нить свой ум настолько, что даже не можешь разглядеть в происходящем руки божьей?
— Не знаю, — скорбно покачал головой Хань Фэй-цзы. — Ты сейчас внушаешь мне то, во что я верил всю свою жизнь, но…
— Но женщина, которую ты любил много лет назад, сказала тебе нечто отличное, и ты поверил ей, потому что еще помнишь, какую любовь испытывал к ней. Отец, она не принадлежит к нам, она не слышит голоса богов, она не…
Цин-чжао замолкла, потому что отец крепко обнял ее.
— Ты права, — сказал он, — ты права, да простят меня боги. Мне надо искупить вину, мои помыслы столь грязны, я должен…
Мягко отодвинув рыдающую дочь, он, пошатываясь, поднялся с кресла. Вдруг, отбросив приличия, из каких-то безумных побуждений, известных ей одной, Ванму кинулась к нему и загородила дорогу:
— Нет! Не уходите!
— Да как ты смеешь препятствовать говорящему с богами, который чувствует нужду очиститься! — загремел Хань Фэй-цзы, а затем, к великому удивлению Цин-чжао, совершил нечто такое, чего она от него никак не ожидала: он ударил человека, ударил Ванму, беспомощную девочку-служанку, вложив в удар такую силу, что та, как пушинка, отлетела к стене и бессильно сползла на пол.
Однако, быстро опомнившись, Ванму встряхнула головой и показала на дисплей компьютера:
— Господин, прошу вас, умоляю, взгляните туда! Госпожа, заставьте его обернуться!
Цин-чжао взглянула туда, куда указывала Ванму, повернулся и ее отец. Слова с компьютерного дисплея куда-то исчезли. На смену им возникло изображение какого-то человека — древнего старца, с бородой и традиционной косичкой. Цин-чжао сразу узнала лицо, но никак не могла припомнить, кто же он такой.
— Хань Фэй-цзы! — обомлев, прошептал ее отец. — Мой достославный предок!
И тут Цин-чжао вспомнила: лицо, возникшее на дисплее, принадлежало Хань Фэй-цзы, в честь которого ее отец получил свое имя. Таким его изобразил древний художник.
— О, дитя, нареченное именем моим, — произнес компьютерный лик. — Позволь мне рассказать тебе историю о нефрите мастера Го.
— Мне известно это предание, — сказал живой Хань Фэй-цзы.
— Если бы ты понял его, мне бы не пришлось излагать заново.
Цин-чжао попыталась разобраться в том, что видит перед собой. Чтобы запустить в действие визуальную программу, сумевшую настолько совершенно воспроизвести парящую над терминалом голову, потребовались бы почти все мощности домашнего компьютера. И такой программы в их библиотеке не значилось. Таким образом, остаются два объяснения. Одно из них можно назвать чудесным: боги нашли еще один способ общения с ними, явив достославного прародителя отца. Второе же вызывало не меньший трепет: программа Демосфена была настолько мощна, что через терминалы следила за ними и, услышав, что дело принимает опасный оборот, взяла управление домашним компьютером в свои руки и продемонстрировала им эту подделку. Однако и в том и в другом случае Цин-чжао должна была воспринимать происходящее в одном аспекте: что хотели сказать боги?
— Когда-то один человек по имени мастер Го, родом из области Цюй, нашел в горах кусок породы, содержащей нефрит, и принес его в дар императору Ли.
Голова древнего мудреца перевела взгляд с Хань Фэй-цзы на Цин-чжао, а затем с Цин-чжао на Ванму. Неужели эта программа настолько могущественна, что может встречаться взглядом с человеком, как бы устанавливая над каждым из них определенную власть? Цин-чжао заметила, что Ванму и в самом деле опустила глаза, когда призрак обратился к ней. А отец? Он стоял спиной к ней, поэтому она не видела.
— Император Ли поручил придворному ювелиру проверить породу, и ювелир сообщил: «Это всего лишь камень». Тогда император, предположив, что Го пытался обмануть его, приказал, чтобы мастеру в наказание отрубили левую ступню.
В положенное время император Ли покинул трон, и на его место воссел император У. Тогда Го еще раз представил двору кусок породы и преподнес его в дар императору У. Император У приказал ювелиру проверить дар, и снова ювелир заявил: «Это всего лишь бесполезный камень». Император, точно так же заподозрив Го в обмане, приказал отрубить тому правую ступню.
Го, прижимая кусок породы к груди, вернулся к подножию Цюйских гор, где проплакал три дня и три ночи, а когда слезы все были выплаканы, из глаз его потекла кровь. Император, прослышав об этом, послал к нему придворного с вопросом. «Многие люди в этом мире живут без ног — почему же ты так оплакиваешь их?» — спросил посланник.
В эту секунду Хань Фэй-цзы гордо выпрямился и сказал:
— Я знаю ответ — я пережил его в своем сердце. Мастер Го сказал: «Не потому горюю, что ноги мои отрублены. Печалюсь я потому, что камень драгоценный назван фальшивкой, а человек прямой и честный — обманщиком. Вот почему я плачу».
Призрак подтвердил это:
— Именно так он и сказал. Тогда император приказал ювелиру разрубить породу и отполировать ее, и после этого на свет показался драгоценный камень. Его назвали «Нефритом мастера Го». Хань Фэй-цзы, до сего момента ты не опозорил данного тебе имени, поэтому, я уверен, ты поступишь так же, как тот император: ты прикажешь, чтобы породу разрубили и отполировали, и тогда сам обнаружишь, что внутри сокрыт камень неизмеримо драгоценный.
Отец Цин-чжао лишь покачал головой:
— Когда эту историю изложил настоящий Хань Фэй-цзы, смысл ее он объяснил иначе: нефрит суть закон, и правитель должен таким образом строить свою политику, чтобы в государстве не осталось места ненависти, чтобы советники и народ не стремились возобладать друг над другом.
— Так я объяснял эту историю, когда говорил о создателях законов. Только глупец может счесть, что у истинного предания всего одна сторона.
— Мой господин вовсе не глуп! — вырвалась вперед Ванму и встала прямо перед призраком. В который раз за сегодняшний день Цин-чжао была поражена ее поступком. — Как не глупа моя хозяйка, как не глупа я! Неужели ты думаешь, мы не узнали тебя? Ты — таинственная программа Демосфена. Это ты спрятала от всех флот на Лузитанию! Я когда-то думала, раз твои труды так справедливы, честны и правдивы, значит, и ты должна быть хорошей, а теперь я убедилась — ты лгунья и обманщица! Это ты выдала документы отцу Кейкоа! А теперь, чтобы прикрыть свою ложь, ты прикинулась достопочтенным предком моего хозяина!
— Я избрала это лицо, — спокойно возразил призрак, — чтобы его сердце открылось навстречу правде. Он не был введен в заблуждение, а я и не пыталась обмануть его. Он с самого начала понял, кто я такая.
— Успокойся, Ванму, — приказала Цин-чжао.
Временами эта служанка настолько забывается, что вступает в беседу без всякого разрешения говорящих с богами.
Призрак замигал и пропал, на его месте возникло открытое, прекрасное лицо девушки-азиатки. И голос тоже изменился, он стал мягким, гласные запели, некоторые слова зазвучали настолько певуче, что практически ускользали от внимания.
— Хань Фэй-цзы, мой милый опустошенный человек, иногда в жизни наступает такой момент, когда правитель остается один, все друзья отрекаются от него, и тогда лишь он может изменить положение. Но сначала он должен снова наполнить жизнь содержанием, стать единым, открыть себя самого. Ты прекрасно знаешь, что истинно, а что — нет. Ты знаешь, что это послание действительно было послано тебе Кейкоа. Ты понимаешь, что те, кто правит от имени Звездного Конгресса, достаточно бессердечны, чтобы создать расу людей, которые благодаря своим способностям достойны называться властителями Вселенной, а затем лишить их ног, чтобы обуздать, сделать из них слуг, вечных советников.
— Только не показывай мне ее лица, — взмолился Хань Фэй-цзы.
Призрак пошел рябью. Над дисплеем вознеслась другая женщина, платьем и прической принадлежащая другой эпохе, с глазами, исполненными мудрости, лицо ее, казалось, не поддавалось влиянию лет. Она не стала говорить, она словно песню пропела:
Безутешно скорблю, горько плачу без слез —
Их в иссякшем источнике нет.
В область Чу устремляются мысли мои
За сплошную гряду облаков.
Где-то в той стороне, далеко-далеко,
Затерялся любимого след[10].
Хань Фэй-цзы склонил голову и заплакал. Цин-чжао сначала была поражена до глубины души, но затем ее сердце наполнилось гневом. Как бесстыдно эта программа манипулирует отцом, какой позор — отец оказался слаб перед ее столь очевидными целями! Это стихотворение Ли Цин-чжао, повествующее о разлученных влюбленных, было одним из самых печальных. Отец, должно быть, хорошо знал и любил стихи Ли Цин-чжао, иначе он бы не выбрал для первой дочери имя великой женщины. А эту песнь он, наверное, когда-то пел своей возлюбленной Кейкоа, прежде чем ее отняли у него и увезли на другую планету. «Затерялся любимого след» — ну конечно!
— Меня тебе не обмануть, — холодно произнесла Цин-чжао. — Я хорошо понимаю, что сейчас передо мной наш заклятый враг.
Воображаемое лицо поэтессы Ли Цин-чжао смерило ее презрительным взглядом.
— Ваш заклятый враг — те, кто заставил вас кланяться долу, словно прислугу, и половину жизни посвящать бессмысленным ритуалам. Это сотворили с вами мужчины и женщины, руководствующиеся единственным желанием — поработить вас; и они настолько преуспели в содеянном, что теперь вы гордитесь своим рабством.
— Я раба богов, — ответствовала Цин-чжао, — и я рада этому.
— Возрадовавшийся своему рабству раб и есть.
Произнеся это, призрак повернулся к Ванму, которая все еще лежала, уткнувшись головой в пол.
Только тогда Цин-чжао поняла, что все это время Ванму просила у нее прощения.
— Ванму, встань, — прошептала она.
Но Ванму не подняла головы.
— Ты, Си Ванму, — произнес призрак, — посмотри на меня.
Ванму не шевельнулась, услышав приказ хозяйки, но немедленно повиновалась призраку. Стоило Ванму поднять взгляд, как призрак снова сменил свое обличье. Теперь он предстал в виде богини, Владычицы Запада, такой ее когда-то изобразил художник, и это изображение встречалось на страницах всех школьных учебников.