ходишь, сердечко мое не согреешь... Вставайте,— шептала она,— вставайте ж...
Но молчали могилы. Она опустилась на сырую землю и долго сидела, понурившись. К ней подошли люди, принялись звать:
— Эй, царевна! Пора. Да слышишь, что ль?
Тронули за плечо.
— Смотри-ка, она как каменная...
Подняли на руки, отнесли в возок.
Ночью не могла заснуть. Хоть и своя горница, а не своя. Боярышень нет. Оленку забрал Нечай, Марфинька разболелась и где-то лежит, не вставая. Правда, Настасьицу обещали дать в услужение. И то утеха. Одна на всем свете, одна. Была царевна, и роился кругом народ, теперь никого, лишь бородатые стражи. С тоской и мукой подумала вдруг: «Где же ты, сокол мой ясный? Куда залетел? Жив ли еще или с братцем Федором строишь хрустальный город на небе?..»
*
Самозванец пожелал видеть человека, который пытался спасти наследника Годунова. Михаил ему тотчас приглянулся, хоть был изнурен побоями и пыткой.
— Слыхал я, что ты человек ученый.
— Да,— ответил Михаил,— меня посылали в учение за межу. Я пробыл по разным странам несколько лет.
— С тобой обошлись сурово. Не знали, что ты человек ученый.
— Ученость не чин,— сказал Михаил.— Меня бросал в Застенок царь Борис, теперь я снова туда вернулся.
— Вот как? — удивился Самозванец.— За что же Борис тебя бросил в Застенок?
— Он считал, что я присягнул тебе, ибо однажды, попав к твоим людям, счастливо выбрался.
— Бежал?
— Нет, меня отпустили. Я возвращался с посольством из Копенгагена, и твои люди оказались достаточно умны, чтобы не путать послов с ратниками. Тебе ведь тоже придется сноситься с другими странами. Посольские люди нужны любому государю.
— Разумно.— Самозванец нахмурился.— Что ты делал в Копенгагене?
«Узнать, кто отпустил»,— подумал он про себя.
— Не стану тебя обманывать, я искал жениха дочери Годунова Ксении.
— Ксении? — воскликнул Самозванец, пораженный.— Ты искал жениха царевне?
— Да,— сказал Михаил.— Кроме того, я постигал науки. Я изучил зодчество, военное дело, чертежное и несколько языков.
— Похвально,— сказал Самозванец,— я люблю ученых людей. Так ты нашел жениха царевне?
— Что говорить об этом! — Михаил пожал плечами.— Я даже не знаю, жива ли она.
— Зачем ты решил вызволять Годунова? — сказал Самозванец.— Не его ли отец кинул тебя в Застенок?
— Я привязался к царевичу. Мы с ним составляли чертеж Московской земли. Он был способный и мужественный юноша.
— Я сам скорблю о его гибели,— сказал Самозванец.— Ведь, как ты знаешь, он и мать его отравились. Я не желал их гибели. Я собирался отвести им удел, дать содержание и спокойную жизнь.
— У потомков царей не бывает спокойной жизни,— возразил Михаил.
— Да. — Самозванец поправил большой перстень на пальце.— Я знаю это по себе.
— А царевна? — осмелился спросить Михаил.
Самозванец выказал недовольство.
— Ты любопытен не в меру. Однако я согласен, что любопытство необходимо ученому человеку.
— Я спрашиваю лишь потому, что занимался ее делами,— объяснил Михаил.— Все отзывались о ней хорошо. Было бы печально, если б и с ней случилось несчастье.
— Знала ли о тебе царевна? — спросил Самозванец.
— Возможно. Ведь я приехал сюда толмачом принца Иоганна, а потом отправился за новым женихом.
— Значит, искал два года?
— Два года,— согласился Михаил.
— Не там искал,— задумчиво сказал Самозванец.
Михаил посмотрел на него вопросительно.
— Хоть ты учен,— сказал Самозванец,— но поступок совершил недостойный и глупый. Ты заслуживаешь наказания. Я подумаю, как с тобой поступить. Пока же вызволю тебя из Застенка, дам уход и хорошую пищу. Я милостив не в пример Годунову. Ступай.
В тот же день Михаила поместили на Троицком подворье, прислали лекаря, а еще через день привезли его книги, бумагу и перья.
*
Записки Каспара Фидлера.
«26 августа 1605 года, в Москве.
Заговорщика князя Шуйского осудили на смертную казнь, и казнь должна была состояться на Лобном месте. Я сам присутствовал при этой сцене. Собралось несметное множество народа, я слышал, как многие высказывали недовольство, ибо род Шуйских очень древен. Воевода Басманов разъезжал посреди толпы на коне и говорил, что Шуйский изменник, что царь милостив и велит казнить только тех, кого надобно казнить уже три раза. Наконец Шуйского вывели к плахе, в которую был воткнут большой топор. Его начали раздевать и хотели также сорвать красивую, расшитую жемчугом и золотом рубаху, но Шуйский не согласился и пожелал умереть в этой рубахе. Он стал кланяться на все стороны и говорить: «Прости, народ православный». Но тут из Фроловских ворот выехал дьяк с царским приказом о помиловании. Воевода Басманов воздел руки и громогласно сказал: «Как милостив государь! Не хочет казнить тех, которые готовили ему погибель!» Таким образом, князь Василий Шуйский уцелел, эта история послужит ему хорошим уроком.
Царь приказал поставить себе новые прекрасные палаты, а для своей матери возвести целый монастырь. Он проявляет себя как самый любящий сын. Всякий день ездит к матери, стол ее ничем не отличается от царского, и народ этим весьма доволен.
В государственных делах царь выказывает ум и смелость. Он помышляет о завоевании Крыма, Швеции и Дании и собирается принять титул императора. Он приказал изготовить много мортир и пушек, чтобы отправить их на южный рубеж для грядущей войны.
В свободное время царь предается забавам. Он любит охоту и часто устраивает на заднем кремлевском дворе травлю медведей. Я сам видел, как он вышел с рогатиной против огромного разъяренного медведя и ловко всадил ему рогатину в грудь. Все восхищались подвигом царя. Он искусно ездит на лошадях и укрощает самых строптивых.
В новом царе много рыцарских качеств, однако он так не похож на прежних государей, что народ не может привыкнуть и недовольство ширится».
*
На этот раз он сам посетил Ксению. Переодевшись польским гусаром, незаметно проник на царевнину половину, не забыв, однако, поставить тайную стражу.
— Я прост,— сказал он.— Годы скитаний приучили меня ко всякой одежде. Я даже носил кафтан слуги. Но знаешь, что всегда давало мне цену в моих же глазах? Твой золотой. Я не расставался с ним даже в бане. Смотри, тут проверчена дырочка, я надевал его на шею вместе с крестом. Однажды пан Мнишек спросил меня: «Что за побрякушку ты носишь?» И я ответил ему: «За эту побрякушку я получу московский престол». Да, так я ему и сказал. Его дочь, красавица-полька, полюбила меня, ходила за мной как тень. Я обещал жениться на ней. И знаешь зачем? Чтобы нарушить это обещание. Я все равно ни на ком не смогу жениться. Ты знаешь почему. Мое сердце принадлежит тебе. Ты можешь изрезать его на куски, выпустить из него кровь, но оно все равно твое. Я всем обязан тебе. Ты бросила мне монету, но эта монета не раз спасала мне жизнь. Перед боем я всегда надевал ее на грудь. Под Добрыничами сабля стрельца вонзилась мне в грудь. Она пробила нагрудник, но ее остановил твой золотой. Смотри, вот вмятина. В Путивле ко мне ворвались поляки, они требовали жалованья, они грозились меня убить. Тогда я сказал: «У меня ничего нет, возьмите же последнюю монету»,— и раскрыл кафтан. Они увидели золотой на груди и устыдились. Ты желала моей гибели, но невольно спасала меня. Я тоже принес тебе спасение. Я спасаю не только тебя, но и твоих людей...
Она вскинула голову и в упор посмотрела на него.
— Да, да. Стоит изменнику произнести имя Ксении, я милую его. Я велел выпустить из темницы одного человека. Он совершил проступок, за который казнят. Но стоило ему сказать «Ксения», как я переменился к нему. Я, пожалуй, еще возвышу этого человека, ибо он осенен твоим именем. А! Я вижу, глаза у тебя блеснули. Оно и понятно. Ты разом лишилась всех, кто тебя окружал. Я обещал тебе вернуть кое-кого и выполню обещание. Но тот человек тебе не нужен, да и вряд ли ты видала его, быть может, только слышала. Царевны затворно живут.
И все же заметь мою малую милость. Я буду творить их беспрестанно, пока не поймешь, что я несу тебе только добро. И не только безродного посланца, искавшего тебе жениха...
Она вздрогнула.
— Что с тобой? Тебя будто кто-то кольнул... Да, я вызволил из темницы твоего свата, хотя «сват» красно сказано. Но не только его, а и всех, над кем ты простерла свое крыло, я буду одаривать милостью, и ты, наконец, поверишь...
Он продолжал говорить, но она не слушала, не могла слышать. В закаменевшей душе приотворилось окошечко, и в нем затеплился огонек. «Жив Миша,— пронеслось в голове,— жив...»
*
Самозванец позвал Туренева.
— Я милую тебя,— сказал он,— Надеюсь, в тяжкую пору ты будешь верен мне так же, как Федору. Однако я хочу знать, чем жаждешь ты заниматься.
— Я бы хотел завершить чертеж Московской земли,— сказал Михаил.
— Я заметил, что избегаешь называть меня государем.— Самозванец усмехнулся.— Ты, верно, слышал, что я собираюсь принять титул императора, и потому не можешь решить, как меня величать? Я не серчаю. Нынче сам нахожусь меж двух титулов, сам-то не знаю, как к себе обращаться. Тебе, как человеку ученому, разрешаю называть меня на иноземный манер «вашим величеством».
Михаил склонил голову.
— Кончишь чертеж, а дальше? — спросил Самозванец.
— У меня есть великий замысел.
— Какой же?
— Я мечтаю построить прекрасный город. Готовы все чертежи. Теперь остается найти покровителя, который разрешил бы постройку, дал денег, людей.
— Хм... А ты прыток. Не успел от смерти уйти, как просишь денег. Хотя я прытких люблю. Сам таков. А знаешь ли ты, что в казне нашей пусто?
— Не знаю...
— Ваше величество,— добавил Самозванец.
— Не знаю, ваше величество,— поправился Михаил.
— Для начала мы должны посмотреть, что за город ты собираешься строить.
— Я готов показать чертежи, ваше величество.
— После, после. А пока ты должен доказать свое радение.