— Может, с Москвы погнать?
— Уж и не знаю, кого теперь гнать с Москвы,— пробормотал Нечай.
Все мучила его неотвязная дума, но скоро получила она разрешенье. В те дни, когда государь не ходил к матери-царице, он отправлял людей с дарами и угощением. Приходилось бывать у царицы и Нечаю. Инокиня Марфа жила за оградой Вознесенского монастыря, в новых построенных для нее палатах.
Пускали только до порога, но однажды Нечай был зван в горницу. Он увидел царицу хмельной и немало тому удивился.
— Что смотришь? — сказала она.— Я нарочно тебя звала. Передай ему, что царица пьяна, что царица гуляет, что вольны ее мысли и неподвластны они никому. Как зовут-то тебя?
— Нечай Колыванов.
— А мать твоя где?
— Мать моя в сырой земле,— ответил Нечай.
— У кого мать, у кого сын,— мрачно проговорила царица и осушила чару.
Колыванов молчал.
— Слышал, что я сказала? Так и передай, сын мой в земле.
— Я, государыня, слов твоих не разумею, — сказал Нечай.— Голова варит не шибко.
— Такую голову с плеч,— пробормотала царица.
— Тоже о сем передать?
— Я жить не хочу,— сказала царица.— Мне бы с сыночком встретиться.
— Завтра наведается,— обещал Нечай.
— А может, и наведается,— согласилась царица.— Может, он в вольной степи гуляет. Да знаешь ли ты, что он ко мне в Выксе хаживал? То-то. Крест приносил. Вот он, смотри, крест сыночков. А этому передай, что я вольна. Что хочу, то и делаю. Никому не подвластна. Да еще скажи, что могилку в Угличе не велю трогать. Кто бы там ни лежал, пускай спит спокойно. Не разорять могилку, так приказала!
Выходя от царицы, Нечай сказал монахиням:
— Матушка государыня нездорова. Слова туманные говорит.
Оленке же так выразил:
— Чуяло мое сердце. Настоящий Дмитрий все-таки жив. Хоронится где-то, а тут его бес подменил.
*
Ночью без стука распахнулась дверь. На порог рухнула фигура в черном монашьем одеянии. Настасьицы в горнице не было, она прихворнула. Днем ее повезли к знахарке и до сих пор не вернули. Ксения понимала, что эго значит, поэтому не спала, а одетая задвинулась в угол своей постели.
Он долго стоял на коленях, опустив голову. Пробормотал глухо:
— Не хочешь нового, возьми прежнего. Мне все едино. Не нужно царства, не нужно власти, нужно твоей любви.
Она не ответила.
— Хочешь, сей час откажусь от короны? Возьмем золота, сядем на тройку и умчим в незнаемые края?
Поднялся, прошел но горнице, одним движением скинул монаший мятель. Под ним оказался сплошь золотом расшитый польский доломан. Сел у стола, забарабанил пальцами.
— Торопят меня из Кракова. Побуждают жениться на панне. Да если и женюсь, тебе лишь назло. Не вышло мне счастья. Казалось, и горы своротил, а на последний пригорочек влезть не в силах. Времени, Ксения, нет, решайся. Я теперь царь. Коль до зла меня доведешь, полетят головы. Иль землю свою не любишь? Иль народа не жалко московского? Не говоришь... А коль я тебя силой возьму? Или отдам на растерзание? Покорись, покорись, и все у нас сладится. Иди же сюда, возьми мою руку, прижми ко своей щеке. Мне хочется ласки. Я устал от лести и покорства. Одна ты у меня свет в окошке. Я тебя не отдам никому. Всех смету. Помнишь жениха своего первого, Густава? Может быть, ты и забыла, а он мне покоя не давал. Принц Иоганн, бог с ним, помер, а этот живой. Я приволок его из Углича и повелел бросить в темницу, чтоб заживо сгнил. Не будет жить со мной рядом тот, кто когда-то зарился на твою руку. Ты моя, моя. Покорись же, Ксения. Отвечай, согласна ли быть моею?
Но она и сейчас молчала.
— Ну так в последний раз говорю. Согласна?
Молчанье.
— Эй, там,— сказал он,— пойдите сюда!
Появились в дверях тайные люди. Их было двое.
— Всем вы послужили,— сказал Самозванец.— Теперь служите мне. Я доволен. Хочу дать награду. Хороша ли дева, которую зрите?
Тайные люди склонили головы.
— Так будет вам нынче услада. Деву вам отдаю. С тебя вот начнем.— Самозванец ткнул в ближнего.
Тайный побледнел. Ксения сидела не шелохнувшись. Самозванец быстро наклонился в ее сторону и, глазами сверкнув, шепнул:
— Не передумала?
Не получив ответа, он махнул рукой тайному:
— Повезло тебе. Что мешкаешь?
Но тот стоял без движенья.
— Окаменел.— Самозванец усмехнулся.— Счастью своему не верит. Царевна небось. Мечтал когда о царевне, дурень?
— Батюшка государь, помилуй,— пробормотал тот.
— Ай? — Самозванец приложил ладонь к уху.— Аль я ослышался? Аль тебе царскую дочку не надо?
— Не мочно...— еле слышно прошептал тайный.
— Отчего? — удивился Самозванец.
— Я... Я...
— Вот тебе на! — сказал Самозванец.— Да ты ведь меня ослушался. Я тебе голову велю срубить.
— Не губи! — воскликнул тайный.— Только не мочно мне трогать царевну, она матушку мою спасла!
— А! — сказал Самозванец.— Ну, тогда другое дело. Хотя ты все же меня ослушался. Поди вон. С нынешнего дня не видать тебе моей милости. Эдак каждый из вас вспомнит про матушку, про батюшку, а я с носом останусь. Не надобно мне таких служек. Плетьми тебя накажу и сошлю в заточение. Ступай.
Тайный, понурясь, ушел.
— Ну а ты? — сказал Самозванец другому.— У тебя-то долгов перед Ксенией нет?
Тот кашлянул.
— Ну так спеши, а то передумаю. Ее пощажу, а тебя накажу.
Криво улыбаясь, тайный шагнул к Ксении.
— Смелее, смелей,— сказал Самозванец.
Он шел на нее, неловко растопырив руки, покашливая, ухмыляясь.
— Несчастный,— тихо сказала она,— одумайся.
— Эй, эй! — крикнул Самозванец.— Моих людей не стращай! Ему царская милость выпала.
Тайный остановился у лавки, потянул руки к Ксении.
— Да ты ведь почти мертвец,— сказала она ему.
Он кинулся на нее, но тут же, охнув, обмяк. Она высвободилась из-под грузного тела, отодвинулась, а он захрипел, завозил руками по одеялу. Из спины его торчал всаженный по рукоять нож. Над ним стоял бледный, с искаженным лицом Самозванец, и губы его выговаривали:
— Так будет с каждым, кто коснется тебя. Так будет с тобой, если не меня, другого коснешься.
Он вырвал нож из спины тайного и швырнул в окно. Посыпалось разбитое стекло.
*
Михаилу снова приснилась она. Подошла, взяла за руку и сказала: «Пойдем в сад». Сад был майский, розово-белый, обвисший тяжелым цветением вишен. Они подошли к огромному дереву и сели, прислонившись к стволу. Она положила голову ему на плечо. «Кто ты? — спросил Михаил.— Я знаю, что это сон, ты приходишь ко мне только во сне. Но я хочу, чтобы ты оставалась со мной всегда. У тебя теплые руки, они исцелили меня. Они оберегают меня от напастей, мне тяжко жить без тебя, не уходи».— «Это не сон,— ответила она.— Я с тобою всегда. Моя рука всегда в твоей руке. Мы не расстанемся». Розовым дождем полетели на них вишневые лепестки, и он проснулся. Еще мгновение в ладони оставалось ощущение ее маленькой теплой руки. Он сжал ладонь и вдруг приподнялся на постели. «Кольцо! — сказал он себе.— Ее кольцо!» Он застыл, пораженных! внезапным открытием. Это случайно доставшееся кольцо, которое прижилось на мизинце, которое носил уже третий год. Да, да! Как же он раньше не догадался? Кто она, в каких существует мирах? Свербицкий, конечно, прав, это небесная дева. Она может снизойти только во сне. Но кольцо? Вот оно, маленькое, теплое. Быть может, она носила его на своей руке. «Это ее кольцо,— твердил он,— ее».
*
Туренев вернулся в начале января. Снег пал недавно, и только в Коломенском Михаил пересел из повозки в сани. Афанасий Власьев еще оставался в Польше, он готовил приезд Мнишков.
— Хороша ли моя невеста? — спросил Самозванец.— Отвечай прямо. С тобой я буду говорить особо, ты не льстец, не хитрец московский. В Европах ты видел немало достойных особ, сравнится ли с ними панна Марина?
— Она умна и привлекательна, — ответил Михаил.— Но мне не довелось разговаривать с ней прямо.
— Зачем же я тебя посылал? — спросил Самозванец.
— Это и для меня загадка,— сказал Михаил. — В Москве я принес бы больше пользы. Вы, ваше величество, обещали смотреть мои чертежи.
— Я помню. Но пока ты должен заняться достройкой новых хором. Я хочу сделать одно крыло по-иному, не так, как у нас. Чтоб было светло, просторно, а в простенках стояли бы мраморные чаши, висели картины.
— Но как же город? Быть может, там построить дворцы, а в них развесить картины? Такой город сделает вам честь.
— А как бы ты его назвал? — спросил неожиданно Самозванец.
— Об этом надо подумать,— уклончиво ответил Михаил.
— Что же тут думать? — сказал Самозванец.— Имя ему Деметриус-Порт!
Сказанное ему понравилось.
— Деметриус-Порт. Или Кесарев-Дмитров. А где ты наметил его возвести?
— На окских холмах, ниже Серпухова,— ответил Михаил.
— Недурно! — воскликнул Самозванец.— Надо там, где я перешел Оку на пути к отеческому престолу. А сколько тебе надобно на постройку? Нельзя ли раскинуть начало к приезду моей невесты и возвести дворец, в котором она могла бы остановиться на пути?
— Это будет нелегко, — сказал Михаил.— Самборский проезд достигнет Оки не позже середины апреля, осталось всего три месяца, за это время можно сделать общие обмеры и разбить план.
— Дворец, дворец! — сказал Самозванец.— Поставить мне дворец для начала, остальным займешься позже.
— Но ваше величество!..
— Таково наше повеление! — сказал Самозванец.— Ты сам навел меня на мысль.
— Я говорил об идеальном городе, а не поспешном дворце! — воскликнул Михаил.— За три месяца можно сделать только брусяные хоромы, а я думал о камне и кирпиче.
— Сначала пусть будет дворец,— твердо сказал Самозванец,— а там уж расстроимся дале. Я хочу, чтоб мои гости видели перемены.
Тем же днем он писал в Самбор:
«Ясновельможная панна, нареченная наша невеста, пришло нам на ум воздвигнуть в честь вашу город. В числе ваших прочих владений он будет отдан в вашу волю и назван Маринград. Вы встретите этот город на пути к Москве и убедитесь в истинной нашей любви и щедрости...»