О Господи, прости меня за то, что я осмелилась стать Богом для этих существ, созданных тобой. Когда айю Сеятеля предстанет перед тобой, чтобы помолиться за нас, удовлетвори ее молитву, которую Сеятель вознесет к тебе по нашей просьбе, но удовлетвори ее только в том случае, если ты действительно желаешь, чтобы раса пеквенинос изменилась. Помоги нам совершить доброе деяние, но останови, прежде чем мы, не желая того, совершим дурное. Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь».
Она пальчиком смахнула со щеки слезу и коснулась им гладкого ствола Сеятеля. «О, Сеятель, тебя нет там, чтобы почувствовать мое горе. Но ты видишь меня, я верю. Господь не даст твоей благородной душе затеряться во мраке».
Пришло время прощаться. Нежные руки братьев прикоснулись к ней, подняли ее на ноги и повели к лаборатории, где в изолированной комнатушке ждал Прозрачник. Ждал перехода в третью жизнь.
Когда Эндер навещал Сеятеля, тот лежал на кровати, опутанный множеством проводов, ведущих к всевозможным медицинским датчикам. Сейчас все было по-другому. Прозрачник великолепно себя чувствовал, и хотя его также опутывали всякие трубки, он не был прикован к постели. Радостно скачущий по клетке, он никак не мог дождаться, когда же наконец наступит последняя фаза эксперимента.
Но теперь, когда вернулись Эла и ее помощники-пеквенинос, можно было начинать.
От прочего мира его отделяло одно лишь дезинтегрирующее поле. Снаружи барьера собрались пеквенинос. Процесс перехода Прозрачника они могли видеть во всех подробностях. Может, из уважения к чувствам пеквенинос, а может быть, из-за жестокости исполняемого ими ритуала люди остались внутри лаборатории, откуда следили за церемонией через единственное окно и по мониторам — так они как бы отделялись от жуткого действа, которое вот-вот должно было начаться.
Прозрачник ждал, пока одетые в стерильные костюмы братья, сжимающие в руках деревянные ножи, не встанут на свои места. Только тогда он сорвал пучок капима и принялся жевать. Это было своего рода анестезирующее средство, которое позволит ему уменьшить боль до разумных пределов. Но впервые готовящийся к переходу брат воспользовался травой, которая не содержала в себе ни единого вируса Десколады. Если новый вирус Элы оправдает себя, то капим подействует как обычно.
— Если я перейду в третью жизнь, — сказал Прозрачник, — этим я буду обязан только Господу Богу и его слуге Сеятелю.
Положение обязывало, чтобы Прозрачник в последних словах, произнесенных в обличии брата, воздал честь Сеятелю. Но и эта формальная любезность все равно заставила многих всплакнуть. Люди плакали в открытую, что же касается пеквенинос, то их эмоции с трудом поддавались однозначному определению, но Эндер не сомневался, что пощелкивающие звуки, которые те издавали, также означали плач или нечто подобное горю, которое испытывали пеквенинос, вспоминая о смерти Сеятеля. Однако Прозрачник был не прав, считая, что здесь нет никакой его заслуги. Все знали, что эксперимент еще может закончиться полной неудачей и что, несмотря на надежды, которые питали собравшиеся здесь, пока нельзя с уверенностью утверждать, что Реколада Элы обладает достаточной силой, чтобы перевести брата в третью жизнь.
Одетые в стерильные костюмы братья занесли над головами ножи и принялись за работу.
«Слава Богу, — подумал Эндер, — на этот раз не я. Благодарение Господу, мне больше никогда не придется обнажить нож, чтобы принести брату смерть».
Впрочем, он не отвел взгляда, как это сделали многие из присутствующих в лаборатории людей. Вид крови и разрубленного тела был не в новинку для него, и хотя зрелище от этого не становилось более приятным, он знал, что может перенести такое. А если уж Прозрачник терпит мучения, то и Эндер вытерпит и не отведет глаз. Ведь такова первостепенная задача Голоса Тех, Кого Нет. Он должен свидетельствовать. Он наблюдал ритуал во всех подробностях. Пеквенинос вскрыли живое тело Прозрачника и принялись сажать его органы в землю, чтобы дерево начало расти, пока Прозрачник еще сохранял способность мыслить и воспринимать действительность. За время церемонии Прозрачник не сделал ни единого движения, которое бы выдало терзающую его боль. Либо его мужество не знало границ, либо Реколада сохранила анестезирующие свойства капима.
Наконец все закончилось, и братья, проводившие Прозрачника в третью жизнь, вернулись в стерилизатор. Сбросив там очищенные от Реколады костюмы, они присоединились к людям в лаборатории. Они всячески пытались сохранять торжественный вид, но Эндеру показалось, что он все-таки разглядел за внешней непроницаемостью пеквенинос тщательно скрываемое волнение. Все прошло отлично. Они чувствовали, как тело Прозрачника отвечало им. Через считанные часы, может, минуты появятся первые листочки юного дерева. И в душе они не сомневались, что так и будет.
Эндер заметил, что один из пеквенинос был священником. Интересно, что бы сказал епископ, если б узнал об этом? Перегрино, будучи уже пожилым человеком, проявил понимание при обращении чуждых человеку рас в католическую веру. Он с готовностью шел на всякие изменения церковных ритуалов и учений, лишь бы они лучше прижились среди пеквенинос. Но вряд ли он одобрит участие священника в ритуалах, которые, несмотря на явную схожесть с распятием на кресте, все же не относились к общепризнанным церковным таинствам. Что ж, эти братья знают, что делают. Скажут они епископу, что в церемонии принимал участие один из его священников, или нет, Эндер будет хранить молчание. Да и остальные тоже, если кто-либо, кроме него, вообще заметил это.
Вот показался росток, и, если присмотреться, можно было даже заметить, как на нем появляются листочки. Но пройдет еще много часов или дней, прежде чем станет ясно, сохранилась ли в дереве душа Прозрачника, стал ли Прозрачник деревом-отцом. Пришло время ожиданий — несколько дней дерево Прозрачника будет расти в полном уединении.
«Вот бы мне найти такое место, — подумал Эндер, — где я мог бы точно так же остаться один, где бы мне позволили поразмыслить над странностями, случившимися со мной, где бы мне никто не мешал».
Он был человеком, а не пеквенинос, и его сейчас мало волновал ответ на вопрос, сумеют они избавиться от Десколады или нет. Корни болезни лежали в самой основе его личности, и он не знал, сможет ли когда-нибудь победить эту болезнь, не уничтожив себя. «Может быть, — подумал он, — Питер и Вэл представляют собой две половины целого. Может быть, если не станет их, не станет и меня. Каждую частичку моей души, каждый мой поступок можно приписать одному из них — внутри меня постоянно действуют либо Вэл, либо Питер.
Значит, если сложить Питера и Вэл, то в сумме буду я? Или, наоборот, чтобы получить меня, надо отнимать их друг от друга? Что же за математика такая странная?»
Валентина изо всех сил пыталась не поддаваться влиянию юной девушки, которую Эндер привез из Вне-мира. Разумеется, она понимала, что брат просто запомнил ее такой, и ей даже льстило такое глубокое и сильное воспоминание о ней. Но из всех жителей Лузитании лишь она знала, почему в его сердце жив именно этот образ. Тогда он учился в Боевой школе, полностью отрезанный от всех близких. И хотя Эндер даже не подозревал об этом, но Валентина знала, что родители к тому времени уже почти забыли о нем. Само собой, иногда они вспоминали о младшем сыне, но годы шли, и он перестал быть частью их жизней. Просто его не было рядом, просто за него они больше не отвечали. Отдав третьего ребенка государству, родители таким образом заработали себе прощение. Если б он умер, о нем вспоминали бы куда чаще, посещая искренне оплакиваемую могилу. Валентина вовсе не винила их: это говорило лишь о том, что они обладали большой жизнестойкостью и могли приспособиться к любым обстоятельствам. Но у нее так не получалось. Эндер всегда был рядом с ней, она носила его образ в сердце. Те удары, которые ему пришлось выдержать в Боевой школе, в конце концов сломали его, и, по инерции продолжая сопротивляться, Эндер отказался участвовать в дальнейшем развитии событий. Тогда офицер, ответственный за превращение Эндера в послушный инструмент в руках военных, обратился за помощью к ней. Привез ее к Эндеру, оставил их наедине друг с другом. Это был тот самый человек, который разлучил их когда-то, нанеся детским сердцам незаживающие раны. В тот день она исцелила брата, он вернулся в космос и, уничтожив жукеров, спас человечество.
«Это естественно, что он хранит мой юный образ. Тот день навсегда остался в его памяти, тогда мы с ним пережили нечто такое, с чем никогда больше не сталкивались. Поэтому, когда его подсознание выплеснуло наружу самое сокровенное, появилась та девочка, которой я была когда-то».
Она знала это, понимала это, верила этому. Однако ее неотступно преследовала, не давая покоя, мысль, что долгие-долгие годы он воспринимал ее только такой, сотворив из нее идеал, кумира. Валентина, которую так любил Эндер, оказалась существом небесной чистоты. «Именно благодаря этому образу совершенства я была так близка ему все эти годы. А потом я вышла замуж за Джакта. Может быть, поэтому-то он и вернулся к детскому воспоминанию? Чушь. Сломав себе голову на том, что же значит эта девочка, ничего не достигнешь. Как бы она ни появилась на свет, теперь она все время рядом и с ней надо считаться».
Бедный Эндер! Похоже, он ничего не понимает. Сначала он и в самом деле думал, что удержит юную Вэл. «Ведь, по сути дела, она моя дочь!» — пытался утверждать он. «Если уж рассматривать суть дела, она тебе вовсе не дочь, — возразила тогда Валентина. — Если уж на то пошло, она моя дочь. И уж никак нельзя тебе оставлять ее у себя дома. Тем более что ты приютил Питера, а он не самый лучший сосед для девочки ее возраста».
Ей так и не удалось убедить Эндера (он скорее предпочел бы избавиться от Питера, нежели от Вэл), но он-таки сдался, и с тех пор Вэл поселилась в доме Валентины. Валентина хотела стать девочке подругой и наставником, но у нее ничего не получалось. В присутствии Вэл она начинала чувствовать себя крайне неловко и хваталась за любой предлог, лишь бы уйти из дома, когда там находилась Вэл. Каждый раз, когда Эндер и Питер уводили Вэл с собой, Валентиной овладевало чувство необычайной благодарности брату.