Нечай негодовал. После того как судьба раскидала их с Михаилом, он оказался в Диком поле за Белгородом и зажил казацкой жизнью. Сухой степной воздух, родниковые воды да воля оживили и укрепили его. Казаки полюбили его за лихость и смелость и выбрали атаманом. В те дни, когда Михаил и Пожарский бились с наемниками в горевшей Москве, Нечай спешно двигался к ней со своими сотнями.
Да не успел. Вместо города увидел черное пепелище, от своей избы и печки не выискал, а от знакомых стрельцов услышал про гибель семьи. С тех пор Нечай не уходил от Москвы, обжился в казацких таборах и ждал дня, когда мог кинуться в бой, не думая о горькой своей судьбе, а ища лишь спасения отечеству.
Но Трубецкой медлил. Нечай ездил к нему и говорил:
— Пора выступать, воевода, наших к реке прижимают.
— Да нешто это наши? — с усмешкой спрашивал Трубецкой.— Кабы наши были, стояли бы рядом. Не я ли звал Пожарского в таборы? Вместе кулаком бы и ударили. Да он славу один хочет взять. Пускай же нынче поучится, как без князя Трубецкого воевать.
— Время ли местничать? — с тоской возражал Нечай.— Пожарский правильно встал. В кучу нельзя сбиваться, лучше с обхватом бить. Он тебе пять сотен прислал. Не о себе, о деле нашем думает.
— Еще б не прислать,— сердился Трубецкой.— У него войска втрое больше, чем у меня. Сыты, обуты, железом наряжены.
— Дозволь, князь, маленько ушибить ляхов,— просил Нечай.
— И не думай! У меня свой замысел есть. Я через живой мост буду бить.
Пока они спорили, к берегу Москвы-реки прямо против таборов подкатился лязгающий и кричащий вал сражающихся. Венгерская и ливонская пехота теснили ополченцев. Среди бьющихся людей носился всадник на белом коне и, подбадривая ратников, поражал нападающих иноземцев.
— Ай да хорош! — воскликнул Нечай.— Нет мочи терпеть, снимаюсь я, князь!
— Погоди, погоди! — держал его Трубецкой.
Между тем всадник послал коня в воду и вместе с ним поплыл к таборам.
— Вот он, храбрец! — проговорил Трубецкой.— Бежит.
Всадник выбрался на берег и, вздыбив коня, ринулся прямо к шатру Трубецкого.
— Стоите! — закричал он издали.— Москва да отечество погибают! Есть тут русские люди? А ну, ребята, за мной!
Лоб его был перемазан кровью, волосы развевались, глаза горели негодованием.
— Миха! — с изумлением воскликнул Нечай.
— Нечай! — закричал Туренев.— Что ж ты стоишь? Ты ль это, Нечай? Спасать наших надо!
Нечай выхватил саблю.
— Гей, орлы донские! Покажем, как бить куропаток!
— Гей-гайда! — закричали казаки, вскакивая на лошадей.
— Постой,— изумился Трубецкой,— Без наказа?
— Гей! — закричал, не слушая, Колыванов.— За мною, орлы!
Свистя и улюлюкая, с пронзительным криком ринулись казаки за Нечаем и Михаилом. Следом помчались и дворянские сотни, присланные Пожарским Трубецкому. Они лихо одолели переправу и ударили в бок войску Ходкевича. Этот неожиданный удар расстроил успех гетмана. Ходкевич отвернул свое войско и отступил за Новодевичий монастырь.
*
...Ксения оставила свою келью в Новодевичьем накануне битвы. Вместе с ней ушли несколько монахинь. У архимандрита выпросили три телеги, разных снадобий, чистых тканей для перевязок. Так получилась передвижная лечебница.
К вечеру после боя собирали на поле раненых, помогали им, чем могли. В подмогу Ксении земские воеводы отрядили ополченцев, и те все утро хоронили павших.
Следующий день прошел в мелких стычках, оба войска готовились к новому бою. Лечебница Ксении медленно передвигалась берегом Москвы-реки к Крымскому броду, подбирая побитых людей. Вместе с Ксенией были Настасьица и Терешка, объявившиеся в самом начале августа и так же, как многие русские люди, ждавшие великих дней избавления.
Терешка встретил и узнал давнего своего попечителя скомороха Жигана. Жиган был уж не скоморохом, а предводителем отряда шишей, дерзких налетов, терзавших по лесам и дорогам отбившихся от главной силы захватчиков. Жигановские шиши пришли освобождать Москву, не хотели никому подчиняться, а бились сами по себе, вызывая изумленье и страх наемников диким, истрепанным видом и не менее дикой отвагой.
В статном молодце Жиган не сразу признал скоморошка, а признав, сказал:
— Видать, вся земля тут сошлась. У меня средь шишей знаешь кто воюет? Ипатка Власьев, годуновский бывший сыскной. Он нас тогда похватал, но тебя, говорит, спас, стрельцу одному рассказал, как тебя в гроб положить хотели. Я за то его пощадил. Теперь Ипатка шиш не хуже других.
У самого Крымского брода повстречался Ксении Пронка Тихий. Пронка ходил с обломком копья на плече и говорил:
— Пронка тоже хочет побиться. Не продаст Пронка русскую землю.
Увидев Ксению, Пронка пал на колени и склонил голову.
— Я тебя знаю, душа пресветлая! Ты одна словно звездочка в темях ночных. На тебя уповаю, тебя защитить хочу. Пронка с тобой пойдет, Пронка спасет тебя от погибели.
И Пронка увязался за лечебницей, помогал таскать раненых, рыл могилы, приговаривал:
— То еще мало могилок. Завтра нароем. Завтра кругом только могилки будут, и встанет солнце одно над пустой землишкой...
*
Утром третьего дня Ходкевич обрушился на ополченцев против Крымского брода. Пожарский со своим полком еле сдерживал гетмана. Пришлось самому сесть в седло и кинуться в гущу боя, даже раненое плечо не остановило князя. Взмахивая саблей, он ободрял ополченцев.
Пожарский дрался упорно, Трубецкой же показывал немощь, и Ходкевич решил перенести удар на него. Он двинул в Замоскворечье полки Граевского и Неверовского. Здесь от Ордынки до церкви святого Климента, что на Пятницкой, раздвинулся сооруженный казаками острог. Он закрывал путь на Кремль, и Ходкевич решил его взять. Сам гетман руководил боем. Он носился среди войска на коне, ругая нерасторопных и грозя расправой осторожным наемникам. В третьем часу после полудня поляки Неверовского ворвались в острожек, за ними пробились венгерцы Граевского. Еще некое время бой кипел внутри острога, а потом казаки бросились бежать.
*
Их остановил Колыванов. Со своими сотнями он спешил на помощь Климентовскому острогу.
— Стой! — закричал Колыванов.— Куда бежишь, дура? Не видишь, не гонятся за тобой?
— И правда...— Бежавший утер лицо и тут же рухнул на землю, из горла его хлынула кровь.
— Ребята! — крикнул Колыванов.— Залегай в канавы! Прячься! Отступать некуда, река за спиной!
Прискакавший от Пожарского Михаил застал Колыванова, когда тот расставлял людей по дуге вокруг Климентовского острога.
— Что думаешь делать? — спросил Михаил.
— Сейчас соберемся маленько с силой и будем отбивать острожек,— ответил Нечай.— Не то пропустим ляхов к реке.
Тем временем Ходкевич, не мешкая, направил вперед обоз, назначенный для осажденных в Кремле. Тут были пища, оружие и снаряжение. Гетман надеялся, что засевший в Кремле Струсь поможет ему ударами со спины. Пока же у Струся ничего не получалось. Едва он выходил из кремлевских ворот навстречу Ходкевичу, как ополченцы загоняли его обратно.
Обоз не мог обогнуть острожек, Ходкевич приказал открыть ворота и пропускать повозки насквозь. Длинная вереница телег начала втягиваться в захваченную крепость.
— Смотри-ка,— сказал Михаил,— самое время ударить.
— Еще б сотни две, да свежих,— проговорил Нечай.— Хотя, Миха, ты прав.
— С обозом им не развернуться,— добавил Михаил.
Казаки изготовились и по знаку Нечая с криком кинулись на острожек. Занявшие его солдаты не ожидали, они думали, что казаки разбежались кто куда. Теперь же, увидев их выскочившими словно из-под земли, растерялись.
Вперебой затрещали выстрелы, завизжали и кинулись в разные стороны обозные кони. Телеги переворачивались, наскакивали друг на друга. В этой сумятице, в этом «неправильном» бою казаки оказались сильнее. Они прыгали на солдат с разных сторон, сбоку, сверху, ужами выметывались из-под колес. В смертной рукопашной русская сторона одолела, мало кому из воинов Ходкевича удалось выбраться живым...
*
— Что за пальба? — спросил Пожарский, всматриваясь в сторону Замоскворечья.
— Князь! — закричал прискакавший гонец.— Наши одолели на Ордынке! Просят подмоги, чтоб дальше бить!
Пожарский обернулся к Минину.
— Как мыслишь, Козьма?
— Близка победа, ей-богу, близка! — с горящим лицом воскликнул Минин.
— Все у тебя близка,— задумчиво сказал Пожарский.— Какой раз твердишь, а мало нас били?
— Сердцем чую! — закричал Минин.
Пожарский задумался.
— Кого бы послать?
— Да хоть меня! — сказал Минин.
— Тебя? — Пожарский оглядел его с сомнением.— Хорош ли из тебя воин, Козьма?
— Дай людей! — настаивал Минин.
Пожарский снова задумался.
— Ладно, Козьма, бери. Не следует тебя пускать в бой, беречь надо, да чудится мне, будет тебе удача.
— А как же! — довольно произнес Минин.— Аль ты забыл мой сон? Мне-то удача и будет. Белого коня веди!
— Белого так белого, — усмехнулся Пожарский и внезапно обнял Минина.— Смотри, Козьма, не шали. Поди в летах уже. Сторожко иди. Справа ударишь, а я к Ордынке пойду и слева тебе пособлю. Коль к вечеру гетмана одолеем, наша победа...
*
К вечеру и одолели. Внезапный удар Минина расстроил ряды Ходкевича. От Замоскворечья его теснили стрельцы и казаки. Ходкевич начал медленно отступать. Ему даже не удалось спасти остатки обоза, казаки нападали на растянувшийся обоз в разных местах и раскидали его на части. С тревогой следили за битвой со стен Кремля.
— Проклятье,— сказал полковник Струсь,— отступают.
— Они же вернутся,— предположил кто-то.— Соберут силы и завтра продолжат бой.
— Сомневаюсь,— сказал Струсь,— Я знаю Ходкевича. Если он не одолел с ходу, второй раз приступать не будет. Второй раз у Ходкевича ничего не выходит. Вспомните хоть бой под Мариенбургом.
— В таком случае нам предстоит погибнуть,— сказал шляхтич.— Нам нечего есть.
— Будем солить бояр,— мрачно пошутил полковник.— Будь моя воля, я бы давно забил этих овец. Они никому не нужны, ни нам, ни своим московитам...