордости, ни покаяния; с самого начала до конца он выдерживал ноту патетического патриотизма: Польша, Польша и Польша, перечислял все нанесенные обиды, представлял громаду страданий и утрат, акцентировал множество несправедливостей; не кривя губ, внутренне собравшись, он глядел прямо в черные глазища объективов, не отводя глаз на блески молний и не мигая, потому что интервью проводилось на пленэре. Ксаврас сидел на огромном камне, а за его спиной висело страшное надмосковское небо, какая-то стена злобного мрака, на которой в свете грозы мелькали фиолетовые, багровые и грязно-желтые пятна; начал падать дождь, а Выжрын все говорил и говорил, и вот тогда Смит - который в этот момент уже и не был Смитом, а лишь глазами и ушами миллиардов телезрителей - и вправду полюбил Неуловимого Ксавраса Выжрына, полюбил давным-давно позабытой, дикой, детской, своими горячими вибрациями проникающей до самого мозга костей любовью, которой подростки, со всей свойственным им радостным иррационализмом, дарят своих целлулоидных идолов, когда, втиснувшись в кресла, заслоненные теплым полумраком зала кинотеатра, они ловят с экрана каждый жест, каждое словечко, каждое движение мышц своих личных божищ. Быть может, Ксаврас знал, что делает, быть может, он осознавал значение момента, а может попросту выполнял инструкции Еврея. Это уже не имело никакого значения; важен был эффект, сам же эффект был поражающий. Миру явился новый ангел, новый демон, Ариман мести, Ваал атома, Аластор исторической справедливости; с телевизионного экрана он проникал в разум любого человека, а поскольку не был ничем новым, то представлял собой лишь напоминание о предвечном, реинкарнацией неизменного, и его с охотой принимали, позволяли проникнуть в свои сердца, а уж там он начинал расти.
День за днем, ночь за ночью ехали они на своих разболтанных грузовиках по этой стране хаоса; Смит сидел съежившись, сунув динамик аппарата в ухо, и слушал. Нарождалась новая религия. Понятное дело, что это была религия конца двадцатого века, следовательно, она ни в чем не походила на добрые старые религии времен истины и отречений. В Лос-Анджелесе шестнадцатилетний сирота облился бензином и поджег себя посреди Бульвара Заходящего Солнца, крича из пламени имя Выжрына. Поначалу в Германии, затем во Франции, потом в Штатах появились футболки с напечатанным кадром из того знаменитого интервью Смита: выпрямившийся Ксаврас в своей военной одежке с симметрично сложенными на коленях руками, вонзившись глазами в глядящего, а за ним - Армагеддон, черно-синие кишки бури, оргазм Зверя. Неуловимого Ксавраса с Джоном Фортри в главной роли снова начали крутить по всем кинотеатрам. Появились первые песни: лирические баллады и тяжелые дарк-роковые сюиты (Я видел террориста... с глазами преданного влюбленного. Люди, влюбленные в Слово - как они размышляют? как ненавидят? как думают? - я не знаю, не понимаю, это математика бесконечности: идеал минус кровь невинных, плач матерей, клочья детских тел - все так же дает в результате идеал. Как они считают, эти террористы с глазами влюбленных, которым изменили...? Они предъявляют миру какое-то страшное обвинение - это видно в их глазах - обвинение в том, что мир таков, каким он есть, а они хотели бы чего-то другого, идеального, их самих. Это люди, влюбленные в Слово; они видят его, слышат, чувствуют, верят, верят в жизнь и смерть, а смерть для них не важна, только лишь идеал - Отчизны, человека, справедливости... Кровавые святые, эти террористы с глазами преданных и обманутых влюбленных - как же я им завидую...) и дискотечные ритмы-стробоскопы(Ксаврасксаврас-ксаврасксаврасксаврасксаврас-Выжрыыыыыын!!!), первые стихи и картины, более или менее абстрактные; а уж от статей и научных работ о Ксаврасе пухли газеты - телевизионные же программы вообще стали монотематичными. На прутья ограды сиднейского консульства Российской Федерации кто-то ночью насадил шестьдесят шесть новорожденных котят. Рядом надпись на тротуаре: "Это для Ксавраса". В Калифорнии была зарегистрирована Первая Церковь Черного Выжрына. В уличных граффити стали преобладать бело-красные оттенки. XAVRAS FOREVER. WYZHRYN RULES. HERE COMES XW! WYZHRYN OR DEATH. I'M A POLE! Волна погромов польских и российских эмигрантов катилась по всему миру. Уже несколько десятков новорожденных носило имя Ксаврас. Лига Наций объявила Выжрына человекоубийцей и военным преступником. Пять тысяч человек, в основном молодежь, прошла демонстрацией перед ее зданием. "Свободу Польше!", "Ксаврас - это месть за ваши грехи, господа политики!", "Повесить сукина сына!", "Бери меня, Ксаврас, я твоя". Кто-то прислал бомбу в нью-йоркскую штаб-квартиру WCN. Семье Айена Смита назначили круглосуточную защиту из полицейских. Перчатки, по покрою похожие на те, в которых Выжрын замучил насмерть генерала Серьезного, принято было называть "ксаврасками"; понятное дело, что их продажа росла невероятными темпами. Появились и сразу же стали модными черные словно ночь презервативы с бело-красным логотипом АОП и серебряным орлом. FUCK ME, XAVRAS!
Смита болтало из стороны в сторону по погруженному во мраке, прикрытому темным брезентом кузову краденого грузовика; одним ухом он слушал стоны и жалобы И Море Исторгло Умерших, у которого вот уже третий день ужасно болел зуб (он попытался самостоятельно вырвать его с помощью нейлоновой лески, да только порезал губы), а вторым - монотонный шепот динамика. Пришлось посвятить этому несколько часов, чтобы из всех этих, очень часто противоречивых известий сложить более-менее складный образ ситуации. Несмотря на то, что Крепкину с несколькими министрами, спрятавшимися в бункерах под Кремлем, удалось пережить взрыв бомбы, окончательный хаос охватил всю Федерацию. Цепочка передачи приказов была разорвана во многих местах, так что теперь Красная Армия вела себя как курица с отрубленной головой, то есть, она бессмысленно металась из стороны в сторону и брызгала кровью. Дошло даже до небольших стычек между отдельными ее отрядами, располагавшимися в ЕВЗ или на ее границах. Подобная ситуация часто не случается, и никому не хотелось ее пропустить: поэтому на территории всей Зоны начались бои, двинулись новые наступления, подпольные армии вышли на дневной свет. Дзидзюсь с Броньским чуть не захватили Краков; Бабодупцеву оторвало ногу, так что главнокомандующий обороной города сменился. В руки АОП перешли: Гданьск, Ольштын, Торунь, Ковно, Брест, Гродно, Замосць, Львов и Перемышль, сражения за некоторые другие города еще продолжались. Дивизии Алмасова, Руды, Гайнича и Явличуса оторвались от Восточной Пруссии, в тени которой они до сих пор скрывались, и направились поддержать восстание финнов - дело в том, что Швеция нарушила недавно подписанный договор с Россией и одновременно провела два морских десанта: один в Онежском заливе, а второй в Финском заливе, в результате чего только-только отстроенный после атомного разрушения Петербург очутился в клещах вражеских войск; к тому же шведы представили гарантии Литве и Эстонии, самозванные правительства которых как можно скорее вышли из укрытия и заявили о создании независимых республик. У Посмертцева же все удивительным образом валилось из рук. Он попытался было провести ковровые бомбардировки взбунтовавшихся городов, но, в результате дезертирства, технических неполадок и паршивой погоды удалось провести только две, да и там с российской стороны были отмечены крупные потери в живой силе и технике. Пришедший после Бабодупцева, некий Пинцов, отдав приказ взорвать Вавель, узнал о том, что более девяноста процентов взрывных зарядов были размонтированы и проданы за водку полякам его же собственными солдатами. Кохановский дорвался до радиостанции и ни с того, ни с сего заявил, что не имеет со всем этим ничего общего, что это русские его заставляли, что если бы не он, то наверняка был бы кто-то значительно хуже, что сложившаяся ситуация сами знаете какая, а сам он хотел лишь добра, и вообще - что он патриот. И ему, возможно, все бы даже сошло с рук, но он тут же начал что-то приказывать Дзидзюсю. Дзидзюсь разъярился и Кохановского расстрелял. В информационных сообщениях известия из ЕВЗ пытались занять местечко получше перед репортажами с руин Москвы и окраин, а также предсказаниями прохождения радиоактивной бури. Гроза шла на Рыбинск, Вологду, Тотьму, Котлас, Железнодорожный, на Тиман, что в результате давало новые миллионы беженцев. Ситуация становилась трагической, потому что здесь не только не было крыши над головой и лекарств, но не хватало пищи и воды; несмотря на то, что лило как из ведра, люди боялись пить дождевую воду. Понятное дело, что тут же тронулись с места конвои гуманитарной помощи - под эгидой Лиги Наций, Красного Креста, самых различных церковных организаций и фондов; не могло быть и речи о каком-либо наземном транспорте (никакому конвою до сих пор не удавалось безопасно пробраться через ЕВЗ, да и не нашлось государств, которые бы пожелали предоставить для таких конвоев военный эскорт), ни о водном (принимая во вн