Слезы покатились по щекам Марины.
— Нет, нет,— шептала она.— Грехов так много, не искупить. Я погибла, погибла...
Они помолчали.
— Как часто я думала, что жизни уж нет,— проговорила Ксения,— но вот проснешься утром, так станет ясен вдруг свет, так все ново кругом, так запоют птахи, что, право, хоть руки раскидывай и лети... Нет, надо жить, как живет все кругом, хоть дерево, хоть река, хоть зайчик лесной... Вокруг ходит смерть с косой, так неужто ей покоряться? Нужно жить изо всех сил...
Марина вытерла ладонью слезы.
— Я у Морица тебя выпросила. Как понимаешь, зачем?
— Ты не хочешь мне зла,— сказала Ксения.
— Тебе не хочу. Я знаю Морица, он болтун и щеголь. Так уже было. Заманит красотку, речами сладкими обовьет, а потом надругается.
— Ты строго судишь о нем,— сказала Ксения.
— Я знаю! — возразила Марина.— И хочу вызволить тебя. Теперь твоя воля. Можешь поехать со мной. Доберемся до Калуги, а там дам тебе провожатых и отправлю в Самбор, будешь в моих покоях по-царски жить. Ты говоришь по-польски, да и латынь, как слыхала, учила, тебе в самый раз посмотреть Европу.
— Я пострижена,— сказала Ксения.
— Великое дело! Тебя постригли силой. Ты примешь католичество, православный постриг потеряет власть. Я дам тебе письма к знатным шляхтичам, они выведут тебя в свет. Ты еще молода и прекрасна, не один властитель сочтет за честь повенчаться с тобой. Иль ты забыла, что многие из ваших земель были у нас королевами? Сама за датского принца собиралась. Так выйдешь! Ведь ты царевна!
Ксения улыбнулась:
— Не в славе и богатстве вижу я счастье. Нынче мне нечего искать, я покойна. Если же хочешь помочь, пусти на волю.
— Да где она, воля! — воскликнула Марина.— Кругом насилие, цепи да петли!
— Воля в душе,—ответила Ксения,—Я хоть бы и здесь осталась, а все равно была бы вольна. Но сейчас не о себе забочусь. Моя воля другим нужна. Ждут меня. Не поеду в другие земли, не стану искать другой жизни. Тут еще многое надо успеть.
— Что ж,— произнесла Марина,— как знаешь. В путь собирайся, нынче же ночью поедем. Я все по ночам, днем погоня за мной. Всю жизнь за мной будет эта погоня. А как устану бежать, лягу на землю, пусть давят. Ты тогда на могилку мою приди, кинь землицы. Или другой мой видишь конец?
— Я за тебя помолюсь,— сказала Ксения.
*
Весна пришла, да как-то споро. Навалилась, снега разметала, грачей назвала. Грачи раньше срока примчались, последние холода расклевали, загалдели: «Быстрее, быстрее!» Вслед за весной и год покатился, словно его подхлестывали. Старики говорили, что лето 7119-е, а иначе год 1610-й поспешней других был. Время ужалось, все, что случилось, одно за другим скакало вприпрыжку.
Воевода Скопин-Шуйский потрепал Сапегу под Александровской слободой, а в начале января месяца двинул свои отряды к Троице-Сергиеву, пожег польский лагерь и снял с лавры осаду.
В марте уже Скопина встречала Москва. Ружинский бросил свои укрепления в Тушине и распростился с надеждой пограбить великий город. Рязанский дворянин Прокопий Ляпунов, который давно копил силу против иноземцев, слал Скопину-Шуйскому письма и звал на царство. Скопин-Шуйский против дяди своего не пошел, однако посланцам Ляпунова чинить зла не стал, подержал взаперти и пустил на волю. Царь прознал и бросился ругать племянника, тот виниться не стал, а сам накричал на дядю, да еще упрекал в плохом царствовании. Шуйский-де виноват, что земля московская в себя прийти не может. Дядя был злопамятлив, а братья его еще хуже. Дмитрий просто злом исходил, видя, как возносят молодого племянника.
А Скопина все любили. Круглолицый, дородный, розовощекий, с глазами живыми бусинами, был сметлив, смел и скор. Войско легко водил, иноземную стал постигать науку, не чинился, не важничал. Многие хотели его на царство.
Так или иначе, а дольше двадцати трех лет не прожил молодой воевода. На пиру у Воротынского упал вдруг с лавки, кровь пошла горлом. Через две недели и помер.
Царь Шуйский у гроба плакал, а люд говорил, что не иначе как Скопина отравили. Не захотели трона ему отдавать.
Место главного воеводы тотчас занял Дмитрий Шуйский. До Скопина ему было далеко, и это сразу сказалось, когда царское войско столкнулось с армией посполитых.
Смоленск все стоял, и Шуйский двинулся ему на помощь. Но Жолкевский не стал ждать и выступил навстречу. Битва случилась близ села Клушина. В войске Шуйского были наемные отряды под командой шведов Горна и Делагарди. Наемникам давно не платили, и накануне боя Делагарди решил придержать казну, прикидывая, что уцелевшим он может дать больше. Но швед ошибся. Зато все понял гетман Жолкевский. Во время сражения послал наемникам призыв перейти на его сторону, обещая вознагражденья.
Французы и немецкие ландскнехты думать не стали. Они развернули свои знамена и перешли к Жолкевскому. Делагарди бросился к шведам, но уговорить их не смог. Спасая своих людей, Делагарди заключил с поляками перемирие отдельно от русских. Оставшиеся бесприютными ливонцы бросились на обозы Шуйского и разграбили их в два счета.
Все было кончено. Дмитрий Шуйский на плохонькой лошаденке сумел спастись и один-одинешенек прискакал в Можайск. Царству Шуйских оставались последние дни.
На Москву давили со всех сторон. Иван Заруцкий с казаками присоединился к Жолкевскому и вместе с ним пошел на Москву с западной стороны. Жолкевский пытался заманить к себе и Сапегу, но тот, поразмыслив и не получив обещанных денег, решил остаться с подложным тушинским царем. Накопив силу в Калуге, тот двинулся на Москву с юга и занял Серпухов.
Царь Шуйский звал на защиту татар. Десять тысяч крымцев во главе с Кантемиром-мурзой по кличке Кровавый Меч вроде бы отозвались. Кантемир-мурза даже принял от Шуйского богатые дары. Но, постояв на Оке и осмотревшись, он решил Шуйскому не помогать, да еще разогнал царских стрельцов, шедших к нему на соединение.
Месяца июля на семнадцатый день царь Шуйский низвергся с трона. Сначала его просили уйти миром, но Шуйский упорствовал. Его схватили, силой постригли, нарекли старцем Варлаамом и заточили в Чудов монастырь. Земля московская осталась без царя.
Хотели князя Голицына и малолетнего Михаила Романова и про польского королевича Владислава думали, но ни на ком не сошлись. Дума да Земской собор, пока царь не нашелся, решили власть передать семи боярам: Мстиславскому, Воротынскому, Голицыну, Лыкову, Романову, Трубецкому и Шереметеву.
Началась бесславная московская семибоярщина.
Жолкевекий встал на Хорошевском поле, тушинцы подле Данилова монастыря. Жолкевекий звал московитов присягнуть королевичу Владиславу, подложный Дмитрий требовал открыть ворота и признать царем его. Одно слово, смута.
Бояре тянули время, всех хотели перехитрить, но перехитрил случай. Мстиславский поехал к Жолкевскому на разговор, а тем временем Сапега с тушинцами ударил по Серпуховским воротам. Жолкевекий о замысле Сапеги ничего не знал. Пока он раздумывал, русский отряд Валуева, бывший под его рукой, кинулся защищать своих. Сапегу от Москвы отогнали, а вышло, что спас город Жолкевекий.
Бояре пришли в умиленье. Многие из них считали, что, если королевич польский займет русский трон, смута и разорение прекратятся. Две страны замирятся и наведут порядок. В конце концов, дело известное. В самой Польше королем сидит швед, да и в других странах есть иноземные государи.
Стали торговаться с Жолкевским. Жолкевский списывался с королем, и в середине августа месяца знатный московский люд присягал в Успенском соборе четвертому подряд царю со дней кончины Бориса Годунова. Четвертый этот стал самым незаметным. В Москве его вовсе не видали, королевич Владислав так и не пожаловал к своему трону из Кракова.
Нет, не пошла смута на убыль. Еще больше все перемешалось. Год назад атаман Заруцкий перебил казаков, пошедших в Калугу за тушинским Дмитрием. С той поры он бил Шуйского вместе с Жолкевским, но не нашел себе славы под рукой шляхтича. Казаки его роптали. Неугомонный атаман бросил гетмана и совершил то, за что сек своих же, перешел в тушинский стан. Но сделал он это напрасно. В кармане Жолкевского уже лежала грамота от короля Сигизмунда, Сигизмунд требовал гнать ложного государя от Москвы, которая присягнула его сыну.
Жолкевский вместе с московским войском окружил стан тушинцев. Но там был Сапега. Жолкевский не стал истреблять своих, а предложил Сапеге московские деньги. Сапега упорствовать не стал, взял плату и отступил от Москвы. Что до подложного Дмитрия, тот снова сбежал в Калугу, а войско его рассеялось.
Так перед стенами города оказались лишь польские хоругви. Бояре искали у них защиты от кипевшего возмущением черного люда.
Ночью к исходу сентября месяца неспешно, без шума прошло посполитое войско по улицам Москвы и на целых два года замкнулось в самом сердце Москвы, древнем Кремле...
*
Записки Каспара Фидлера.
«Месяц декабрь 1610 года, в Калуге.
Не могу и описать, как ужасно изменилась моя жизнь. И все пошло от той роковой встречи с панной Мариной. Как вижу по своим записям, это было ровно год назад. Тогда я помог панне Марине бежать в Калугу, а потом спустя некое время и сам ушел вслед за ней. Не вся рота последовала за мной, маленькое мое войско распалось. Большая часть копейщиков решила податься к польскому королю, несколько человек расстались с военным делом и попытались вернуться на родину. Одного из них, Экке Схорна, я встретил недавно. Он болтался на дереве, подвешенный за ноги, с выколотыми глазами и вырванным языком. Это случилось недалеко от Медыни, куда меня посылали добывать пропитание. Кто погубил Экке Схорна, я не знаю. Скорее всего разбойные люди, которых называют «шиши» и которых великое множество расплодилось по московской земле. Шиши никому не служат и обирают до нитки всех, кто им попадется.
В Калуге меня встретили хорошо, а панна Марина была со мной очень приветлива. С удивлением я заметил, что мне хочется видеть эту женщину каждый день. Так оно и получалось. Хоть Дмитрий не во всем доверяет немцам, он назначил меня командиром своей охраны, ему ведь было известно, что я спас его жену. Я охранял Дмитрия усердно и всякий день встречался с панной Мариной. Мне уж не надо было жалованья, только бы видеть ее улыбку. Все шло неплохо вплоть до неудачи под стенами Москвы. Мне снова пришлось помогать панне Марине бежать, на этот раз бежал с нами и Дмитрий. М