Сергиенко Константин - "Ксения" 1987
ПРОЛОГ (1582 г.)
Роман из истории России XVI - начала XVII в. - сложное время царствования Б.Годунова, В.Шуйского. Судьба русской женщины, стоящая в центре повествования, символизирует драматический период жизни русского народа.
В лето 7090 от сотворения мира ноября месяца на тринадцатый день случилось в Александровой слободе великое несчастье. Сначала среди ясного, не осеннего вовсе дня явилась над царевым двором черная тучка. На тучку на эту никто не глядел, пока она не метнула в землю яркую молнию и не грохнула, как царь-пушка. Тут все и задрали головы. Только один юродивый Васька Большой Колпак, царский любимец, на небо не посмотрел, а бормотнул себе под нос:
— Знаю, что будет.
— Молчал бы ты, Вася, — укорила его одна из сенных боярышень, но сама не смолчала, подругам проговорилась, а по цепочке, обсылкой и до царя Васькино слово дошло.
В тот день, как и во все последние, царь Иоанн Васильевич проснулся не в духе. Про тучку ему рассказали, да и про Ваську. Царь велел кликнуть юродивого к себе. Сказал сурово:
— Говори, что будет.
— А что будет, тому не миновать,— ответил Васька Большой Колпак.
— Куда туча-то метила?
— А пойдем покажу,— сказал Васька.
Вышли на двор. Здесь у резного столба с павлином показал Васька горелую ямку, метку от молнии.
Царь сначала не понял.
— Что мыслишь?
А Васька тут же потыкал в след сапога, что виднелся на слякотной, не мерзлой еще земле.
— Аль ты забыл, Ваня?
Царь насупился.
— Чего еще помнить?
— Ты, Ваня, вчера тут стоял, думу думал, а потом еще говорил: «Чтоб мне тут деревом врость». Говорил али нет?
Царь вспомнил, лицом потемнел. Тут он и вправду вчера остановился посреди быстрого шага, это случалось с ним чаще и чаще, потому что поражала вдруг некая мысль и что-то рвалось в сердце, он словно спотыкался, не мог долго двинуться с места.
Да, след был его.
— Меня хотело поразить небо? — спросил он юродивого.
— Если б хотело, то поразило. Пока упреждает,— ответил Большой Колпак,— Знаешь ведь, как прозвали тебя в народе?
— Ну, говори. Еще раз послушаю.
— Иваном Мучителем.
Царь засмеялся:
— Гусеница тоже воробья мучителем кличет, а кто прав?
Васька громыхнул веригами.
— Я тебе разъяснил, Ваня. Всевышний огненным пальцем показал в то Место, куда врость пожелал. А не смиришься, пальцем тем по головке погладит.
Царь задумчиво оглядел юродивого.
— Ступай, Василий, слова твои я обмыслю и впредь прошу говорить все, что думаешь. Тем ты мне и мил, тем я и велик, что всякую мошку слушаю.
Повернулся и пошел в палаты. Однако, пока дошел, стиснутый волей гнев все превозмог и вырвался наружу. Царь тяжело задышал, стиснул зубы и метал по сторонам дикие взгляды, ища жертвы.
Не видя перед собой ничего, ошибся переходом и уперся в палаты Олены, великого князя Ивана жены. Ворвался туда, разметав обомлевших мамок и сенных боярышень. Царевна, сидевшая в исподнем на лавке, встретила его расширенными от испуга глазами. Поднялась, придерживая руками округленный живот, пробормотала:
— Батюшка государь, не чаяла...
— Не чаяла? — тяжело дыша, сказал царь.— Аль не хозяин я здесь? Аль не могу, где желаю, ходить? В каком пребываешь виде? Чему учишь девок? Не знаешь, что надо царевне носить, иль голышом скоро пойдешь по двору?
— Не мочно мне, батюшка государь,— залепетала Олена.— Страдаю. Чадо во мне колыхается.
— Не мочно? Колыхается чадо? Еще на свет не явилось, а туда же, бунтует! Окаянные! Чтоб вмиг золотные одела шубы да явилась перед мои очи достойно одетой.
— Батюшка, невмоготу мне,— возразила Олена.
— Сгною! — крикнул царь и посохом хлопнул царевну по плечу.— Делай, как я говорю! Чтоб сей час явилась ко мне в цветном да чистом!
Повернулся и быстрым шагом ушел с царевниной половины. По дороге еще двоих огрел посохом, а стольника оттаскал за бороду неизвестно за что. На том стал успокаиваться. В своей палате начал уже мыслить о государственных делах, а про царевну и вовсе забыл.
Но царевич Иван напомнил. Вошел, не кланяясь, и стал у стены, скрестив на груди руки. Лицо бледное, глаза смотрят в пол.
— Что врос столбом? — вглядываясь подозрительно, спросил царь.
Царевич Иван молчал, только грудь вздымалась.
— Аль не знаешь, как со мной говорить? — вкрадчиво спросил отец.
— Не знаю, как и говорить с тобой, батюшка,— выдавил царевич.— Весть хотел тебе донести.
— Ну?
— Жена моя царевна Елена только что разрешилась от бремени, младенца пяти месяцев из себя выкинула.
Царь молчал.
— Вот я и думаю, батюшка, с чего бы ей разрешаться до времени? Все было ладно, все шло к тому, чтоб наследник явился.
Царь продолжал молчать.
— А ведь ты виноват, батюшка,— быстро проговорил царевич и метнул на отца ярый взор.— Побил ты Оленку, испугалась она, от страху слова сказать не может...
Иоанн глубоко вдавился в тронное кресло, голову вобрал в плечи, руки сцепил вкруг посоха.
— Неладно, батюшка-государь, неладно,— бормотал царевич.— Не овцы мы тебе, человеки. Я сын твой, она мне жена. Не то ты творишь, не дело. Гнев изливаешь свой понапрасну, мало что землю свою затравил, на немецкие кинулся. Кругом у тебя одни вороги, смута, измена, жить невозможно доле...— И много еще говорил царевич слов жарких, обидных, каких доселе не слышал царь из уст родного сына.
Сунул было голову в дверь Годунов, любимый советник, но, увидев оцепеневшего в кресле царя, услышав страшные царевича речи, тотчас убрался обратно.
— ...ты первой жены меня лишил, братца лишил, теперь наследника. Может, и голову мою хочешь взять? Так бери, она сыновняя...
*
Страшный звериный крик всполошил все палаты. То царь Иоанн, выпрыгнув из кресла, бороду разметав, рукава, полы, с воздетым посохом кинулся на царевича. Схватил его, покатился с ним по полу, молотя чем попало, руками, посохом, серебряным кубком. Распахнув двери, вбежал Годунов, закричал:
— Помилуй! Батюшка государь,, помилуй!
Но и его бил царь чем ни попадя. Когда решились вмешаться ближние люди, окровавленный царевич пластом лежал на коврах, а Годунов, тоже в крови перемазанный, все бормотал:
— Помилуй, государь, помилуй...
*
Четыре дня метался царевич в жару. Пользовали его иноземные лекаря и простые знахари. Васька Большой Колпак не выходил из горницы, тоненьким голоском распевая песенку:
Деревце ивушку сила гнетет,
к землице гнетет,
молодцу Иванушке спасенье идет,
спасенье идет,
ты побереги, господь, ивушку,
ты пожалей Иванушку,
ты уйми силушку,
вспомни про Оленушку.
Царь беспрестанно молился в соседней палате, не спал, не ел, жег себе руки свечкой. В одну из ненастных ночей вышел на крыльцо, смотрел в небо, а потом рухнул без памяти и чуть не помер на холоде.
Оделяли нищих милостыней, голубей кормили освященным пшеном, в темное время жгли костры, молились, молились...
Но все было тщетно. Царевич Иван, старший сын, наследник российского престола, скончался. В ту ночь подошла к слободе невесть откуда взявшаяся стая волков, но не выла, а в молчанье просидела до самого рассвета и, не тронутая никем, молча ушла в леса...
*
Борис Годунов целый месяц не появлялся при дворе. Тяжко болел от ран, полученных в страшный день. Царь и не помнил о нем. В простой монашеской рясе бродил по дальним углам дворца, ни с кем не вступал в разговор, ел только хлеб, пил воду.
Через месяц, бледный, осунувшийся, спросил:
— Где Годунов?
Ответили, что недужен.
— Подать коней.
И поехал к Годунову.
Годунов, упрежденный, в тревоге ждал у дверей. Весь в целебных повязках, ходил еще плохо, еле стоял на крыльце.
— Чем недужен? — строго спросил царь.
— Хворость нашла, государь,— слабо проговорил Годунов,— С коня пал, под копытом побился.
— Ну-ка раскройся,— приказал царь.
Осмотрел воспаленные раны, поморщился.
— Узнаю, узнаю копыто... Жалую тебе сто золотых на леченье.
— Не заслужил, государь,— сказал Годунов.— Одно то, что ты в гости, великое нам лечение.
— Какой же я гость? — Царь с усмешкой оглядел свое монашеское облачение.— Я странник.
Годунов молча склонил голову.
— Слыхал я, что дочь родилась у тебя нынче?
Годунов еще раз поклонился.
— Божьим промыслом, нашими мольбами, твоим благословением, государь.
— Как мыслишь назвать?
— Великой то будет для нас наградой, коль подскажешь, государь.
Царь Иоанн задумался.
— А что? В честь моего гостевания так и назови. Есть ведь подобающее имя.
Годунов напрягся.
— Не припоминаю, государь.
Царь усмехнулся.
— Неучи все. Знаете мало. А имя такое есть. Ксения. То и означает — гостья, странница, посетившая дом.
— Имя напевное, ладное,— согласился Годунов.
Иоанн кашлянул.
— Не мне, грешнику, имена раздавать, да, может, выйдет удача. Приложится имя к дочке твоей, а мне за то малый грех спишется.
Когда царь уехал, Годунова отвели в постели, и, улегшись, он попросил показать ему новорожденную. Принесли белый сверточек, отвернули кружевную пеленку, и, вглядываясь в крохотное личико, Борис шептал:
— Живи, дочушка. В хмурое время родилась ты на свет. Да я ведь в обиду тебя не дам. Спи, Ксенюшка, будешь счастливой.
В ответ сморщилось личико, и первая улыбка раздвинула младенческие губы.
КНИГА ПЕРВАЯ (1601-1602 гг.)
Она проснулась от ощущения счастья. Месяц был май, ночь на Бориса, и уже светла, но не тем нежным светом, какое дает небо весны, а тусклым и серым. Не щелкали соловьи, хоть и взращено было под окном соловьиное дерево, взятое из заморских стран прямо с кадкой невиданной красной земли. И дерево то любило приманивать серую птичку, давало ей сладкое угощенье, а сам соловьиный царь в серебряном плащике и короне из аметиста мог пролететь над деревом и подарить счастье той, которая глядит на дерево из окна.