— Устал я присягать,— сказал Михаил.
— Ну, смотри. Коль скажут мне тебе голову снесть, снесу. Я человек служилый.
Дворянин уехал. Михаил отпустил своих людей, повернул коня и рысью погнал к Москве.
*
На огромном зеленом лугу подле Серпухова невиданный раскинулся город. Издали казался он каменной крепостью, а вырос всего за несколько дней. Но вблизи различалось, что «камень» в том городе шаткий, на ветру он чуть волновался, кособочился, а башни по краям раздувались и уменьшались снова.
То был обманный холстяной городок, возведенный повинными московскими боярами. В середине его раскинулся огромный шатер для государева пира, расшитый пряденым золотом, весь в коврах и парчовых знаменах.
В шатре гомонили добрых пять сотен гостей. Подле Самозванца сидели новые любимцы Басманов, Голицын, Молчанов, Мосальский, Сутупов, Лыков. Московская знать, набежавшая в последние дни, горой навалила подарки. За длинными столами против больших, радных людей пили и ели вольные донские люди, не только атаманы, а и простые казаки. Наемные воины из датских, немецких, лифляндских земель заняли целую четверть шатра. Поляки расположились особо, вкруг своего повелителя. Русская, польская, немецкая, датская, шведская речь сплелись в многоликий гул. Даже вольная казацкая отверница скакала туда-сюда. Кричали здравицу новому государю, славили силу его, храбрость, звали тотчас идти на Москву.
Он смотрел на хмельной ликующий люд и думал: «Ждал я такого? Свершился промысел божий. А начинал ведь с н е е. С горящих прекрасных глаз и ясной улыбки. Теперь достиг. И что же?» С недоумением вспоминал ту ночь и себя в келейке Ступяты. Как жалок он был! Как с той поры возвысился! Повергнут род Годуновых, сидят взаперти до его приезда, и о н а... Теплился в душе огонек, но чем он был в сравнении с тем пламенем поклонения, которое бушевало вокруг? Значит, она была всего лишь манящей звездой, которая вспыхнула, указала путь и погасла. А путь предстоял долгий, прекрасный...
На малиновой бархатной подушке поднесли ключи от Кремля.
— На что мне? — сказал он.— Разве я ключник? Впрочем, возьмите,— махнул своим слугам.
Голицын, назначенный правителем Москвы, зашептал на ухо:
— Государь, все готово ко въезду.
— Я не спешу,— ответил Самозванец.
— Не сумлевайся,— нашептывал Голицын.— А этих-то куда?..
— Кого? — спросил Самозванец.
— Годуновых.
— Что ж мне распоряжаться? — Глотнул из кубка.— Я ведь еще не царь. Ты на Москву посажен, тебе и решать.
Голицын крякнул и осушил свой кубок.
— Смотри, чтоб порядок был. Пищу давай им справную, как бы не потравились.
— А...— промычал Голицын.
— На Москве-то знаешь сколько от животов мрет? Страсть к еде великая, излишеств много. Смотри, как бы не потравились Годуновы, а то на меня покажут. Зла я им не хочу. Борис помер, а эти ни в чем не повинны.
— Н-да...— тянул Голицын, не в силах разгадать замыслы Самозванца.— Стало быть, чтоб пища...
«Глупец»,— подумал про себя Самозванец и, наклонившись к Голицыну, внятно проговорил:
— Царевну чтоб до меня сберег, за остальных хлопотать не буду.
Лицо Голицына расплылось в улыбке:
— Царевну? То верно. Хороша, страсть хороша...
— Молчи, — побелев, прошептал Самозванец и крепкой своей рукой так сжал плечо Голицына, что тот охнул.
Ночью через Басманова Голицын получил целый свиток с перечислением людей, которых новый государь не желал видеть в Москве, и начинался тот список с кремлевского духовенства. В первой строке значилось: «Патриарх Иов...»
*
Михаил прискакал в Москву и начал свой розыск. Он сразу узнал, что царскую семью по-прежнему держат на старом годуновском подворье. Федор был еще жив, но Михаил не сомневался, что ему грозит гибель. Новые самодержцы не терпят прежних. Михаил попытался отыскать сенную боярышню Оленку, но оказалось, что она все еще с Ксенией, а стало быть, тоже взаперти. За недолгое время новой московской жизни Михаил ни с кем не успел войти в сношения, да еще полмесяца провел в Застенке. Рассчитывать было не на кого, и Михаил решил попытаться вызволить Федора один.
Он посетил дом знакомого голландца, где прятал кое-что из своего имущества, в том числе сафьяновый кошель с золотыми ефимками, врученный ему в Копенгагене. Михаил принялся выведывать, нет ли на Кукуе людей, тайно сносившихся с Самозванцем. Голландец ответил, что такие люди, конечно, есть, а бывший царский лекарь Генрих Хилыпениус уже получил приглашение на службу к новому государю.
Михаил отправился к Хилшениусу и после долгих переговоров выпросил на несколько дней грамоту с печатью царя Дмитрия. Остальное не составляло труда для опытного чертежника. Михаил быстро изготовил грамоту за подписью Самозванца с его же печатью, и в грамоте говорилось, что тайному посланцу Дмитрия дозволено толковать с низложенным царем Федором наедине. Грамоту на передачу Федора в его руки Туренев писать не решился, поскольку не мог обставить свой наезд на подворье. Он по-прежнему был один.
За услугу Генрих Хилшениус взял у Михаила пятьдесят золотых ефимков и расписку еще на тысячу на тот случай, если грамота будет потеряна.
*
Вокруг подворья горели костры. Июньские ночи совсем недолги, а Михаил решил наведаться в темноте. Великое множество оружных людей ходило вокруг забора. «Да тут и мыши не проскользнуть»,— подумал Михаил. Он направил своего коня на толпу стрельцов.
— Где голова? — закричал Михаил грозно.
Он знал, что стрельцами командует его знакомец Талдыкин, на том и построил свой дерзкий расчет.
— Зачем тебе голова? — спросили стрельцы.
— Грамота от царя Дмитрия! — Михаил взмахнул свитком.— Аль царское имя вам не указ? А ну поспешай! И верно, распустили вас Годуновы, пора стружку снимать.
Стрельцы тотчас присмирели, стали срывать шапки, кланяться. Явился стрелецкий голова Талдыкин. Михаил спрыгнул с коня.
— Никак, Туренев? — Талдыкин вгляделся в его лицо.
— Не узнаешь? — Михаил усмехнулся.— Теперь не просто Туренев, царский слуга. Веди в избу, дело есть.
В избе тускло светила свеча. Туренев положил на стол грамоту.
— Печать царскую знаешь? Читай.
Талдыкин развернул свиток и начал с трудом разбирать слова.
— Эх, Талдыкин, — сказал Туренев,— дальше своего места ты не пойдешь. Царь грамотных любит, за то и меня обласкал.
— Когда ж ты успел переметнуться? — спросил Талдыкин.
— Долго ли умеючи. Я, брат Талдыкин, еще в Кракове исполнял царские наказы. Да и ты ведь успел. Кто тебя в царскую службу взял?
— Наум Плещеев.
— Плещеев! Крикун. Я что-то не слыхал, чтоб царь ему велел набирать. Вот кабы от князя Голицына...— Михаил многое узнал от Хилшениуса. Знал он и то, что Голицын поставлен правителем Москвы.
— Во-во! — заторопился Талдыкин.— Плещеев про Голицына и поминал.
— Как службу несешь? — спросил Михаил.— Все ль у тебя в порядке? Как Годуновы?
— Дрожат.— Талдыкин утер лицо.— А уж царица все воет.
— Как обходишься с ними? Царь Дмитрий милостив.
— Да я уж... бог его знает. Шаткие нынче времена. А ну как опять все перевернется?
— Болтай,— сказал Михаил.
— Я грамоту прочитал,— нерешительно начал Талдыкин,— но ты растолкуй мне, Туренев, зачем пришел и в чем я должен тебе пособлять.
— Неужто не сообразишь? Аль ты забыл, что я с Федором знался? Один я и есть тот человек, который с ним может вести разговоры.
— Об чем разговоры?
— А это уж не твоя забота, Талдыкин.
— Как не моя? Туренев, ты сам посуди, ведь я в охране. Ты натворишь, а мне отвечать.
Туренев ударил кулаком по столу.
— Ты грамоту прочитал?
— Прочитал, да кто его...
— Царскую печать знаешь?
— Да кто его...— снова начал Талдыкин.
— На дыбу захотел? — Михаил приблизил к нему лицо. — То-то мне говорят, проверь Талдыкина. Годен ли к царской службе, мозги, мол, не заплесневели при Годуновых?
Талдыкин тяжело вздохнул и понурился.
На подворье тоже горели костры, туда-сюда расхаживали стрельцы. «Это хорошо, что их много,— подумал Михаил.— В сутолоке легче пройти». Они миновали бани, поварни, пивной сарай и конюшню. Остановились у крыльца, от которого вверх вела крытая лестница на рундуках.
— Где? — спросил Михаил.
— Царица с царевной в горнице, а Федор на повалуше.
— К нему,— приказал Михаил.
Они забрались на самый хоромный верх. У дверей повалуши тоже стояла охрана.
— Всем на один сход вниз,—приказал Михаил.— И ты, Талдыкин.
— Чего задумал? — снова полюбопытствовал тот.
— Опять за свое? — прервал его Михаил и, дождавшись, когда стрельцы спустятся вниз, толкнул дверь.
Федор сидел за столом и писал при свече. Увидев Туренева, он вскочил.
— Ты?
Туренев приложил палец ко рту и сказал по-латински:
— Говори тише.
— Откуда ты, с чем? — по-латински спросил Федор.
Михаил положил перед ним грамоту.
— Поддельная. Я пришел за тобой, ты должен бежать.
— Но как и куда?
— Это предоставь мне.
Он вышел за дверь и крикнул:
— Талдыкин!
Тот поднялся.
— Неси три кубка и вино, будем с царевичем пить.
— Как же...— начал голова и тотчас сник.— Несу, несу.
— Возьмешь тот кубок, на который покажу пальцем,— тихо предупредил Михаил.— А другой не бери, другой тебе брать не советую.
— Не ошибиться бы,— пробормотал голова.— Ох ты господи, и на кой напросился я в эту охрану? Не можутся мне такие дела. А все Колыванов. Сначала пропал, потом воеводой царским объявился. Службу тут нес, а намедни забрал боярышню и к Кареле своему подался. Я, говорит, воин, не пес сторожевой. Ох ты господи!
«Оленка»,— мелькнуло в голове у Михаила.
— Ну, не бормочи,— сказал он.— Неси, что приказано.
Талдыкин спустился распоряжаться.
«Это еще удача, что разошелся с Нечаем, а то бы спуталось всё»,— подумал Михаил.
Стрельцы принесли кубки и кувшин с вином. Михаил на ходу кинул в один из них горошину и размял ее пальцем. Талдыкин шел за ним, все приборматывая: «Ох ты господи...»