которая до тех пор оставалась скрытой и неартикулированной и которая только ждала появления подходящей личности, которая бы проявила ее. В одной из своих лож (№ 108, до того № 254, которую он переместил с военного корабля Ее Величества «Авангард» в паб «Голова Богемской Королевы»…) Правило № 14 гласило: «И никакие нечестивые, нескромные, политические или религиозные речи или пари, и никакая еда, питие или курение не позволительны в Ложе»[214]. Эта аскетическая тенденция, столь чуждая привычкам и обычаям Великой Ложи старого времени, стала, в основном благодаря его влиянию, все более и более распространенной в последующие годы[215]. Хотя Данкерли был почти современником Престона (который называет его «масонским светилом»)[216], его масонская философия намного менее центростремительна и ориентирована на организацию, чем философия его молодого поклонника. Для него масонство было своего рода динамичной духовной силой, которая нуждалась в материальных, организационных «рамках», чтобы не рассыпаться, но не должна была этой формой связываться и ограничиваться.
Всю свою жизнь Данкерли страдал от нищеты (раздавая много денег нуждавшимся Братьям), но, довольно странным образом, и сама Великая Ложа — несмотря на аристократическое происхождение ее Великих Мастеров и Покровителей — тоже была очень бедной. В 1762 г. «264 фунта… составляло все ее имущество, обращенное в ценные бумаги… и почти всю ее собственность, поскольку, за исключением двух книг записей, шпаги и, возможно, Библии… у нее не было ни мебели, ни ювелирных изделий, ни помещения»[217]. А когда около 1766 г. некоторые масоны захотели собрать деньги, чтобы купить мебель для Великой Ложи, их инициатива не была поддержана даже официальными лицами их Ложи[218]. В неустанном формировании все новых лож проявлялось намного нечто большее, нежели только пуританское рвение — в особенности если принять во внимание, что предполагалось, что франкмасонство должно воздерживаться от прозелитизма. Как ему удавалось обойти этот Запрет на открытую вербовку?
Одной из интересных вещей в жизни Томаса Данкерли, как мы знаем из его собственных писем и работы Сэдлера, является то, что он весьма неохотно раскрывал свою личную философию, лежавшую в основе его масонской деятельности, хотя его религиозная ориентация очевидна. Данкерли формулирует стандартную масонскую позицию, не оживленную никакой индивидуальностью или субъективностью. Возможно, учреждение лож, участие в них, их реклама и сохранение были для него самоцелью. Более того, в сотнях страниц его писем невозможно найти никакого отзвука живой речи или разговора. Все сухо, формально и правильно. Трудно вообразить, как он привлекал людей к идее сформировать ложу — а он привлекал их в большом количестве. Вклад Данкерли состоял в том, чтобы подчеркнуть повсеместность франкмасонства, его вездесущесть. Это было дополнением к предыдущей тенденции, к сосредоточению на истории. Метод обеспечения масонской экспансии в пространстве — по всему тогда известному миру — был очень прост: в своих письмах и речах, а в особенности в частных беседах, масоны постоянно упоминали о франкмасонстве и о Великой Ложе как о чем-то чрезвычайно важном, значительном и интересном, игнорируя тот факт, что его важность, влияние и интерес в основном заключались именно в самих этих письмах, речах и беседах (как друг с другом, так и с людьми, находившимися вне лож). Эта могущественная британская традиция общения, привлекательность которой заключается гораздо более в искусстве беседы, чем в ее предмете, стала основным рабочим методом масонской экспансии. Беседа сделалась их основным оружием обращения; повсеместность масонства была в значительной степени само собой осуществившимся пророчеством.
Это не означает, что Данкерли не заботило финансовое положение лож, в особенности находившихся под его прямым или косвенным руководством. Он желал, чтобы их работа была более серьезной или, если использовать религиозную терминологию того периода, больше квиетистской, нежели предестинарианской[219]. Его письма и заметки о своей собственной ложе отражают, иногда сухо, атмосферу, все еще далекую от аскетической. «На собрании 5 января 1769 г. присутствующие Братья единогласно выразили мнение, что лучше развлечь компанию несколькими случайными песнями… чем какой-либо лекцией»[220]. Франкмасонство было для Данкерли естественным состоянием Идеального Человека; высочайшим возможным для человека положением, отражающим высочайшее состояние, когда-либо в истории достигавшееся до времени «лучшего закона» (т. е. христианства) и символизируемое Храмом Царя Соломона. Следовательно, не могло быть никакой проблемы относительно совместимости или несовместимости франкмасонства с христианством, поскольку первое является наукой, относящейся к плану творения, разработанному Богом, которому поклоняется второе. В своей знаменитой Речи (3 августа 1792 г.) он пишет: «Франкмасонство — это спекулятивная наука (если можно использовать этот термин), проистекающая из этой важной практической науки, Геометрии, законы которой соблюдались в творении и все еще проявляются в управлении миром»[221]. Однако эта наука имеет еще одну сторону: Человеку, созданному осознающим общее единство Творения, созданного по единому плану, при помощи символов, дана некая форма уникального только для человека единства: «… орудия оперативного масонства были сделаны символами моральных обязанностей; из природы и толкования этих символов, переданных нам традицией, мы научаемся тому, что их подразумеваемый смысл состоял… в объединении всех хороших людей под знаменами добровольного порядка и добродетели»[222].
Можно ли сказать, что эти «моральные обязанности», «символы» и «традиции» являются, по мнению Данкерли, нехристианскими? Ответ должен быть утвердительным, поскольку для него сама идея спекулятивного масонства — это идея человеческой всеобщности, самой человеческой природы. Поэтому спекулятивное масонство относится к оперативному так же, как универсальное к частному, и подобно тому, как универсальная Естественная Религия к конкретной Христианской Церкви[223]. Как религиозный мыслитель, в равной степени чуждый обеим популярным крайностям своего времени — вере в предопределение и деистическому свободному выбору, вере в спасение «добрыми делами», противопоставленной «спасению только Верой», — он упорно следует «христианско-масонской» картине мира, в основе которой лежит, опять же, идея естественного порядка всех сотворенных вещей, включая естественного человека. «Естественных», т. е. какими они были задуманы изначально, — это понятие нейтрализовало все мыслимые оппозиции и противоречия человеческой жизни, в результате приводя к идее своего рода естественного равенства, представленного Уровнем — одним из центральных символов масонской морали[224]. Это — равенство актеров, играющих на одной сцене. Сравнение с театром здесь очень важно, поскольку оно отсылает к своего рода «релятивизму», царящему надо всеми естественными и тварными вещами. Когда он говорит, «что мы равным образом рождены для того, чтобы играть наши роли в великом театре жизни», и затем добавляет: «искусство и случай разнообразят наши шансы… но беря жизнь в целом… мы обнаружим более равное распределение добра и зла, чем обычно воображают»[225], - он выражает идею, глубоко укоренившуюся у британцев, что важно только качество игры, поскольку изначальный материал у всех одинаковый[226].
Согласно Уильяму Престону, именно благодаря совместным усилиям Данкерли и герцога Бофора Цех снова начал процветать в Лондоне в конце 1760-х гг., а также распространяться в провинциях и за рубежом. В 1768 г. герцог Бофор начал планировать строительство первого постоянного Масонского Зала. Первый камень заложил лорд Пэтр 14 мая 1775 г., а завершено строительство было в мае 1776 г. Таким образом, Великая Ложа Англии перестала быть только событием (или «собранием») и обрела постоянное зафиксированное место в пространстве[227]. Этому примеру вскоре последовали довольно многие Провинциальные Великие Ложи, а немного позднее даже некоторые частные ложи. Однако «самым замечательным событием в течение правления Герцога Бофора был план официального признания Общества посредством Королевской Хартии»[228]. Престон дает достаточно трезвое описание того, какова была судьба этого плана: «В 1771 г. билль [об официальном признании] был внесен в Парламент достопочтенным Чарльзом Диллоном, Заместителем Великого Мастера, но… после второго чтения билля, когда ему противостоял г-н Онслоу, по желанию нескольких братьев, которые ходатайствовали перед Палатой против него, г-н Диллон предложил отложить рассмотрение его sine die, и так план официального признания рухнул»[229]. О том, что этот вопрос представлялся (или вскоре стал представляться) чрезвычайно спорным, можно судить на основании рассказа Лоуренса Дермотта, разительно противоречащего рассказу Престона: «Новые масоны ходатайствовали перед парламентом о даровании им хартии об официальном признании с тем, чтобы им были даны власть и удовольствие