религиозной ситуации. В отличие от английской, американская религиозность сочетала в себе строгое пуританство с рафинированным рационалистическим деизмом. И деизм, и пуританство, каждое по-своему, были врагами ритуализма, будь то «варварские» церемонии американских индейцев или самая возвышенная из евхаристий. На этом фоне не только масонский ритуал казался апофеозом суеверия, но и масонская смесь из деизма, рационализма и естественной религии отвергалась с негодованием[259]. Американский антимасонский популизм достиг наивысшего подъема в начале 19-го в. и — несмотря на свое низовое происхождение — почти незамедлительно обрел понимание в самых верхах американского общества.
Типичное, хотя и слишком обобщенное, описание американского масонства у американского историка Линн Дюмериль выглядит так: «…общество, состоящее из белых мужчин, в основном уроженцев США, и протестантов»[260]. Оставив в стороне вопрос о «белых мужчинах», остановимся на американском происхождении и протестантизме масонов — двух очевидных исторических моментах, взаимодополняющих и объясняющих друг друга.
Британское масонство, отпрыск уже зрелой цивилизации, продемонстрировало со своих первых дней гордое безразличие к собственной британскости, в то время как для американского масонства, порождения Войны за независимость и внучки той зрелой цивилизации, его происхождение было проблемой национального самосознания. Английские, шотландские и ирландские ложи принимали в 18-м веке евреев, немцев и других иностранцев в соответствии с прирожденным масонским космополитизмом и его стремлением быстро распространиться по всему миру. Но американское масонство, находясь на далекой периферии, почти с самого начала принялось воспроизводить собственную национальную и общественную американскую идентичность, которая на тот момент означала «не-британскую». Однако, как становится ясно из их сочинений, основатели американского масонства и «отцы-основатели» США не могли не чувствовать, что именно этот особый британский индивидуализм, воплощенный в масонстве, представлял собой сильнейшую гарантию для вновь формирующегося американского индивидуализма и свободомыслия. Поэтому их задача состояла в том, чтобы срочно отделить масонство от вопроса о национальности. Не думаю, что Аллен Робертс сильно преувеличивает, когда пишет, что «масонские историки часто задавались вопросом, существовало ли бы государство под названием “Соединенные Штаты”, если бы… правители Великобритании следовали практике Великой Ложи Англии»[261].
К тому моменту, когда началась Война за независимость, в английских колониях в Северной Америке существовало уже от 80 до 100 лож; большинство британских — по рождению и посвящению — видных представителей американского масонства (такие как Дэниэль Кокс, Бенджамин Франклин, Генри Прайс и Роберт Томлинсон) были мертвы или находились в преклонном возрасте. Раскол активной части американского населения на патриотов и лоялистов не мог не сказаться на единстве Братства самым печальным образом. Еще больше, однако, был ущерб, причиненный последующим расколом на федералистов и республиканцев (1791), поскольку именно в это время стала формироваться концепция «американского происхождения», вскоре сделавшаяся существенным (если не центральным) элементом новой политической идеологии. Здесь мы сразу же сталкиваемся с парадоксом, которому предстоит иметь долгосрочные последствия в судьбе американского масонства. Дело в том, что федералисты как политическая партия были ориентированы на Великобританию, подобно раннему американскому масонству, при этом они с самого начала были настроены антимасонски; а в первые годы 19-го века эти настроения проявились уже открыто и агрессивно. Их представление об американском происхождении пришло в столкновение с масонским космополитизмом намного сильнее, чем с масонской британскостью. Тогда как республиканцы Джефферсона, хотя и были изначально настроены против Великобритании, намного больше симпатизировали масонству как организации, с одной стороны, демократичной по своему духу, а с другой — децентрализованной (в отличие от своего английского предка); иными словами, организации, само существование которой было живым проявлением их социальных (хотя и не политических) идеалов. Когда второе поколение федералистов клеймило масонство как «организацию неамериканского происхождения», «чуждую», «иностранную», «ведущую подрывную деятельность» и «антихристианскую», они не знали, что призывают проклятие на свои собственные головы, поскольку принцип «происхождения» — каким бы полезным или необходимым он ни был для национализма очень молодой культуры — вскоре превратился в политическое и идеологическое препятствие к самореализации этой быстро развивающейся культуры. А когда скорость роста замедлилась, с американским масонством произошли столь радикальные перемены и оно стало таким «природным» американским, что его старые враги-федералисты и симпатизирующие ему джефферсонианцы были бы удивлены в равной степени.
Протестантизм американского масонства представляет собой намного более сложную проблему, поскольку как термин, выражающий религиозное самосознание, он приобрел в американском контексте иное значение, чем то, которое он имел в Англии 18-го в. Как мы уже видели, и Томас Джефферсон, и Джон Куинси Адамс рассматривали любой ритуал как антипро-тестантский, языческий, религиозно извращенный и этически опасный (что нисколько не препятствовало масонской деятельности Джефферсона). Их протестантизм носил всецело критический характер. Поэтому описывать американское масонство как протестантское не совсем правильно. Хотя его члены были, по большей части, протестантами, масонство в Америке оставалось (какдогматически, таки идеологически) неприемлемым для очень многих местных протестантских церквей, организаций и движений, как старых, так и новых. Критика масонства, остававшаяся спорадической и локальной в Англии 18-го в., приобрела характер организованной политической и идеологической оппозиции масонству в Америке 19-го в. — столь сильной и организованной, что она в итоге привела к образованию антимасонской партии. И, что особенно интересно, апофеоз этой антимасонской партии пришелся на 1830-е гг., когда непоколебимый в своем протестантизме Джон Куинси Адамс был ее лидером, а рафинированный деистический протестантизм — идеологической партийной платформой; а ведь на этой платформе легко могли объединиться Джон Адамс (отец Джона Квинси) и его политический противник Томас Джефферсон.
Большая часть членов американского Братства вышли — исторически и религиозно — из протестантской среды, и они не были привержены специфически масонской религии Великого Архитектора до той же степени, как и английские масоны 18-го в.; однако именно эта религия оставалась открытой и признанной чертой религиозной жизни Ложи. Более того, независимо от подлинных религиозных убеждений и практики своих членов, американское масонство имело тенденцию заявлять о себе в обществе как об организации, протестантской по определению, в то же время стараясь убедить общество, что ее религиозность — более подлинная, чем у любой из церквей. Когда Линн Дюмериль пишет: «хотя [американское] масонство отражало религиозное и моралистическое содержание забот и ценностей американского общества, масонам стоило большого труда провести различие между внутренним священным миром масонства и внешним миром “профанов”»[262], — она права только до той степени, до какой природа и содержание масонской религии получили новое определение у самих американских масонов.
Пройдя через все испытания — кризис времен Войны за независимость, попытки обвинить масонов в заговоре в 1798–1799 гг.[263], всплеск антимасонских настроений в ходе войны с Великобританией 1812–1814 гг., испытав враждебность различных слоев общества, — к середине 1820-х гг. американское масонство стало самой многочисленной внеденоминационной организацией в Соединенных Штатах. Здесь мы сталкиваемся с новым явлением, которое потребует определенных объяснений — в отношении как масонства, так и антимасонства. Если в континентальных (прежде всего французском) контекстах конца 18-го в. Цех воспринимался как разрушительная и централизованная международная сила, оказывающая подрывное действие в области политики и религии, то в контексте молодой американской республики масонство стали обвинять еще и в том, что оно подчинено местным интересам. Очевидно, что масонство преследовало свои интересы в масштабах местной, региональной и государственной политики (и даже в законодательной деятельности), не ассоциируясь — ни формально, ни по существу — с какими-либо из существующих политических партий и группировок. К тому времени, когда в США люди «свободных профессий» и, несколько позже, бизнесмены осознали, что их социокультурная позиция отличается от позиции остальных слоев и классов американского населения, они открыли масонство как наилучшую из доступных форм для своей социальной и культурной самоидентификации. Именно это открытие превратило американское масонство в активную социальную силу, чего нельзя сказать о британских масонах. Этим, до некоторой степени, объясняется уверенность британских антимасонов в том, что предполагаемая сила масонства коренится в чем-то смутном, неопределенном и даже комичном[264]; в то время как американцы стремились измерять ценность своих конфессий и институтов степенью их воздействия на общество[265].
И вот здесь вновь всплывает проблема децентрализации масонства. Политическое и экономическое влияние масонов — как группы, объединенной общепринятыми правилами, как бы расплывчато ни были они сформулированы, — всегда было ограничено рамками данной местности: чем больше было сообщество, о котором шла речь, тем более размытым — масонское влияние. К тому же организационная структура американского масонства с самого начала была основана на локальном принципе. Результатом этого является парадоксальная ситуация: изначальные идеологические предпосылки находились в вопиющем противоречии с их практическим применением. Первоначальной идеологической предпосылкой в этом случае был принцип абсолютной централизации, характерный для английского масонства, учредившего Провинциальные Великие Ложи в колониях, но учреждены они были именно как «провинциальные»