Леонид находился совсем рядом. Но в руках царя Спарты не было больше копья, ибо оно расщепилось, не было и меча, ибо он преломился. Протянув вперёд окровавленные руки, он бросился на Ксеркса, схватил его, сорвал с головы тиару и ударил ею по лицу. Ксеркс взревел от боли и негодования, и Бессмертные окружили его частоколом мечей.
Лакедемоняне теснились возле Леонида, шатавшегося и словно облитого кровью. Они отступили на несколько шагов, укрыв своими телами умирающего царя. Четыре раза наступали они и четыре раза откатывались назад в узкой теснине. Четыре раза казалось, что греки заставят персов отступить перед самыми глазами Царя Царей, в отчаянии стоявшего возле трупов своих братьев. Но вернулся Эфиальт, приведший с собой свежие полчища. Тучами спускались они с горы.
Фиванцы изменили: они сдались в плен, громко крича, что стоят за Персию, всегда стояли за Персию и вечно останутся её сторонниками. Поредевший отряд лаконцев и феспийцев, окружавший умирающего Леонида, поднялся на холм, расположенный возле ворот, в которые уже вступил враг. Они выстроились за стеной, более не защищавшей их, ибо враг напирал отовсюду. И продолжили битву, уже не мечами — руками и зубами сопротивляясь врагу… Наконец грохочущая волна персидских щитов накрыла бойцов, и персидские копья пронзили каждого грека, а персидские мечи отсекли всякую голову, ещё способную шевелиться.
Дорога на Дельфы и на Афины оказалась открытой.
Собственные потери заставили Ксеркса устыдиться. Он послал вестника к флоту, стоявшему между мысом Артемизий и Гистеей возле Эвбеи, и пригласил моряков побывать на поле битвы у Фермопил, где Персия одержала славную победу.
Явились гребцы и мореходы. Увидев тела тысячи павших персов, они воздали им воинские почести. Все остальные тысячи убитых по приказу Ксеркса спешно похоронили во рвах, забросав опавшими листьями и землёй. Экипажи кораблей увидели и сотни убитых греков, по воле Царя Царей демонстративно сложенных внушительной грудой.
Обман был слишком уж очевидным. Гребцы и бойцы на следующий день разошлись по своим кораблям. Они всё поняли. Улыбки их и шепотки явственно свидетельствовали о том.
Перед персидской армией лежали покинутые, безлюдные Фермопилы.
За двумя орлами, вновь и вновь пролетавшими над голубыми источниками и пенистыми морскими валами, над ущельями и дубами, теперь кружились стаи стервятников. Крылья их тёмным облаком шелестели над Фермопилами, являя собой скверное знамение.
Но посвист крыльев стервятников быстро утих. А вот шелест иных крыльев, певших свою дивную песню у чела Леонида, слышен по сию пору. Песня этих крыльев, принадлежащих не стервятникам, но светлой богине победы, тихий шелест её одежд преодолели столетия. И с ним переплетается шорох ветвей мирта и лавра, запах венков, лёгших на головы бессмертных детей славы, вступивших в несравненную битву под водительством Леонида, белокурого царя Спарты, — героев, последовавших за ним.
Глава 27
Возвратившись в свой стан, Ксеркс послал за Демаратом. Царь Царей восседал на троне в шатре. Брат его Ахемен, назначенный главным среди флотоводцев, находился по правую руку владыки персов. Ксеркс жестом указал Демарату на свободный табурет. Солнечный свет струился внутрь шатра, пронзал шёлковые алые занавеси. Свет ложился на покрытое львиными шкурами золотое ложе Ксеркса, на его золотой сундук, золотые туалетные принадлежности, золотой умывальный столик со всеми золотыми тазами и кувшинами, на висящие на столбе золотые доспехи Царя Царей, на золочёный столик с картой Эллады, находившийся возле царя и его брата. Всё это золото светилось под лучами солнца тем роскошным блеском, который был столь мил персидскому властелину.
— Демарат! — благосклонно промолвил Ксеркс. — Ты человек честный. Слова твои оказались правдивыми. То, что ты предсказывал, осуществилось. А теперь скажи мне, сколько лаконцев ещё наберётся в твоей Спарте? И так ли они отважны, как те, что сражались с нами?
Ксеркс не хотел произносить имя Леонида. На царском челе краснела свежая ссадина, оставленная брошенной в лицо тиарой, сам же царский венец полностью потерял положенную ему форму.
Царь Царей любезно улыбнулся Демарату.
— О, царь! — ответил тот. — Лакедемоняне многочисленны и населяют многие города, тем не менее я скажу тебе то, что ты хочешь узнать. В Спарте, столице Лакедемона, обитает восемнадцать тысяч мужей, во всём подобных тем, с которыми ты сразился и которых победил.
Демарат, бывший царь Спарты, также благоразумно не стал поминать Леонида, хотя имя царя Спарты было готово в любое мгновение сойти с его языка.
— Впрочем, остальные лакедемоняне, — Демарат ощутил, что просто не может не сказать этого, — не столь отважны, как эти триста, хотя в доблести им не откажешь.
И вновь Демарат не стал упоминать Леонида.
— Но и триста побеждены тобой, — добавил Демарат, прежде бывший царём Спарты.
— А скажи мне, — настаивал Царь Царей, — как лучше управиться с ними? Похоже, что война может затянуться.
— Великий царь, — ответил Демарат, — посоветую тебе, как умею. Пошли три сотни своих кораблей к острову Кифера, что возле Лакедемонского побережья. И оттуда угрожай Спарте, всегда опасающейся морского вторжения. Грози Лакедемону осадой, и вся Эллада попадёт в твои руки. Ибо твоё сухопутное войско без труда одолеет эллинов, если спартанцы будут заняты своими делами и не сумеют прийти им на помощь. Если ты не захочешь последовать моему совету, тебя ждёт жестокая битва на Коринфском перешейке.
Тут Ахемен вскочил со своего места. Он ненавидел изгнанника Демарата, к которому брат его Ксеркс частенько обращался за советом.
Ахемен вскричал:
— О, брат и царь! Неужели ты будешь слушать человека, завидующего твоей удаче и не желающего помочь тебе? Разве не похож он на всех греков, испытывающих зависть к чужому успеху и ненавидящих возвысившихся над ними? Четыре сотни твоих кораблей уже погубила буря. Если ты пошлёшь ещё три сотни к берегам Пелопоннеса, наш флот сделается ещё слабее. Пока наши корабли держатся вместе, в одном кулаке, никто не сумеет победить нас. Если ты разделишь флот, мы сделаемся беспомощными.
Ксеркс находился в мягком, снисходительном настроении.
— Ахемен! — молвил он с великодушной улыбкой. — Ты даёшь мне добрый совет, и, возможно, я им воспользуюсь. Но Демарат мой гость, и он человек честный. Его совет всегда стоит услышать, и я не хочу, чтобы о нём плохо говорили.
Когда Ахемен и Демарат оставили шатёр Царя Царей, Ксеркс погрузился в размышления.
Посылать три сотни кораблей к Пелопоннесу или нет? Он думал до поздней ночи, а потом так и не смог уснуть.
Глава 28
Греческий флот направлялся к мысу Артемизий, северной оконечности острова Эвбея. Сорок кораблей были коринфскими, двадцать мегарскими, двадцать халкидскими, но последним свои корабли одолжили афиняне. Эгина выставила восемнадцать триер, Сикион — двенадцать, Лакедемон — двадцать, Эпидавр — восемь, Эритрея — семь и Трезен — пять. Два корабля принадлежали обитателям Стиры, ещё два — острову Кеос, Локры прислали семь. Многие из этих судов имели по пятьдесят гребцов и были способны к плаванию по бурным просторам Эгейского моря.
К мысу Артемизий шли и афиняне со ста двадцатью семью кораблями. Всем флотом командовал Эврибиад, сын Эвриклида, ибо союзники не потерпели бы афинского флотоводца.
Учитывая политическую ситуацию, Афины, испытывавшие патриотическую любовь к Элладе в целом, не стали добиваться командования флотом. Сдались Афины со своим многочисленным флотом, сдался и Фемистокл, тем не менее вынашивавший хитроумные замыслы. Навархи греческого флота, остановившегося у мыса Артемизий, с ужасом разглядывали по-прежнему колоссальную, несмотря на потери в бурю, персидскую армаду и подумывали о бегстве. Эвбейцы молили Эврибиада подождать и позволить им переправить в надёжное место своих женщин, детей и рабов. Однако тот уклонялся от обещаний.
Тогда они отправились к Фемистоклу.
Послы предложили ему тридцать талантов за то, чтобы флот остался возле их острова и битва состоялась именно здесь, чтобы Эвбея не была беззащитной. Увидев перед собой тридцать талантов, Фемистокл улыбнулся. Почему, собственно, и не позволить эллинам заплатить ему за то, что и без того послужит благу Эллады? Потом, с его точки зрения, не было ничего дурного в том, чтобы эллины-корабельщики получили эллинские же деньги за то, что корабли их остались возле Эвбеи, опять же этим самым служа благу Эллады. Взяв три таланта, Фемистокл отправился к Адиманту, наверху коринфян, уже готовому поднять якоря, и сказал:
— Адимант! Зевс Всемогущий! Неужели ты действительно собрался покинуть нас?! Но если ты останешься, я заплачу тебе больше, чем дал бы Ксеркс за твоё отступление отсюда.
И он отдал Адиманту три таланта. Коринфянин остался, полагая, что получил афинские деньги.
Потом Фемистокл отправился к Эврибиаду с пятью талантами.
Тот также принял деньги, считая, что они выплачены из афинской казны.
Остальные полученные от Эвбеи таланты Фемистокл прибрал к собственным рукам. А их осталось двадцать два. Отнюдь не бесчестный, хитрый, довольный собой и Элладой, смотрел он на людей и мир вокруг. И в этот миг к нему привели мужчину и девушку, мокрых насквозь.
— Кто вы такие? — спросил Фемистокл.
— Фемистокл, сын Неокла! — сказал мужчина. — Я Скилл из Скиона, самый знаменитый ныряльщик во всей Элладе. Слушай! Вот моя дочь Киана. Она ныряет не хуже меня. Когда буря, сошедшая с высот Пелиона, обрушилась на персидский флот, невзирая на ярость моря, мы оба ныряли в морские глубины…
— Перерезали якорные канаты, — со смехом добавила Киана.
— Но я достал со дна моря множество персидских золотых и серебряных сосудов, — лукаво промолвил ныряльщик.
— И кое-какие из них мы приберегли для себя, — вновь рассмеялась Киана.
Фемистокл тоже рассмеялся.
— Ну и что? — спросил он.