Я невольно вздрогнул: сюрприз!
– Седьмой там?
– Да.
– И как там?
– Молчит. Значит – норма.
– Ладно. Если будет слышно, звякни.
– Понял.
Что именно будет слышно, я не понял, но спрашивать постеснялся. Федя тоже промолчал.
Филин включил мелкий фонарик и быстро экипировался: надел через плечо свою сумку, взял большой фонарь и достал из «бардачка» потрепанный блокнот с ручкой.
– Выводи.
Федя поволок пленника вон из машины.
– Воду прихвати, – это было сказано мне.
Я вспомнил, как мы поливали рухнувшего в шок квадратного грабителя и решил показать, что тоже не лыком шит:
– В смысле, чтоб потом сбрызнуть?
– Там есть чем сбрызнуть. Вода для вас. Пить.
– А мы там долго будем?
– Пятнадцать минут.
– Тогда обойдемся.
– Прихвати, не помешает.
– Ладно...
Я взял воду и вышел.
– За мной.
Мы вышли на дорогу. Филин включил фонарь и, светя себе под ноги, направился вдоль насыпи в противоположную от переезда сторону.
Мы следовали за ним. Пленник пару раз споткнулся – Федя, тащивший его, спросил:
– Может, распаковать? Далеко еще?
– Двадцать метров, – сказал Филин.
И точно, через три десятка шагов мы свернули в невысокий бетонный туннель, убегающий под насыпь.
Дно туннеля было покрыто песком с вкраплениями гальки и засохшим илом. Своды я не видел – Филин светил вниз, но готов поспорить, что они были покрыты застарелыми плесневыми разводами и черным мхом. Запах был такой, словно долгие годы здесь гнили водоросли и крабы, а может, что-то еще и похуже...
Уффф... Жуть-место.
Я не страдаю клаустрофобией, но под сводами этого туннеля на меня внезапно навалилось гнетущее чувство скованности и несвободы: почему-то мне здесь так не понравилось, что захотелось немедля выбежать на воздух и мчаться без оглядки к переезду, к свету, к людям!
Чувство было странное и незнакомое, сродни тому, что порой приходит к нам в детских снах, когда возникает страстное желание как можно быстрее удрать от настигающего тебя неведомого кошмара – а бежать не получается.
Не знаю, чем это объяснить, то ли расшалившимся воображением, то ли просто совокупностью впечатлений... Но если говорить попросту, без пространных философских измышлений, наверное, правильнее всего будет так: в этом гнилом местечке отчетливо ощущалось присутствие Смерти...
Посреди тоннеля, в правой стенке, была ржавая железная дверь.
Филин отстучал по двери незатейливый сигнал и она тотчас же приоткрылась – вопреки ожиданиям, совершенно беззвучно.
– Принимай, – скомандовал Филин, подталкивая пленника к двери.
В проеме возник человек, ухватил Рустама под руку и втащил за дверь. Рассмотреть его я не успел – фонарь светил преимущественно в пол.
– Запрись, не открывай, пока я не скажу. Будешь готов – стукни.
Человек закрыл дверь и негромко лязгнул засовом.
Филин поставил фонарь рядом с дверью, направив луч в противоположную стену, и сообщил:
– Надо кое-что обсудить.
Точно, теперь самое время. Федя – богатырь, но дверь выглядит вполне непрошибаемой.
– Федя, для вас этот пленник очень важен. От результатов его допроса зависит, найдете вы остальных, или нет. Это понятно?
– Не понял... – Федин голос звучал напряженно. – Ты хочешь сказать...
– Федя, я опознал его, – вставил я. – Это он.
– Он? – тихим эхом повторил Федя. – «Он» – в смысле...
– Ну, в общем, один из тех, кто был в парке, – торопливо пояснил я.
– Понятно...
Лицо Федино было видно плохо, так что прочитать на нем что-либо не представлялось возможным – но кулаки как раз попадали в световое пятно. И кулаки эти сжимались с такой силой, что даже в свете фонаря было видно, как постепенно белеют костяшки и от страшного напряжения мелко трясутся руки.
В этот момент за дверью раздался приглушенный вскрик, сопровождаемый какой-то нездоровой возней.
– Что там? – Федя на мгновение отвлекся от переживаний. – Может, помочь?
– Не надо, – уверенно заявил Филин. – Сам справится.
– Зачем, вообще, дверь заперли? – смятенно пробормотал Федя. – Это от меня, что ли?
– Федя, он здесь, – Филин подошел к Феде и осторожно похлопал его по плечу. – И он – твой. Можешь делать с ним что хочешь. Но! Сначала его нужно допросить. Если убить его прямо сейчас, остальных вы просто не найдете. Это понятно?
– Это понятно, – Федя сунул руки подмышки, шумно выдохнул и с обидой в голосе уточнил: – Я только не понял... Дверь зачем заперли? Вы что, думаете, я совсем псих?! Типа – сразу бы бросился?
– А как ты Магу колошматил? – напомнил я. – Всем залом оттаскивали!
– Ни слова про Магу! – угрожающе воскликнул Федя. – И не надо равнять Магу с этим куском г...на.
– Федя, напомню еще раз: как только мы закончим – он твой, – гнул свою линию Филин. – Десять минут потерпишь?
– Слушай, хватит уже со мной – как с малолетним неврастеником...
– То есть мы можем спокойно работать? – уточнил Филин. – Душить не бросишься?
– Не брошусь.
– Дай слово офицера.
Вон как завернул! Хитрож... товарищ, ничего не скажешь. А я уже и забыл, что Федя когда-то был офицером. А Федя, помнится, неоднократно говаривал: бывших офицеров не бывает. То есть для него это – пунктик.
– Даю, – слегка помедлив, вымолвил Федя. – Слово офицера...
Уй, как интересно! Лица Фединого не видать – но я сжую свои титановые пластины, если он сейчас не порозовел от смущения.
– Ну, вот и славно, – одобрил Филин. – Короткий инструктаж – и начнем работать.
– А ты, наверное, хотел сказать «вы начнете работать»? – прицепился я, слегка обиженный тем, что такой интересный пунктик у Феди отковырял какой-то сторонний дядька, который знает его без году неделя. – Это же наша операция, верно?
– Нет, на этом этапе будем работать мы, – Филин ткнул пальцем в дверь. – Вот этот товарищ и я. А вы просто посидите в уголке и послушаете.
– Ну, допросить-то мы и сами бы могли, – важно приосанился Федя. – Кое-что помним, кое-что умеем...
– А я и не сомневаюсь, что ты это умеешь, – заверил Филин. – Только тут один маленький нюанс. Допрос пленного в окопе – «кто командир и где тушенка» и то, чем мы собираемся заняться сейчас, это не совсем одно и тоже. Методика, понимаешь ли, совершенно разная.
– И в чем тут разница? – ревниво уточнил Федя. – Я ударю его четыре раза, а вы с этим типом – двадцать?
– Ты почти наверняка быстро сломаешь его, – пояснил Филин. – И, вполне возможно, останешься без важной информации. Нет, не потому что ты – чайник в этом деле. Просто ты его ненавидишь. А мы с этим товарищем – нет. Мы будем допрашивать его бесстрастно, спокойно и методически грамотно.
– Ну, не знаю, – пожал плечами Федя. – Если ты считаешь, что это будет правильно...
– Да, я так считаю, – заверил Филин с каким-то многообещающим подтекстом. – В конце допроса ты тоже будешь так считать.
В дверь тихонько стукнули.
– Да, я слышал! – возвысил голос Филин. – Ну все, мы определились?
– Ладно, – окончательно сдался Федя. – Работайте. Но мы посмотрим?
– Смотрите. Только сидите тихо и не вмешивайтесь. И вот еще что, – Филин опять ткнул пальцем в дверь. – Товарищ – татарин. Ничего?
– Ну, плятт... – досадливо крякнул Федя. – Это ты про то что в зале было? Не имеем мы ничего против татар! Понятно? Против дагов – тоже. И вообще, нации тут ни при чем – просто так получилось...
– Это я на тот случай, если вдруг возникнет острое желание высказаться: типа, «чурка ты нерусская» или что-то в таком же духе, – невозмутимо пояснил Филин. – Это – мой персональный татарин. Так что прошу относится к нему так же, как ко мне.
– А как его звать? – спросил я.
– Не надо его звать, – Филин покачал головой и зловеще хмыкнул. – Он приходит сам. И дай бог вам обойтись без этого.
– Ну как к нему обращаться-то? Имя у него есть?
– Не думаю, что это вам понадобится. Ну, если вдруг остро приспичит – Седьмой.
– Это такое погоняло, что ли?
– Позывной, – буркнул Федя. – По порядковому номеру в команде.
– Вы уже так много знаете... Вас это не тревожит? – Филин стукнул в дверь и скомандовал: – Отворяй!
Дверь распахнулась и мы вошли в небольшое помещение.
Здесь царил полумрак – единственным источником света была керосиновая лампа, стоящая в правом дальнем углу на двух кирпичах, положенных один на другой.
Справа от двери стоял длинный и худой газовый баллон, еще один баллон валялся слева, вдоль стены. По центру, у противоположной от двери стены, лежал деревянный поддон, слева от него, в углу, был виден объемный туристический рюкзак, а чуть ближе к нам – небольшая канистра и пол-литровый распылитель. Рядом была расстелена тряпка, на которой лежали какие-то невеликие предметы, плохо различимые в темноте.
На поддоне был распят голый пленник. Его вещи валялись справа у стены, неподалеку от лампы. Мешок и скотч с пленника сняли, он смотрел в нашу сторону, выворачивая шею и поднимая голову, насколько позволяли путы.
– Э, мужики! Этот у вас че – немой, что ли? Руками машет, а «метлой» не может!
Кумарная расслабленность прошла, пленник вел себя вполне адекватно.
– Э! Ну я, типа, проникся и все такое. Все, хорош, пошутили – и ладно. Давайте уже договариваться! Че вы, вообще, тут устроили, я не понял?
Голос у него был резкий и хрипловатый, говорил он уверенно, с нарочитой развязностью – в общем старался держаться «по-пацански».
Однако интонация его выдавала. Эта своенравная интонация, не подвластная контролю рассудка, прямо-таки вибрировала от страха и неизвестности. Парень уже понял, что это не розыгрыш и теперь с замиранием сердца ждал, что же с ним будут делать дальше.
А еще он сильно потел. На лице его выступила обильная испарина, тело лоснилось – создавалось такое впечатление, что его смазали маслом. Между тем, в помещении было ничуть не теплее, чем на улице.
Филин поменял световое оформление: керосиновую лампу поставил у стены справа, а на кирпич водрузил свой фонарь и отрегулировал его так, чтобы луч освещал поддон и лежащего на нем пленника. Затем вытащил из угла рюкзак и перенес его к баллону, что торчал в углу справа от входа. Покопавшись в кучке вещей пленника, Филин выудил телефон и вручил его мне: