Ее лицо практически не постарело, но это была и не Кванда. Женщина средних лет, располневшая, с морщинками у глаз. Сколько же ей сейчас? Пятьдесят? Почти. Что этой пятидесятилетней женщине от него надо?
— Я даже не знаю тебя, — сказал Миро.
Прихрамывая, он добрался до двери и вышел в солнечное утро.
Он пришел в себя, когда без сил свалился в тени какого-то дерева. Кто это, Корнерой или Человек? Миро попробовал вспомнить — ведь он покинул эти места всего несколько недель назад, не так ли? Но когда он улетал, дерево Человека невысоким росточком поднималось над землей, а теперь оба дерева выглядели примерно одинаково, и ему никак было не припомнить, где же был убит Человек — выше по склону от Корнероя или ниже? Впрочем, это не имело значения — Миро было нечего сказать деревьям, а у них не было ничего, что можно было бы поведать ему.
Кроме того, Миро так и не успел выучиться древесному языку. Никто ведь раньше даже и не подозревал, что постукивание палочками по дереву — в самом деле язык, об этом узнали только тогда, когда для Миро все было кончено. Эндер умел говорить на нем, и Кванда, и, может, еще с полдюжины обитателей Милагра, но Миро никогда не выучится этому языку, потому что скрюченные пальцы не в состоянии удержать палочек, выбивать ритм. Просто еще один вид речи, который теперь ему стал абсолютно ни к чему.
— Que dia chato, mew filho.
Вот этот голос никогда не изменится. И отношение тоже: «Что за мерзкий денек, сын мой». Набожный и в то же время насквозь фальшивый, то есть, таким образом, насмехающийся над самим собой с обеих точек зрения.
— Привет, Квим.
— Увы, теперь отец Эстевано.
Сегодня Квим был при полных регалиях священника — ряса и все такое прочее. Подобрав свои одеяния, он присел на вытоптанную траву перед Миро.
— Ты отлично выглядишь, — заметил Миро. Квим заметно изменился. В детстве он был закомплексованным и очень набожным мальчиком. Столкновение с реальным миром, вместо того чтобы насытить его ум теологическими теориями, оставило на его лице множество морщинок, но одновременно он приобрел сострадание. — Прости, я учинил скандал на мессе.
— Да? — удивился Квим. — Меня там не было. Ну, вернее сказать, на мессе-то я был, просто в соборе не присутствовал.
— Причастие среди раман?
— Среди детей Господних. Церковь давно подыскала определение всем чужеземцам. Нам не пришлось дожидаться классификации Демосфена.
— Я думаю, тебе не следует так задирать нос, Квим. Не ты изобретаешь определения.
— Давай не будем ссориться.
— Тогда давай не будем лезть, когда другие люди думают о своем.
— Достойное возражение. Вот только дело в том, что ты расположился в тени одного из моих друзей, с которым мне надо было бы побеседовать. Мне показалось более вежливым сначала немного поговорить с тобой, прежде чем я начну стучать по Корнерою палочками.
— Это Корнерой?
— Можешь поздороваться с ним. Я знаю, он с нетерпением ждал твоего возвращения.
— Я никогда не был знаком с ним.
— Зато он о тебе все знает. Мне кажется, Миро, ты сам не понимаешь, каким героем ты стал для всех пеквенинос. Они помнят, на что ты пошел ради них и чего тебе это стоило.
— А им известно, что, очень может быть, мой поступок дорого обойдется не только мне, а в конце концов всем, живущим на Лузитании?
— В конце концов мы все предстанем перед судом Божиим. Если на небеса вознесется разом целая планета, единственное, о чем следует беспокоиться, — это о том, чтобы никто из существ, чьи души с радостью будут причислены к сонму святых, не взошел туда неокрещенным.
— Так тебе, значит, наплевать?
— Нет, что ты, — миролюбиво ответил Квим. — Давай скажем так: во Вселенной присутствует нечто высшее, в свете которого жизнь и смерть выглядят ненужными игрушками. Куда важнее, какую жизнь ты выбрал и какую смерть.
— Слушай, ты и в самом деле во все это веришь? — недоверчиво покосился на него Миро.
— Это зависит от того, что ты понимаешь под словами «все это», но могу сказать — да, я верю.
— Я имею в виду все это. Бог во плоти, воскресший Христос, видения, крещение, доказательства свыше…
— Да.
— Чудеса. Исцеление.
— Да.
— У могилы дедушки и бабушки.
— Там зарегистрировано множество случаев исцеления.
— И ты веришь в них?
— Миро, я не знаю. Некоторые — результат всеобщей истерии. Кое-какие объясняются эффектом плацебо. Другие засвидетельствованные случаи исцеления можно рассматривать как примеры естественного выздоровления.
— Но кое-что было на самом деле?
— Могло быть.
— Ты веришь, что чудеса случаются?
— Да.
— Но ты ведь не считаешь, что какие-то из них действительно уже случились?
— Миро, я верю в то, что они происходят в этом мире. Я просто не знаю, правильно ли люди толкуют, что есть чудо, а что — нет. Вне всяких сомнений, многие чудеса таковыми на деле никогда не являлись. Но наверняка есть и такие, которых люди просто не признали, они просто не поняли, что с ними случилось чудо.
— А как насчет меня, Квим?
— А что насчет тебя?
— Почему со мной не случится какого-нибудь чуда?
Квим по-утиному клюнул головой и уставился на короткую траву, растущую у его ног. Эту привычку он приобрел еще ребенком. Тогда таким образом он пытался уйти от трудного вопроса; таким становился, когда их, как они считали, отец, Маркано, впадал в пьяное буйство.
— В чем дело, Квим? Или чудеса созданы исключительно для других?
— Чудо частично состоит в том, что никому не известно, почему оно вдруг произошло.
— А ты научился изворачиваться, Квим.
Квим вспыхнул:
— Ты хочешь знать, почему ты вдруг чудесным образом не исцелишься? Да в тебе нет веры, Миро.
— Но как же тот, который в свое время сказал: «Да, Господи, я верю, и прости мне мое неверие»?
— Ты считаешь, ты на такое способен? А ты когда-нибудь просил об исцелении?
— Я прошу о нем сейчас, — проговорил Миро. На его глазах проступили непрошеные слезы. — О Боже, — прошептал он, — мне так стыдно.
— За что? — удивился Квим. — За то, что ты попросил Бога о помощи? Или за то, что ты расплакался перед своим братом? Ты горюешь о своих грехах? О сомнениях?
Миро потряс головой. Он не знал. Эти вопросы были слишком сложны для него. И вдруг он осознал, что все-таки знает ответ. Он развел руками:
— Об этом теле, — вымолвил он.
Квим потянулся к нему, положил ладони на плечи Миро и с силой прижал его руки обратно; пальцы Квима соскользнули и теперь сжимали запястья Миро:
— «Это мое тело, данное мною вам», — сказал Он. — Точно так же ты отдал свое тело пеквенинос. Маленьким братьям.
— Да, Квим, но ведь он вернул себе тело, потом?
— Он тоже умер.
— Только так я излечусь? Значит, мне остается всего лишь подыскать себе подходящую смерть?
— Кончай, — нетерпеливо ответил Квим. — Христос не сам себя убил. Предательство Иуды убило его.
Миро словно взорвался:
— Все те люди, которые исцелились от простуды, мигрень которых таинственным образом убралась восвояси… — ты хочешь сказать, что Бог счел их достойнее меня?
— Возможно, это не зависит от того, достоин ты или нет. Может быть, здесь главное — нужно ли тебе это.
Миро рванулся и схватил Квима за рясу, сжав ткань полупарализованными пальцами.
— Мне нужно прежнее тело!
— Очень может быть, — спокойно отреагировал Квим.
— Что ты хочешь сказать этим «может быть», ты, жалкая, лебезящая сволочь?!
— Я хочу сказать, — тихо произнес Квим, — что да, конечно же, ты жаждешь вернуть прежнее тело, но, может быть, Бог, в своей великой мудрости, знает, что какое-то время тебе необходимо провести в теле калеки, чтобы ты изменился, стал лучше, чем был когда-то.
— И сколько времени я должен пробыть в этой оболочке? — настаивал Миро.
— Ну, до конца своей жизни максимум — больше уж вряд ли.
Миро с отвращением хмыкнул и отпустил Квима.
— А может быть, и меньше, — сказал Квим. — Во всяком случае, я так надеюсь.
— Надежда, — презрительно усмехнулся Миро.
— Наравне с верой и чистой любовью это наивысшая из существующих добродетелей. Ты должен надеяться.
— Я встретился с Квандой.
— Она добивалась встречи с тобой с тех самых пор, как ты вернулся.
— Она постарела и растолстела. У нее целый дом детишек, она прожила тридцать лет, а парень, за которого она вышла замуж, пахал ее то так, то этак. Я бы предпочел посетить ее могилу!
— Как это великодушно с твоей стороны.
— Ты понял, что я хотел сказать! Покинуть Лузитанию — какая шикарная идея! Вот только тридцать лет — слишком малый срок.
— Ты бы предпочел вернуться в мир, где тебя никто не знает?
— Здесь меня и так никто не знает.
— Может быть. Но мы любим тебя. Миро.
— Ты любишь меня таким, каким я был.
— Ты сам ничуть не изменился, Миро. Изменилось твое тело.
Миро с трудом поднялся на ноги, опершись о ствол Корнероя:
— Давай, общайся со своим древесным дружком, Квим. Ты не можешь сказать мне ничего такого, что бы хотелось услышать мне.
— Это ты так считаешь, — подчеркнул Квим.
— Ты знаешь, что может быть хуже сволочи, Квим?
— Ну конечно, — ответил тот. — Враждебно настроенная, озлобленная, жалеющая сама себя, ничтожная, бесполезная сволочь, которая слишком высоко мнит о важности собственных страданий.
Этого Миро вынести уже не смог. Он яростно взревел и набросился на Квима, стараясь повалить того на землю. Естественно, Миро и сам не удержался и обрушился на брата сверху, запутавшись в его рясе. Но это не остановило Миро, он даже не пытался подняться, он хотел избить Квима, причинить ему боль, будто таким путем избавился бы от части своей внутренней боли.
Однако после нескольких ударов Миро вдруг расплакался и сжался в комочек, омывая слезами грудь брата. Секунду спустя он почувствовал, как руки Квима нежно обняли его, услышал тихий голос, произносящий молитву: