— А теперь помажься,— настаивал Нехорошко.— Нынче ты не царевна. Смотри, как бледна.
— Архимандрит мне задаст!
— Пусть его! — говорили стрельцы.— Какой его век!
К троицыну дню решили добыть угощение для воинов.
Один смотрелец клялся, что в Сапегиных закромах есть мешок с конфектами.
— Да врешь! — удивлялись стрельцы.— Откуда такое яство?
А все же решили попробовать.
— Последний раз,— сказал Нехорошко.— Ночи больно светлы. Теперь до осени ждать придется. А конфектов я не едал. Среди нас поди одна царевнушка конфектами угощалась. Вкусные эти конфекты, Ксенюшка?
— Вкусные,— смеялась она.
*
Сначала его перестало качать и все, что распадалось перед глазами на куски, медленно слепилось, образовало над ним округлый свод, повесило икону в красном углу, засветило под ней лампаду и приблизило к нему улыбающееся лицо.
Тела он вовсе не чувствовал. Оно было легким, без веса, а рука, которую он приподнял, почудилась не своей.
— Где я? — спросил он едва слышно.
Лицо совсем прояснилось и оказалось милым, девичьим.
— Ай не узнаешь? — спросила она, смеясь и оправляя на нем рубаху.— Да я ж Настасья, подружница твоя. Аль не помнишь, как мы город строили?
— Ты? — удивился он тихо.— Какая же стала... Что со мной, как я здесь оказался?
— Ты был мертвый,— сказала она.— А потом ожил. Второй уж раз на моих глазах помираешь, а все живой. Видишь, какой везучий? Вон у тебя вмятина под глазом, это немец в тебя стрелял. Кто с такой дыркой живет? Ты один. А нынче четыре седмицы пластом лежал. Горячка была у тебя, еле выходили.
— А Нечай? Я помню, с Нечаем ехал.
— Тут твой Нечай. Вы с ним в полон к Сапеге попали.
— Грамоты! — Михаил приподнялся.— Где грамоты от короля?
— Говорю тебе, вас от ляхов вызволили. Какие там грамоты! Месяца полтора уж прошло.
Михаил без сил опустился на лавку.
— Да ты не печалься,— сказала Настасьица.— Без тебя договорились. Скопин со свеями уже погромил тушинцев.
— Откуда ты только все знаешь? — печально сказал Михаил.
— Терентий мне сказывал. Он к нам в осаду с Москвы пришел. Ты к нам в осаду попал, в Троице-Сергиев монастырь.
— А...— недоуменно протянул Михаил.
— И знаешь, кто тебя спас?
— Я ничего не помню.
— Да ладно, увидишь сам. Коли бы не она, смерть вам с Нечаем. Уж так тебя холила! — Настасьица вдруг уткнулась в колени, пытаясь унять мелкий смех.— Ой, не могу! Она тебе за конфектами пошла!
— Какими конфектами? — с изумлением спросил Михаил.
— Словно дитяти малому! — смеялась Настасьица.— Ну, жди теперь, скоро конфектов тебе принесут.
В душе его волновалось радостное чувство. Жив, снова жив!
«Конфекты...— думал он весело.— Хотя и конфекту неплохо съесть». Он вспомнил, как провожал его в Сорбонну знаменитый зодчий Скамоцци. Тогда он протянул ему большую в золотистой завертке сладость.
— Это тебе на дорогу от Флоренции до Парижа. Полакомься, мой мальчик. Ты заслужил угощенье. Когда построишь свой идеальный город, я пришлю тебе сладость величиной с колонну святого Федора.
Тут же проникли в сознанье другие слова: «Сокол мой ясный, помнишь, как мы повстречались...» И чье-то лицо, на удивленье родное, выглянуло из темноты памяти. «Как я тебя любила, как плакала по тебе...» У него защемило сердце. Да что же это такое? Опять она, она. Но откуда? Почему все издали, во сне или в мечтаньях, а так хочется, чтобы подошла, обняла и прижалась... «Где ты, отзовись»,— сказал он и закрыл глаза. В то же мгновение почувствовал явственно, как на ладонь легла маленькая теплая рука. Открыл глаза, в келье никого не было. Но рука все лежала на ладони и даже пожала ее. «Вот чудо-то,— подумал Михаил.— Как в том сне». Он боялся ответить на пожатие, боялся, что рука выскользнет из ладони. «Жалко, что лишился кольца. Это ее кольцо. Но она не в обиде и снова дает мне руку». Что-то колыхнулось, озарилось в углу, и он увидел, как там медленно поднимается цветущее вишневое дерево. В душе его занялся свет. Сейчас войдет, сейчас он увидит...
Топот и возгласы в переходе. Дверь распахнулась. На пороге в распахнутом кафтане с окровавленной щекой стрелец без шапки.
— Настасьица где?
Он не успел ответить. Дверь затворилась с визгом, и за нею крик:
— Без царевны вернулись! Ляхи подстерегли! Пропала царевна, пропала!
*
Она попала в капкан. Нехитрый охотничий капкан, поставленный в Княжьем поле. Пробирались, согнувшись, среди кустов, ее вдруг схватило за ногу, она вскрикнула от боли.
— Чего там? — спросил Нехорошко.
Стиснув зубы, она молчала, боясь закричать.
— Да где ты, царевна?
И тут совсем близко полыхнуло, ударил выстрел. Они попали в засаду. В полутьме серой ночи метались тени, лязгали сабли, стрельцы вразброд отступали, не выискав Ксению.
— К нам! — кричал Нехорошко.— К нам!
Но она была не в силах двинуться. Острая боль терзала лодыжку. Она пригнулась к мерзлой земле, тянула к себе ветки кустов, пытаясь накрыться, но кто-то, пробегая, налетел на нее, споткнулся, упал в снег. Тотчас вскочил, взмахнул саблей, но замер, разглядев Ксению.
— Смотри-ка, баба! — сказал изумленно.— Эй, паны! Баба для вас попалась!
Подошли поляки, окружили, посмеиваясь. Она понимала по-польски и разбирала их разговор.
— Монашка.
— А и монашки бывают неплохи. Добьем или возьмем ее, Яцек?
— А если пан Мориц спросит? Это его капканы.
— Ну так веди к Морицу, там разглядим.
*
Пан Мориц чистил ногти. Пятнадцать лет он воевал без перерыва, а про ногти не забывал. Во всех походах пан Мориц возил с собой большое зеркало, кельнскую воду и несколько кафтанов на перемену. Если приходилось оседать где-либо надолго, пан Мориц посылал своих людей искать окрест красивые вещи. Когда воевал в Эстляндии, в палатку к нему привезли из-под Дерпта резного дерева колонну, расписанную золотой краской. Колонна в палатке не умещалась, пан Мориц приказал вырезать дырку, но все же поставить. К торчавшей из палатки колонне велел приколотить свой герб со львом, держащим в лапах чашу святого Грааля.
За полгода осады монастыря он поставил себе дом и убрал его изнутри всем, что сумели добыть жолнеры. Сам пан Сапега приходил к нему и дивился.
— Можно подумать, пан Мориц, что вы собираетесь оставаться здесь всю жизнь.
— Я всегда буду путешествовать,— ответил пан Мориц.— Но я хотел бы, чтоб все дороги были убраны коврами и обставлены вазами.
Сапега расхохотался.
— Я вас люблю, пан Мориц, за то, что все эти красоты вы не таскаете за собой в обозе.
— Да, я всегда оставляю их на месте,— ответил Мориц.— Вся земля это мой дом. Я стараюсь украсить каждый уголок. Мне нужен уют. Чего мне жалко, так этих клавикордов, которые мне привезли неделю назад. Придется их бросить. Представляете, пан Сапега, Скопин-Шуйский ворвется в лагерь и увидит, как на грязном снегу среди тлеющих головешек будут печально стоять клавикорды, которых он не видел в глаза.
— Так сожгите и их, пан Мориц. Где вы взяли такое сокровище? Неужто ваши добытчики добрались до московских немцев?
— До тушинских, пан Сапега. Представьте, наш новый Дмитрий невзлюбил немцев. В каждом видит изменника.
— Недалеко от правды ушел. Наемники народ ненадежный. Кто больше заплатит, к тому и уйдут. Но при чем здесь клавикорды?
— Тушинские ландскнехты отдали по сходной цене. Вернее, за бесценок. Хотят бежать налегке. Они меня держат за чудака. Кому сейчас нужны клавикорды? Все, чего они просят, это в нужный момент послать лошадей и подводы для бегства.
— Но ведь это измена, пан Мориц! — воскликнул Сапега.
— Ах, пан Сапега,— Мориц снова взялся за ногти.— Не мы затевали эту измену. Разве не знаете, что тушинский лагерь трещит по швам? Да и кому изменять? Я, например, не вполне понимаю, за кого мы воюем.
— Вы умный человек, пан Мориц,— сказал Сапега.— Вы воевали долго. В Литве, Ливонии, Венгрии и даже Голландии. Разве вы там задавали вопрос, за кого? Вы просто воевали и получали за это золото.
— Да, но здесь я его не получаю,— возразил пан Мориц.— Черт меня дернул, пан Сапега, идти с вами в поход.
— Ну-ну,— посуровел Сапега,— не трогайте чертей, пан Мориц. Не сильно-то я вас зазывал. Вы сами пошли.
— Просто не сиделось на месте,— сказал пан Мориц.— Если б я знал, что король Сигизмунд собирает армию, я бы примкнул к нему. Поверьте, пан Сапега, нам всем это придется сделать. Король не потерпит, чтоб мы служили какому-то голодранцу. Он сам хочет занять московский престол.
— Не стращайте меня королем,— вспылил Сапега.— Король мне не указ.
— Ну а ваш дядюшка? Он ведь тоже замыслил идти на Смоленск. Сейчас все кинутся на Московию, будут ее на части рвать. Погодите, и швед двинется. А татары уже идут. Они ведь как саранча. После них колоска не отыщешь в поле. Нам здесь совершенно нечего делать, пан Сапега. Давайте отберем верных копейщиков и уйдем в Ливонию. Я знаю там прекрасную местность с замками на воде. Мы войдем в соглашение с шведским королем, отобьем эти земли и заживем припеваючи.
— И вы опять потащите в свои покои колонны, клавикорды, ковры и картины,— сказал Сапега.
— Но ведь картины это прекрасно! — воскликнул пан Мориц.
— Так зачем вы воюете? — спросил Сапега.— Собирали б себе картины.
— Сейчас все воюют,— спокойно ответил пан Мориц.— Сейчас ничего нельзя собрать. Вы думаете, у меня не возникало желанья удержать при себе то, что попадалось под руку? Просто это невозможно. В Дельфте один замечательный живописец написал мой портрет. Я завернул его в плащ и пошел домой. Так его прострелили, чудом не попав в меня. На моем лбу, только не на собственном, а том, который изобразил живописец, красовалась дырка величиной с куриное яйцо. Будто в меня стреляли из кулеврины! Нет, пан Сапега, сейчас не время для собирания картин. Тем более здесь. Картин тут не пишут. Правда, у русских хорошие иконы. Вы замечали?
— Я католик,— ответил Сапега.