Классический компаративистский подход — сколь бы он ни был полезен для установления сходства между различными религиями (и, конечно, для выявления типичных отличительных черт религий) — потерпел неудачу из-за того, что не принимал во внимание различие между субъективным и объективным аспектами религиозных феноменов. Это различие, которое может и совпадать и не совпадать с различием между эмическим и этическим подходами, суть которых описана выше, предполагает, что наблюдатель религии осознает, что его знание об этой религии — это одно, а его знание о себе и своей религии — другое. И даже оставаясь идентичными по фактическому содержанию, они различны по природе и характеру. Проиллюстрируем это различие на примере масонского ритуала.
Многие масоны сами утверждают, что их ритуал очень древний; что он восходит к самым древним мистериям, египетским, ближневосточным и средиземноморским, или идентичен им, или даже что эти древние обряды были масонскими. Но при этом они также утверждают, что их ритуал не является языческим, поскольку он предшествовал и язычеству, как оно предшествовало христианству; более того, что он продолжал существовать внутри языческих религий, составляя эзотерический, тайный стержень, общий для всех этих религий, — их тайный монотеизм (или совпадая с этим стержнем). Наряду с открытым монотеизмом евреев, эта тайная традиция существовала до пришествия Иисуса Христа и начала христианства, в отношении к которому она фигурирует как более старшая, чем иудаизм (и, соответственно, более старшая, чем что-либо еще). Такие заявления должны рассматриваться как принадлежащие субъективному аспекту масонского религиозного комплекса.
-
Герб Королевской Арки Рисунок Реджинальда Пигготта
Сторонник современного компаративистского подхода к религии, рассмотрев этот пример масонского субъективного самосознания, может предложить несколько объективных интерпретаций. Одна из них заключается в том, что в масонском ритуале мы обнаруживаем первичные модели, присущие любому ритуалу посвящения, и, например, присутствие в ритуале символизма, совпадающего с символизмом, использовавшимся в древнеегипетских обрядах, только доказывает, что и тот и другие — это проявления или модификации одних и тех же основных моделей. Следовательно, они не происходят друг от друга; они внутренне присущи религии, ритуалу, человеческому поведению, или уму, или структуре мозга и т. д. Согласно этому взгляду, они считаются абстрактными качествами, которые можно называть архетипическими только постольку, поскольку проследить их существование в прошлом легче, чем наблюдать его в настоящем. Самое интересное, однако, состоит в том, что в этих объективно наблюдаемых абстрактных качествах наблюдатель может обнаружить смысл, который либо известен, либо не известен тем, кто данный ритуал совершает: смысл, который может иметь или не иметь своего субъективного аспекта. В этой связи можно обратиться к некоторым хорошо документированным случаям, когда совершители ритуала, по их собственному признанию, не знают смысла своих действий. К примеру, жрецы майя 16-го века вполне откровенно признавались в том, что смысл многих ритуалов, проводимых ими, и некоторых символов, которыми они пользуются, был невозвратно утрачен задолго до прихода испанцев[512]. Подобным образом, когда я недавно попытался выяснить, что обозначают два конкретных символа на гербе Королевской Арки, никто из шести масонов Королевской Арки, которых я спросил об этом, не был в состоянии дать мне ответ. Если мы вернемся к такому часто упоминаемому предмету, как тайный характер масонского ритуала, и предположим (хотя я и не разделяю это предположение), что масоны хранят в секрете не сами обряды и символы, но их значения, то ситуация окажется похожа на ту, которая была у жрецов майя. Джон Феллоуз пишет: «Не может быть никакого предлога для хранения тайны, когда причина, послужившая ее возникновению, более не существует. Помимо того, масоны не исповедуют языческие учения, они просто повторяют церемонии, как попугаи, без всякого отношения к первоначальному намерению или какого-либо представления о нем»[513]. Но конечно же, для компаративиста, наблюдающего ритуал, всегда есть возможность установить, как объективный факт, что то, чего сами масоны совершенно не сознают (или сознают, но только как объективный факт), наблюдается в других схожих религиозных ситуациях.
Если мы оставим в стороне возможность сознательного намерения обмануть, участник, когда наблюдатель спрашивает его о смысле чего-либо, может ответить, что он этого не знает, или дать объяснение, объективно ошибочное с этической точки зрения наблюдателя. Последний должен тем не менее принять эти ответы абсолютно всерьез, поскольку только на основании их он может дедуцировать эмическую и субъективную сторону ритуала.
В телевизионной программе 4-го канала Би-би-си Великий Секретарь Великой Ложи на 1987–1988 гг. отвечал на вопросы о масонстве в молодой (частично студенческой) аудитории. В этих вопросах проявилось широко распространенное подозрение: мол, в масонских обрядах должно быть нечто поистине зловещее, раз они держатся в секрете, — тем более зловещее, поскольку к участию в них допускаются только люди одного пола (как будто они перестанут быть столь зловещими, если в них примут участие вместе и мужчины и женщины). Великий Секретарь в манере доброго дядюшки старался убедить критиков, что ничего подозрительного в масонских обрядах на самом деле нет, что, напротив, в них все очень приятно и весело, а сама секретность — просто добавляет вкуса этой безобидной игре действующих из лучших побуждений добродушных джентльменов-фи-лантропов. Я описываю этот жалкий эпизод без иронии. Совсем наоборот. Для меня мнение Великого Секретаря о смысле масонского ритуала чрезвычайно важно, так как я вижу в нем тот самый субъективный аспект, о котором идет речь. На самом деле Великий Секретарь со снисхождением сибирского шамана, терпеливо объясняющего молодому миссионеру-методисту смысл шаманской игры на барабанах, стремился открыть своей аудитории только одну сторону субъективного восприятия масонами своего собственного ритуала: сторону, которую я назвал бы театральной и которая неизменно присутствует во всех ритуалах — шаманских или жреческих, теургических или литургических, посвятительных или целительных, любых. Это, конечно, не означает, что только ритуалистическая театральность может рассматриваться как один из смыслов, или осмысленных элементов, масонского или любого другого ритуала. Это далеко от реальности. Для посвящаемого ритуал приобретает смысл только в сочетании с секретностью. Только в сочетании театральность и секретность вместе составляют один из смыслов данного ритуала, который осуществляющие его могут осознавать, а могут и не осознавать; который может быть им известен и составлять часть их субъективного осознания ритуала, или может оставаться чисто объективным элементом, бессознательно передаваемым в ритуале вплоть до скончания века (о таком случае Джон Феллоуз сказал бы, что масоны повторяют ритуал, как попугаи. А жрецы майя посетовали бы на то, что смысл ритуала давно утрачен).
С точки зрения сравнительного религиоведения кажется, что секретность является обязательной чертой большинства известных обрядов посвящения; в обязательном порядке с ней связаны почти все обряды, при которых происходит посвящение человека в такой статус, который позволяет ему самому проводить обряды посвящения, выступая в функции священника. Эта позиция посредника не существует в чистой и пустой форме, у нее есть собственное мифологическое содержание. Именно это содержание практически повсеместно и во все времена — от хеттской мифологии второго тысячелетия до н. э. до эскимосской двадцатого века н. э. — связано с мертвецами, миром мертвых, духами мертвых или одним конкретным мертвецом, как в случае масонского ритуала — с Хирамом. Так или иначе, речь идет о том, что происходит смерть посвящаемого и рождение совершителя обрядов. Именно эти мифы о смерти воспроизводятся в обрядах посвящения, всегда в максимально зримой и театрализованной манере. Это, однако, не означает, что такие представления служат исключительно (или даже в основном) для убеждения аудитории, состоящей из допущенных, в действенности ритуала. Субъективно это прежде всего театр для самого себя, и только во вторую очередь (и совершенно иным образом) он становится известным внешней аудитории непосвященных, публике, интересующейся явлением масонства. Секретность образует дополнительное измерение ритуала, ограничивая его исполнение чрезвычайно узким кругом людей, знающих миф и то, как воспроизвести его в физическом пространстве и астрономическом времени, определенном конкретным положением ритуала (в масонстве — ложи) и длительностью его проведения (Ритуал Мастера Масона продолжается полтора часа)[514].
Однако помимо трех измерений времени, в которых происходит воспроизведение мифа, у нас есть — и это чрезвычайно важно — пространство и время того, что воспроизводится, то есть самого мифа. В ритуале, как в театре, эти измерения могут быть весьма различными: пространство мифа может быть неопределенным, соответствовать пространству своего воспроизведения; или оно может совпадать с реальной или воображаемой географической территорией (такой как Храм Соломона и Иерусалим с его пригородами в масонском Ритуале); или это может быть земля, море, небеса или весь космос. Так же обстоит дело и со временем: опять же оно может быть неопределенным (как в ритуале Королевской Арки), или точно совпадать с длительностью ритуала (как во многих шаманских целительных ритуалах), или распространяться на все время человеческой истории, или совпадать со временем космического процесса. Но даже когда время и пространство проведения ритуала совпадают со временем и пространством мифа, различие между теми и другими все равно сохраняется, поскольку они принадлежат к двум различным реальностям, и сам факт, что совершитель ритуала живет одновременно в них обеих, производит в нем, независимо от того, осознает он это или нет, мощный психологический эффект