На мгновение воцарилась тишина. Эла и Квара тяжело дышали.
— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, — произнесла Эла. — Amen.
— Amen, — одними губами повторила за ней Квара. Затем Эла обняла сестру, и они расплакались. Ночь густым покровом укрыла их.
Валентина была крайне удивлена, обнаружив, что на собрании, созванном по поводу чрезвычайного положения, присутствуют только мэр и епископ. Но она-то тогда здесь при чем? Она не избиратель, не представитель власти.
Мэр Ковано Жельезо любезно предложил ей стул. Обстановка в личном кабинете епископа выглядела весьма элегантной и приятной для глаз, но все стулья были специально сделаны так, чтобы причинить боль или неудобство. Узкое сиденье не позволяло расслабиться, приходилось сидеть на стуле прямо, как палка, с трудом умещаясь на нем. И спинка составляла с сиденьем точно прямой угол, никоим образом не повторяя формы человеческого тела. Кроме того, ОНА поднималась настолько высоко, что как бы подталкивала голову, заставляя ее наклоняться. Просидев на таком стуле некоторое время, волей-неволей приходилось нагибаться вперед и упираться руками в колени в поисках опоры.
«Может быть, в этом и кроется смысл, — подумала Валентина. — Стулья специально сделаны так, чтобы заставить тебя склониться перед Богом».
А может, причина лежала куда глубже. Стулья заставляли посетителя почувствовать неудобство, задуматься об иной, бесплотной жизни. Умерщвляй плоть свою, дабы вознестись духом.
— Ты, я вижу, немного смущена, — заметил епископ Перегрино.
— Я могу понять, почему потребовалось это чрезвычайное собрание и почему вы решили обсудить положение дел вдвоем, — ответила Валентина. — Вот только зачем вам понадобилась я? Вести протокол?
— Какое смирение! — улыбнулся Перегрино. — Мы просто читали твои труды, дочь моя, и проявили бы огромную глупость, не обратившись к тебе за советом в столь трудные времена.
— Мудр будет мой совет или глуп — не знаю. Чем смогу — помогу, — сказала Валентина. — Но на вашем месте я бы на многое не рассчитывала.
Здесь мэр Ковано решил прервать разгоревшуюся дискуссию и обратиться к основной теме собрания:
— Накопилось множество насущных проблем, — начал он, — но у нас не будет возможности разрешить их, если мы не справимся с наиболее неотложной. Прошлой ночью в доме семьи Рибейра произошла небольшая ссора…
— Ну почему лучшие умы нашей колонии обязательно должны относиться к самому несговорчивому и неспокойному семейству? — горестно пробормотал епископ.
— Вы не совсем правы, епископ Перегрино, — ответила ему Валентина. — Они отнюдь не самая беспокойная семья в поселке. Просто их внутрисемейные раздоры производят наибольшее волнение на поверхности общественной жизни. В остальных семействах также случаются бури, и куда более сильные, только вы не замечаете этого, потому что они не отражаются на Милагре.
Епископ с глубокомысленным видом кивнул, но, как почему-то показалось Валентине, его несколько задело, что она поймала его на столь очевидной ошибке. Хотя, насколько она могла предвидеть, эта «ошибка» могла многим выйти боком. Если епископ и мэр вдруг сочтут семью Рибейра более беспокойной, чем есть на самом деле, они могут утратить веру в Элу, Миро, Новинью — в общем, во всех, кто крайне необходим, чтобы Лузитания благополучно выбралась из надвигающегося кризиса. Вскоре каждый человек будет на счету. Может понадобиться помощь даже Грего и Квары, наиболее несдержанных и незрелых отпрысков семьи Рибейра. Квима уже потеряли, а ведь он, пожалуй, был лучшим из них. Глупо было бы лишиться поддержки и всех остальных, однако, раз уж администрация колонии начала с сомнением относиться к Рибейра как к некоему коллективу, вскоре начнут сомневаться и в каждом по отдельности.
— Прошлой ночью, — продолжал мэр Ковано, — семья распалась, и, насколько нам известно, почти никто из них друг с другом не разговаривает. Я долго пытался отыскать Новинью, но только недавно узнал, что она нашла убежище у Детей Разума Христова и отказывается с кем-либо встречаться. Эла сообщила мне, что ее мать запечатала в лаборатории ксенобиологов все файлы с информацией, поэтому сегодня утром исследовательская работа намертво встала. И, хотите верьте, хотите нет, вместе с Элой была Квара. Миро бродит где-то за периметром. Ольядо находится дома, но, как сказала его жена, он отключил глаза — таким образом он отстраняется от жизни.
— Из ваших слов, — сказал Перегрино, — у меня сложилось впечатление, что они очень тяжело перенесли смерть отца Эстевано. Я должен навестить их и попытаться помочь.
— Эти проявления горя и скорби абсолютно естественны, — покачал головой Ковано, — и я бы не стал созывать собрание, если бы на этом все и закончилось. Как вы уже заметили, Ваша Светлость, вы в качестве духовного наставника без труда справились бы с ситуацией, мое вмешательство даже не потребовалось бы.
— Грего, — догадалась Валентина, припомнив, чье имя отсутствовало в списке Ковано.
— Вот именно, — подтвердил Ковано ее догадку. — После беседы с членами семьи он направился прямиком в бар — по сути дела, до утра он успел посетить несколько заведений подобного рода — и поведал каждому полупьяному параноику на Лузитании, которых у нас, надо сказать, хватает, что свинксы жестоко расправились с отцом Квимом.
— Que Deus nos abençoe, — прошептал епископ Перегрино.
— В одном из баров даже возникло некоторое волнение, — констатировал Ковано. — Стекла выбиты, все стулья переломаны, двое человек оказались в больнице.
— Начало погромов? — уточнил епископ.
— Да нет. Просто выражение гнева.
— И они таким образом освободились от него?
— Надеюсь, — пожал плечами Ковано. — Но брожение прекратилось, только когда взошло солнце. И когда прибыл констебль.
— Констебль? — переспросила Валентина. — У вас всего один констебль?
— Он возглавляет добровольные полицейские силы, — пояснил Ковано. — И вместе с тем добровольную пожарную бригаду. Смена по два часа. Кое-кого мы разбудили. Пришлось собрать человек двадцать, чтобы утихомирить толпу. Всего дружина насчитывает пятьдесят членов, дежурят обычно по четыре человека: ночами прогуливаются по улицам и травят друг другу анекдоты. Но кое-кто из не занятых членов дружины этой ночью принимал участие в разгроме бара.
— Вы хотите сказать, в случае возникновения каких-либо осложнений на полицейские силы полагаться не стоит?
— Прошлой ночью они великолепно проявили себя, — возразил Ковано. — Во всяком случае, те, кто находился при исполнении.
— Однако если поднимется настоящий бунт, им его будет не сдержать, — сделала вывод Валентина.
— Прошлой ночью все благополучно уладилось, — сказал епископ Перегрино. — Первое потрясение уже позади, а к следующей ночи их гнев спадет.
— Напротив, — заявила Валентина. — Сегодня ночью весть о смерти Квима распространится по всей колонии. Все, от мала до велика, узнают о ней, и гнев вспыхнет с новой силой.
— Возможно, — согласился мэр Ковано. — Но сейчас меня больше заботит день завтрашний. Завтра Эндрю привезет тело в Милагр. Особой популярностью отец Эстевано в народе не пользовался — не шлялся с парнями по барам, — но он служил своего рода духовным символом. Теперь он стал мучеником. Он никогда не страдал от обилия учеником, жаждущих следовать в жизни его примеру, но отомстить за него захотят многие.
— Значит, похороны должны быть как можно проще, и мы постараемся ограничить число присутствующих, — заключил епископ.
— Не знаю, не знаю, — с сомнением покачал головой Ковано. — Может быть, нам следует поступить как раз наоборот. Людям сейчас нужны пышные похороны, чтобы они могли выразить свою скорбь и покончить с печалью и гневом раз и навсегда.
— Забудьте о похоронах, — перебила их Валентина. — Главная проблема — сегодняшняя ночь.
— Почему? — удивился Ковано. — Первое потрясение от новости о смерти отца Эстевано уже пройдет. Тело прибудет только завтра. Что может случиться сегодня ночью?
— Сегодня ночью вы должны закрыть все бары. Чтобы никакого алкоголя. Арестуйте Грего и посадите за решетку, освободите его после похорон. На закате объявите об учреждении комендантского часа и расставьте по всему городу полицейских. Улицы Милагра должны патрулироваться всю ночь, группы следует укомплектовать каждую по четыре человека, вооруженных дубинками и прочим оружием, положенным по штату.
— У наших полицейских нет штатного оружия.
— Тогда выдайте его. Даже не обязательно заряжать оружие, пистолеты или винтовки просто должны находиться при них. Резиновая дубинка — не что иное, как приглашение помериться с властями силой, потому что ты всегда сможешь убежать. Пистолет же пробуждает уважение.
— Мне кажется, эти меры несколько экстремальны в данной ситуации, — поморщился епископ Перегрино. — Комендантский час! А ночные смены как же?
— Отменить, за исключением жизненно необходимых.
— Валентина, простите меня, — сказал мэр Ковано, — но, отреагировав таким образом, мы можем сами спровоцировать беспорядки. По-моему, мы делаем из мухи слона.
— Насколько я понимаю, вы никогда не сталкивались с мятежами?
— Вчера ночью был первый и единственный случай, — ответил мэр.
— Милагр — городишко очень маленький, — пояснил епископ Перегрино. — Всего населения тысяч пятнадцать. Нас никогда не хватит на настоящий мятеж — это привилегия больших городов и перенаселенных планет.
— Здесь дело не в количестве населения, — поправила его Валентина, — здесь начинают действовать факторы плотности населения и общественных страхов. Ваши пятнадцать тысяч человек ютятся на клочке земли, по площади вряд ли превышающем центр самого перенаселенного города. Вокруг Милагра возведена изгородь — намеренно возведена, потому что снаружи живут существа, чуждые людям и считающие, будто мир принадлежит им одним. А ведь вокруг раскинулись огромные прерии, которые могли бы быть открыты для людей, если бы свинксы не отказались д