Ритуал франкмасонства обладает своей собственной субъективностью. Это означает только то, что — вопреки всем возможным различиям в намерениях, характерах и сознаниях совершающих его — он остается материально тем же самым на протяжении своего исторического существования как событие, повторяющееся бесчисленное количество раз (и так же как абстрактный объект размышления). Я могу знать или не знать его значение или значений, и мое знание может совпадать или не совпадать со знанием других людей; оно может быть близко или далеко от объективности самого Ритуала. Тем не менее это мое знание остается зависимым от условий моего культурного существования, а также (и прежде всего) от моих намерений и установок, обуславливающих конкретную цель. Другими словами, оно зависит от состояний моего собственного сознания, что делает его субъективным и определяет характер и направление этой субъективности[474]. Именно этому субъективному знанию и противостоит Ритуал как абсолютно объективная вещь, значение которой можно узнать многочисленными различными способами, если вообще можно. Это истинно в отношении всех ритуалов в собственном смысле слова[475]. Таким образом, субъективность ритуала — в субъективности его исполнения и восприятия.
Для того чтобы понять пределы и степень чьей-либо субъективности в отношении Ритуала, можно начать с обращения ко всему спектру обычных мнений о нем — от «сотни и тысячи людей, переживших унижения масонских посвящений» и «тяжкие испытания Мастера Масона»[476], через «масонский ритуал дает мне почувствовать себя (когда я принимаю в нем участие в качестве М.С.) стабильнее и приятнее, чем что-либо другое»[477], до «наша единственная связь с вечной, Божественной традицией Духа»[478]. Однако обычные мнения, хотя они тематически направляются ритуалом и к ритуалу, выражаются с позиции, скажем, этики или формального богословия, или просто как чья-нибудь личная реакция, но не с точки зрения самого Ритуала. Последний включает все его материальные (видимые, слышимые) компоненты и многие другие вещи, а также все объяснения и толкования, которые, после того как были им порождены, стали ритуализовапы и сами образуют особую и сильно формализованную часть Ритуала. Их спектр простирается от вполне конкретных объяснений значения слов и элементарных объектов до очень сложных и абстрактных толкований значений и целей Ритуала в целом. Так что Ритуал франкмасонства не только действует и говорит, он также говорит о том, что он делает и говорит. Более того, разнообразные элементы ритуала на различных стадиях получают различное толкование, так что существует иерархия уровней толкования. Это, в свою очередь, делает необходимым формирование и развитие очень точного технического языка или метаязыка, посредством которого Ритуал описывает себя в словах, терминах и выражениях, значение которых очень часто отличается от их обычного значения, которое приводится в словаре, а также тех слов, терминов и выражений, которые являются специфическими для масонства и не приводятся в обычных словарях.
Знание о том, что видится, слышится, говорится и делается в рамках Ритуала — всего того, что описывается в Руководстве/ Главе 10, — это знание само по себе ритуальное, и, как таковое, оно составляет часть Ритуала. Но эпистемология Ритуала не может останавливаться на этом, поскольку, как не раз утверждали светила масонской мысли, может существовать другой вид знания, которое, как предполагается, должно охватить космическое значение Ритуала, а не только макрокосмическое значение для тех, кто активно или пассивно участвует в нем. Это значение, которое, согласно одному из них, «остается совершенно не разъясненным… и неосознанным самими масонами»[479], а согласно другому — является «педекларируемой целью»[480], которая вытекает из самого содержания Ритуала и, по-видимому, транс-цендентно масонскому ритуализму в целом. Это значение священно, оно находится по ту сторону того, что известно о Ритуале и не охватывается его самоописанием, поскольку, как объясняет еще один автор, «речь идет не о конце существ, но о Конце Бытия»[481]. Это масонское трансцендентное знание, по-видимому, является эсхатологическим по своей природе, и его центральной темой является «конец Света» и «всеобщий большой пожар, когда больше не будет Архитектуры и Масонства», что оставляет нас в недоумении относительно того, является ли оно по своему характеру христианским.
Структура Ритуала очень проста[482]: она устанавливает отношения между его различными элементами во времени и пространстве и, фиксируя элементы Ритуала внутри его времени и пространства, располагает их в иерархическом порядке, на вершине которого оказывается «момент восстания (поднятия) Мастера Масона», который является естественным фокусом всего представления. Структура этого Ритуала, однако, дана нам не в реальном времени и пространстве, а в хронологической последовательности и пространственном распределении, излагаемом в тексте Руководства: она проявлена и организована в структуре текста. Здесь мы находим Ритуал таинственно изложенным, его элементы названными и объясненными, объяснения названными и истолкованными, а эти истолкования весьма часто истолкованными заново. Все «что есть что», «кто есть кто» и «что значит что» расположены в строго определенном порядке в последовательности текста.
Как я уже сказал, когда история включается в ритуал, она конденсируется; она сжимается до размера ключевого события жизни ритуала, утрачивая свою временную однонаправленность и неповторимость. В ритуале она воспроизводится вновь и вновь как целое, а последовательность ее событий может меняться, и иногда даже меняться на противоположную, так что она перестает быть историей и становится чем-то иным — аллюзией, мифом или легендой, обернутой в ритуал и принимающей пространственные и временные измерения ритуала. Как куколка, история тихо дремлет в мифической форме в коконе ритуала, ожидая того момента, когда она будет извлечена оттуда этнографом, мифологом или историком, который демифологизирует, реконструирует или заново выдумает ее, превратив в историю тайного общества, племени, народа, культуры или всего человечества. Такая позиция истории в отношении ритуала является, конечно, всецело этической. Эмически, однако, масонский Ритуал рассматривает историю внутри себя как просто историю, а не как миф или легенду, даже если мы принимаем во внимание масонскую идею, что Хирамова легенда — это аллегория человеческой истории. Так что, когда мы читаем в начале Объяснения первой чертежной доски, что «обычаи среди франкмасонов были рождены в близком родстве с обычаями древних египтян…» и т. д.[483], мы должны рассматривать это не как фантазию, даже не как возможность исторической реконструкции, но как пример внутренней (внутри Ритуала) истории, которая эмически остается важнейшей частью структуры масонского религиозного сознания.
Основное различие между разоблачением Причарда и Руководством состоит в том, что в первом о внутреннем ритуале можно только догадываться на основании вопросов и ответов, в то время как во втором его описание появляется в скобках[484], а затем ему дается либо общее толкование в наставлениях Достопочтенного Мастера и Предписаниях, которые следуют за посвящением.
На схеме, приведенной в Приложении, показано соотношение между частями Руководства, содержащими толкование Ритуала (I, II, III, V), и той частью, где описан сам Ритуал (IV).
I. Толкование Хирамовой легенды: «… как было утрачено слово Мастера Масона и (его замена) найдено…» (с. 139–146).
II. Первое толкование Ритуала: «урок смертности» (с. 125).
III. Легенда о смерти, погребении и поднятии из могилы Хирама (рассказываемая Д.М. Кандидату) (с. 126–129; 136–141).
IV. Описание воспроизведения Легенды Кандидатом, который «как труп кладется в могилу», а затем поднимается оттуда (т. е. сам Внутренний Ритуал) (с. 117–118; 128–130).
V. Второе описание Ритуала: «выражение того мрака, который покоится на перспективах будущности… это та таинственная завеса, сквозь которую не могут проникнуть глаз и человеческий разум, разве что при помощи того света, который свыше; однако даже при помощи этого мерцающего луча ты можешь воспринять, что стоишь на самом краю могилы, в которую ты только что символически нисшел и которая, когда эта преходящая жизнь пройдет, получит тебя в свое холодное лоно…» [из предписания Д.М., с. 131].
Стрелочки в этой схеме ясно показывают, что в тексте Руководства объяснение Ритуала выступает в качестве естественного центра текста; это тот фокус, к которому тематически стягиваются все элементы его содержания, то место, где они все находят свое значение — единственное значение. Это особенно важно, потому что мы все привыкли думать об отношениях между ритуалом и его толкованием (в каких бы понятиях оно ни делалось, будь то миф, легенда, моральные и научные принципы) тем образом, который диаметрально противоположен тому, который я собираюсь представить далее. Наш привычный подход практически к любому ритуалу основывается на допущении, что ритуал, взятый сам по себе, не может обладать собственным значением, и только объяснительный текст какого-нибудь рода наделит его значением, которое определяет для нас его доступную для восприятия и постижения форму. Если следовать такому представлению, то, например, Евхаристия будет зависеть в своем значении от того, принимаем ли мы ее богословское толкование как пресуществления (католическое), воспоминания (англиканское) или как простого символа (пятидесятническое). В противоположность этому, Ритуал Поднятия демонстрирует, что все его толкования могут иметь конкретное значение только постольку, поскольку они относятся к этому самому Ритуалу, поскольку сами по себе они остаются общими местами и банальностями вообще без какого-либо конкретного смысла. Так что, когда Достопочтенный Мастер говорит, что Ритуал — это «урок смертности», целью которого является проиллюстрировать смертность, это означает, что смертность, как общая судьба и универсальная ситуация, приобретает свое реальное и конкретное значение в Ритуале, а не наоборот. Подобным образом, представление об утраченном Слове Мастера Масона, не говоря о самом Слове, не имеет никакого смысла вне Ритуала, поскольку он не может быть выведен ни из каких этических или религиозных принципов масонства, таких как принцип смертности. Однако исторически, конечно, может быть, что идея Слова как сущности Высшего Знания, прежде чем она появилась в масонстве, была связана с какими-то древними моделями религиозной мысли или происходила от них, а они, в свою очередь, были связаны с какими-то другими ритуалами, где эта идея могла иметь совсем другое значение. То же самое относится и к